Дворянство. Том 2 (СИ) - Николаев Игорь Игоревич - Страница 47

Таким образом уже не первую неделю на десятки километров вокруг столицы поднимались дымы от сжигаемых головорезами Дорбо недозволенных (то есть не откупившихся огромным взносом) мукомолен. И брели к местам экзекуций «проточники», не выправившие у Карнавонши лицензионную грамоту. Этому бедняге еще повезло, надо всего-то месяц просидеть на площади. В сельской местности солдаты графини нарушителям честной монополии без затей ломали руки. Мука сразу подорожала на пятую часть от прежней цены, хлеб на четверть, а тот, что делался из настоящей муки, без примесей — почти на треть. Поползли слухи, что любовь крестьян к богом дарованному королю сильно поубавилась, однако никому, разумеется, не было дела до грязных селян с их убогими нуждами.

Елена бросила «проточнику» серебряную монетку, тот ловко поймал и жестом поблагодарил. Денежка обещала ему несколько умеренно сытых дней — кормить колодочников и приравненных к ним злодеев не полагалось, рассчитывать они могли только на родственников и подаяние. Доброе дело Елену воодушевило и даже близость храма не вызывало такой неприязни.

Женщина прошла мимо кабачка «Под сломанной стрелой», который удачно располагался на козырном месте, не настолько близко, чтобы злить церковных поборников морали, однако достаточно, чтобы отводить ручеек от ежедневного потока богобоязненных граждан и паломников. Кабак ныне держал бывший браконьер и актер характерных ролей Марьядек из Керазетов. Беглец от горских традиций и баранов удачно использовал актерский опыт, выдал себя за сурового пирата и очаровал вдову, хозяйку преуспевающего заведения. Хотя Елена, глянув пару раз на эту бизнес-вумен, крепко усомнилась в том, «кто же кого из них вывел гулять»? С тем же успехом битая жизнью тетка, удивительно похожая на Матрису из Пустошей, могла приспособить к полезному делу «пирата». В любом случае они нашли друг друга и неплохо ужились. Название обновленного заведения, кстати, подсказала Елена. Широкую дверь, через которую удобно выкидывать загулявших, украшала свеженарисованная метка — три цветные полосы, желтая, черная и белая. Строго говоря, желтая должна была быть шире, на оригинальном гербе она занимала половину поля, но и так ясно, что кабак входил в империю Карнавон. Цветная композиция была перечеркнута косым мазком свежего навоза, напоминавшего, что враг не дремлет.

Если привстать на цыпочки и вытянуть шею, то как раз можно было увидеть штандарт над домом-крепостью одноглазой графини, но Елена воздержалась и от вставания, и от визита к товарищу по давним несчастьям. В заведении Марьядека с нее брали по-божески, но у мэтра и баронов еда вообще была бесплатной, а Елена, став более-менее прилично зарабатывать, открыла в себе некоторую скупость и желание экономить. А, может быть, подспудное стремление накопить побольше серебра к тому дню когда придется бежать и отсюда.

По мере приближения к Храму людей на улицах становилось больше и больше. Типичная мозаика из гражданского платья красно-коричнево-желтых цветов солидно разбавилась церковными халатами из небеленой ткани, а также коричневыми хламидами, отчасти похожими на земные рясы. Изредка встречались совсем черные одежды, выдавая «демиургов», то есть местных обновленцев, которые ратовали за нестяжание, чистоту веры и прочие традиционные вещи. А еще — что Елену неизменно удивляло — за прогресс.

Церковный канон, намертво закрепившийся после Бедствия, уподоблял магию содомии, то есть относил ее к занятиям категорически предосудительным, обрекающим душу на страшное посмертие, однако неизбывным в силу несовершенства человеческой природы. Таким образом, кто использует волшебство, тот все равно, что ходит к проституткам обоего пола — нехорошо, предосудительно, богопротивно, однако, в конце концов, это личное дело. Пантократор дал каждому свободу действий именно для того, чтобы человек сам, собственно волей решил, какой посмертный удел он избирает. Колдунов следует держать в строгости, время от времени пинать и унижать, чтобы помнили свое место, но пытаться их полностью извести — так же бесполезно, как и бороться с распутством. В конце концов, Пантократор лишь сократил магию и магов, а не истребил целиком. Там, где Бог проявил умеренность, человек тем более не должен стремиться к большему.

