Дворянство. Том 2 (СИ) - Николаев Игорь Игоревич - Страница 84

Оформленная и подписанная бумага лежала в тубусе, вместе с лекарской грамотой. Елена попробовала представить себя Шарлеем, который только что купил слугу, фактически раба, безответного и полностью зависимого. Не получилось. Даже чувство удовлетворения от хорошего дела как-то смазалось на фоне общей усталости, физической и умственной. Потянуло на философские мысли относительно того, что сегодня от страшного удела избавлена одна женщина, но сколько их по всей Ойкумене?

Не нужно мне об этом думать, решила она. Я не могу изменить мир. Я могу изменить жизнь одного человека и делаю это. Немного добра все-таки лучше, чем никакого добра.

Елена покосилась на тоненькую фигурку в седле, которая не падала исключительно потому, что терпеливое животное ступало чуть быстрее пешехода. Наконец-то лекарка встретила того, кто ездил верхом еще хуже нее.

— Извини, — вспомнила она. — За «уставился».

— Понимаю, — кивнул Насильник. — Заберешь к себе или мне ее пока пристроить в Храме?

— Себе заберу. Дессоль давно спрашивала, где моя служанка.

Елена в некотором замешательстве почесала нос, пытаясь представить, какими обязанностями нагружают личную прислугу. О, так это что же, теперь в ее комнате все время будет кто-то посторонний? Даже ночью? А кормление и прочее обеспечение — девчонка «поступит на баланс» в баронском доме или это теперь личная обязанность хозяйки?

Ну почему добрые дела не могут совершаться просто так, без вороха утомительных послесловий?!

— Как тебя зовут? — озаботилась Елена.

— Порченая, — тихонько отозвалась девушка, не поднимая глаз. Это было первое слово, которое она произнесла за день.

— Чего?

— У деревенских женщин редко бывают урожденные имена, — подсказал Насильник. — Обычно их называют по отцам или старшим братьям. Еще по занятиям или… памятным событиям.

— И ее теперь зовут «Порченой», — растерянно уточнила Елена. Она помнила, что в земной истории встречалось нечто подобное, но вроде бы традиция относилась к древнему Риму. Странно было обнаружить осколок земной античности в феодальной Ойкумене.

— Да. Очевидно, — пожал плечами искупитель.

— Это не дело, — решительно сказала Елена. — У всякого человека должно быть имя. Как тебя назвать?

— У меня… есть, — прошептала девушка, склонив голову. Судя по дрожащему голосу, она искренне, до слез не понимала, чего хочет эта грозная тетка в мужской одежде и смертельно боялась чужаков.

— Ясно, — решила не давить Елена. — Тогда… Я назову тебя в честь моего деда. Он был Александр, а ты, соответственно, Александра. Понятно?

— Как прикажет чудесная госпожа, — обретшая имя Александра склонила голову еще ниже и ответила еще тише.

— Хорошо, — неожиданно одобрил Насильник. — Необычно, красиво. Только она его не выговорит. Да и не по традиции начинать женское имя с гласной.

Точно, вспомнила Елена, если уж ее два простых слога переиначили в «Хель», то «Александру» и подавно не осилят. Хм… А если зайти с другой стороны? Что означало «Александр» в земных языках? Кажется, победитель. Теперь немного переиначим.

— Витора?

— Сойдет, — кивнул искупитель. — Мне нравится. Интересно и не очень вызывающе.

— Отныне и присно я называю тебя Виторой! — торжественно провозгласила Елена. Женщина, получившая имя, сгорбилась еще больше, опасливо косясь на двух страшных людей.

— Привыкнет, — пообещал проницательный Насильник. — Молодость, кормежка, сон и отсутствие побоев творят чудеса, — он вздохнул. — Но, мыслится, душу здесь лечить придется намного, намного дольше.

— Наверное, — тоже вздохнула Елена, еще раз прикидывая, куда она, собственно, теперь денет Витору. Вариантов было несколько, от личной служанки (а почему бы и нет, в конце концов?) до пристройки в хорошие руки, например в забегаловку Марьядека и его разбитной гражданской супруги. Будет убирать, готовить, мясо там какое-нибудь резать… Деревенская, так что к обычным работам всяко приучена.