Демиурги канон толковали по-своему, настолько, что балансировали на грани ереси. «Черные» говорили: магия сама по себе злом не является, наоборот, это костыль, опираясь на который, смертные делали первые шаги. Но люди слишком привыкли к опоре и дальше учиться ходить не пожелали. Пантократор долго терпел слабость чад своих, но в гневной ипостаси своей костыль однажды сломал, заставив дитя пойти собственными ногами. Поэтому грешно и попросту неразумно держаться за подпорку дальше, наоборот, следует опереться на силу разума как антитезу магии. А всех колдунов надо убить, показывая Всевышнему, что урок должным образом усвоен. Поэтому если где-то когда-то какой-нибудь магик умирал сомнительной смертью, тут же начинали расползаться слухи о карающих отрядах и тайных убийцах во имя веры.

Мирские владыки с настороженностью воспринимали концепцию бедной церкви, справедливо полагая, что дальше скромности потребуют уже от них. В самой Церкви Единого «черных» недолюбливали за радикальные мысли и воззвания, развернуться им не давали, временами даже запрещали, устраивая гонения с казнями.

А вот низшие классы демиургов уважали и ценили. Ведь знания угодны Пантократору в атрибуте Мудрости, поэтому «черные» не просто могли, но прямо обязывались своим уставом «ходить в народ» и учить его. Грамоте, сложному счету, некоторым ремеслам, но главное — медицине и агрономии. Образ бритого налысо человека в темном халате и с тростниковой дудочкой стал нарицательным — он посрамлял дьявольские силы, загонял в могилы покойников, хитростью превозмогал неправедную силу, варил похлебку из серпа, советовал как восстановить истощенную землю и так далее. Отчасти благодаря этому «ересь увечных», несмотря на все репрессии, возрождалась снова и снова, как побеги из живучего корня, разрубленного на части лопатой. Возрождалась и упорно повторяла: почитание Богу, смерть колдунам, умеренность вере, знания человеку.

Елена предполагала, что как раз демиургам Ойкумена обязана невероятно быстрым — всего за четыре столетия — восстановлением после крушения местной античности. Но тут приходилось лишь гадать. Увы, в библиотеке Ульпиана религиозных книг и хроник не имелось вообще, только упомянутый ранее сборник молитв. А уж в чем лекарка была ныне точно уверена, так это в том, что именно «черные» за пару лет разнесли по всему континенту идею обеззараживания «мертвым вином» то есть крепким алкоголем. А также правильную шину и проверку пульса, то есть знания, которые она сама принесла в этот мир.

Мимо пробежал уличный зазывала — парнишка лет двенадцати, босой и в лохмотьях. Он ухитрялся бежать, гримасничать, хулиганить, тырить с прилавков всякую плохо лежащую мелочь и одновременно работать, причем на совесть. Все в пределах пары близлежащих улиц узнали, что на площади мясников — той, которая ближе к южным воротам, где белый кирпич и хромой стражник, жалующийся на стрелу в колене — за час перед закатом ежедневно дается представление о корабле праведников. Там сказ про истинную веру, злых колдунов, храбрых рыцарей и настоящую любовь. Все очень красиво и душепечально. Недорого, платить можно и деньгами, и съестным. До представления акробаты, после кулачные бои, а каждый второй день состязание по ловле намазанного жиром поросенка. Елена ощутила укол творческой ревности, желание сходить и посмотреть, насколько извратили ее креатив неведомые постановщики. Может быть после…

Еще шумно обсуждали слухи о приезде в город некоего бретера, который величавее всех великих, страшнее самой смерти, да еще и красив как ангел. Зачем профессиональный убийца явился в Пайт (и в точности ли явился, не очередная ли это сказка на пару недель?) никто, разумеется, не ведал, но каждый имел авторитетное мнение. Елена поставила галочку в памяти — спросить у Раньяна и Пантина, что за приезжий мастер.