Думы о мясе напомнил, что неплохо бы поужинать. Немного жареной свинины или хотя бы печенки впрямь было бы к месту и ко времени. С кашей. Или овощами — салатик, например, из капусты с огурцом и вымоченным горошком. Кухня Ойкумены, и народная, и «богатая» очень скептически относилась к сырой флоре, таковая за редчайшими исключениями считалась едой бедноты, которая не может позволить себе дров. Поэтому варили, тушили, глазурировали в сладком сиропе все, вплоть до фруктов. А «салатом» именовалась сбродная мешанина любых раздельно приготовленных и мелко нарезанных ингредиентов, которые могли быть дополнены, скажем, паштетом. Овощные салаты Елены, скудно приправленные маслом и уксусом, понимания не встречали, так что готовить их приходилось самолично.

Елена снова припомнила операцию — быструю и легкую — после чего решила, что мяса ей все-таки не хочется. Забавно, как здесь называют опухоли — «дикое мясо». Просто и логично.

А затем женщина едва не свалилась с коня. Мысль, воспоминание и озарение — все слилось в одну ярчайшую вспышку, что подействовала как удар молнии. Ну, или, с поправкой на окружение, как удар булавой. Елена поняла, какую фантастическую глупость она совершила.

— Ясно, — Ульпиан откинулся на спинку, положил руки на подлокотники. — Но я пока не вижу беды. Больной жив, мясной нарост удален. Документ составлен. Сделка исполнена.

— Формально да, — мрачно сообщила Хель.

— Ну, так объясни или не трать мое время, — недовольно поморщился юрист. — Достаточно уже того, что я зачем-то бодрствую на ночь глядя.

— Он умрет, — с той же гробовой мрачностью вымолвила лекарка. — Потому что я ошиблась.

— Каким же образом? — нахмурился глоссатор. — Не ты ли сказала, что оставила его в добром здравии? Перевязанного и довольного?

— Да! Но он умрет. Через несколько месяцев. В страшных мучениях.

Елена говорила потерянным тоном, очень коротенько отрубая фразы. Юрист нахмурился еще больше и принял деловитый, профессиональный вид.

— Рассказывай, — лаконично приказал он.

Тут Елена в очередной раз столкнулась с языковой проблемой. Понадобилось много слов, чтобы объяснить суть понятий «абсцесс», «злокачественная опухоль», «метастазы» и так далее. Юрист часто переспрашивал и уточнял, наконец, помрачнел уже по-настоящему.

— Так, еще раз, — вымолвил он, когда Елена закончила путаный рассказ. — Ты увидела «дикое мясо» и лихо его удалила. Все было в порядке. Но затем ты вспомнила, что «хорошая» опухоль своими ростками-щупальцами расталкивает плоть больного. А «дурная» прорастает сквозь нее, будто пожирает. Верно?

Елена молча кивнула, вытирая красные, уставшиеглаза.

— И откуда ты все это знаешь? — неожиданно спросил Ульпиан.

— Книга. У моего… дедушки была старая книга про лечение опухолей. Я ее стащила потихоньку и пыталась читать, когда была маленькой. Думала, там большая мудрость взрослых. Книга оказалась очень скучной. А вот это я вычитала там на первой же странице. Открытой странице. И в память запало. И теперь вот всп-п-помнилось.

Женщина стала чуть-чуть заикаться.

— Ясно. И усеченное тобой у бедолаги относилось к «дурному». Так?

Снова последовал кивок. Собравшись с силами, Елена выдавила:

— Удаление злокач… злой опухоли как бы командует отросткам. Заставляет их разрастаться с утроенной силой. Я не смогла удалить все. Оставшееся рванет во все стороны, пожирая мышцы и органы. Прежде он мог бы жить годы, теперь умрет, думаю, еще до конца года.

Она дернула шеей, нервно сглотнула, будто комок в горле душил, не давая говорить.

— Я ошиблась! Я думала, мне теперь все по плечу, любые операции! Там, где ваши университетские пасуют, я справляюсь! А тут… здесь… я его убила…

Остаток фразы утонул в мучительном вздохе. Елену снова накрыло воспоминаниями. Эйфория после удачных экспериментов с Дессоль и сверхудачной операции на комитской ноге. Ощущение, что теперь она — чудесный доктор, сияющий в блеске совершенства, оставивший далеко за спиной жалкую, косную горе-медицину Ойкумены. Абсолютная уверенность, что так-то женщина оперировать не хочет и не стремится, но стоит по необходимости взять ланцет — и чудо исцеления неизбежно. Залихватский кураж, с которым она вырезала опухоль, будучи абсолютно уверенной, что и сейчас диагноз точен, рука тверда, знания непревзойденны. А затем шокирующий удар. Внезапное — прямо посреди дороги — осознание содеянного. И ужасающее понимание: нет, она не чудесный доктор, и ее залихватский кураж привел к гибели пациента.