Проект Re: Второй том - Плененная скукой (СИ) - "Emory Faded" - Страница 23

Я же поставив миску с едой котику в коробку, задумался над этим вопросом.

— Это — плохо, — всё-таки пришёл я к выводу.

— Хо-о… и почему же?

— Общество без проблем пожертвует одной жизнью незнакомого ей человека, ради того, чтобы защитить свои деньги. Я же сейчас беру в пример банки, которые могут обанкротиться и закрыться, в случае такого вот ограбления. Естественно, люди, что положили туда деньги более никак не вернут свои деньги. Их даже вряд ли так будут заботить те люди, что погибнут в ходе ограбления. Они лично для них — никто, а вот деньги — только их. Так что вполне очевидно, что жизнь одной чьей-то сестрёнки никогда не будет стоить грабежа и убийства, а значит — это плохо. Это плохой поступок, если смотреть со стороны общества, — вот мой ответ.

— Как интересно ты мыслишь… Но не выходит ли в твоём понимание, что люди, в основном, — лишь эгоистичные лицемеры, которые лишь прикрываются добрыми масками, а стоит их поставить перед выбором их личного комфорта — они покажут свои настоящие, эгоистичные мысли и мотивы?

— Как правило, я думаю, это так.

— Тогда, как бы лично ты расценил этот поступок, зная всё о больной сестрёнке, — это плохой или хороший поступок?

— Всё зависит от множества факторов — к примеру, как от потери денег пострадает жизнь других людей. Но если абстрагироваться от всего этого и смотреть чисто с моей точки зрения, то… это плохой поступок.

— Плохой? Почему же? Потому что большинство страдает?

— Нет. Всё куда проще. Для меня это плохо, потому что этот «брат» не пытается достать деньги честным путём, или хотя бы серым. Он идёт жёстко, давя всех на своём пути. Он, возможно, рушит жизни других и убивает их, а это — непростительно. С того момента, как он переходит эту грань, — он злой человек. А именно из-за таких злых людей, руководящихся своими эгоистичными мотивами, этот мир таков. Не будь этих злых людей — этой «сестре» помогли бы и без грабежа и убийств.

— То есть, если бы в мире не было «злых» людей, то мир был бы лучше?

— Как по мне, да.

Улыбка с лица Мияко сошла и она стала серьёзной.

— А ты — хороший или плохой человек? — задала она вопрос, глядя мне в глаза. — И заслуживаешь ли ты сам жизни в таком «добром мире», исходя из твоей же логике?

— Я определённо плохой человек, — не задумавшись и на секунду, выдал я. — Такому, как мне, никогда не стать частью «доброго мира».

— Получается, если бы такой мир появился, скажем, завтра, то ты бы сам умер?

— Да.

Повисло тяжёлое и гнетущее молчание, во время которого только маленький котик продолжал есть свою специальную еду.

— Это же не просто слова? Ты действительно был бы готов умереть, только ради того, чтобы другие жили в «добром мире»?

— Да.

— У тебя даже нет мысли того, что этот «добрый мир», построенный для других людей, в котором ты уже будешь мёртв, может быть не достаточно ценным, чтобы приносить тебя в жертву?

— Этот мир будет ценным — я уверен. Он будет настолько ценен, что моя жизнь не стоит и в сравнение с его ценностью.

После данного мной ответа Мияко отвернулась и задумалась.

— Ну и как это всё связанно с темой защиты слабых? — всё же задал я вопрос, не понимая, где она провела связь.

Она вздохнула и посмотрела на меня.

— Это напрямую связанно, и если бы ты не мыслил так, как мыслишь, — ты бы это понял и без моего ответа.

— Значит, из-за собственного типа мышления я не могу тебя понять?

— Да, — кивнув ответила она. — Тебе даже что-то объяснять нет смысла, ведь ты это не понимаешь не в силу недостатка интеллекта, а скорее… — она запнулась и задумалась, — скорее, потому что просто не принимаешь это. Вот, как-то так, я думаю, — неуверенно закончила она. — Иначе говоря, ты и сам знаешь ответ, но он противоречит твоей идеологии, и поэтому ты его подсознательно отвергаешь.

— Понятно, — лаконично ответил я, закончив с вещами котёнка и аккуратно поглаживая его, на что получал довольные мурчащие звуки.

Так мы и просидели под эти звуки несколько минут, думая каждый о своём.

— И что дальше будешь делать? — прервала молчание Мияко.

Я вопросительно посмотрел на неё.

— Я про твою руку, — кивнула она в сторону культи. — Я так понимаю, в школу ты более не пойдёшь, пока всё не заживёт и не придёт в норму. Но что, если всё не придёт в норму, а уже наступит второй особый экзамен?

— Второй особый экзамен? Только не говори…

— Да, он будет в этом семестре. Если быть точнее — в его конце. Впрочем, как и всегда: один в начале семестра, второй — в конце. Итого, на весь учебный год — шесть специальных экзаменов.

«Это плохо. И основная проблема даже не в том, что мне может не хватить времени на регенерацию руки; а главная проблема в том, что это занимает время. А я и так потратил на прошлый экзамен много времени, и из-за этого не сделал всего того, что мог бы уже сделать. Это и есть главная проблема специальных экзаменов. И поэтому я надеялся, что они проходят лишь раз в семестр, и у меня будет много времени между ними.»

— И если быть точным, то он начнётся примерно… — замолчал я, чтобы дать продолжить ей.

— Числа десятого июля. Ну, это в среднем, понятно дело. А так, школа может провести его и раньше и позже — всё по её желанию, и нам остаётся только смериться.

«Значит, мне нужно будет всё запланированное либо закончить до июля, либо…»

— А дальше, следом, идут летние каникулы, которые будут длиться…

— Дней сорок. Может, чуть больше; может, чуть меньше.

«Понятно. В теории, можно будет сделать перерыв на неделю экзамена, и вряд ли это как-то сильно плохо отразиться на плане. Но тут идёт другая проблема, — если мой класс проиграет на специальном экзамене, то, вполне вероятно, подвергнется таким же наказаниям, как и на первом особом экзамене. А если быть точнее — последуют дополнительные уроки и невозможность пропускать как их, так и обычные уроки. А за пропуск, не поуважительней причине, — отчисление, которое мне ни в коем случае нельзя допустить. В общем, это очень большой риск…»

— Тебе так не хочется участвовать в нём? Или тебе не нравится, что он будет занимать твоё время, и есть вероятность проигрыша, в случае которой будет ещё меньше времени?

Из-за её точной догадки я посмотрел на неё.

— Ого, судя по этой реакции я всё-таки угадала. Вопрос только: в чём именно?.. — ухмыльнулась она, оперившись головой на руку. — Был бы этот вопрос чуть раньше, я бы ответила, что первый вариант правильный, но ныне… после того, как именно ты выиграл первый особый экзамен, приведя класс к первому месту, хотя и говорил, что не заинтересован в этом, я затруднюсь дать точный ответ. Кстати, не расскажешь, зачем ты это сделал? Ради дома? — обвела она глазами комнату.

— А ты не поняла?

— Как видишь, — развела она руками.

— А твой дедушка, между прочим, понял.

— Понял? — удивилась она. — Вы с ним разговаривали на эту тему?

— Да, немного. Он сам поднял эту тему и сам дал на неё верный ответ.

— А ты, похоже, его сильно заинтересовал, раз он полез в это дело.

Я пожал плечами, и Мияко продолжила.

— Ну а насчёт того, что он верно дал ответ — это, наверное, не слишком-то и удивительно. Я бы сказала, что вы с ним похожи по характеру и поведению. По крайней мере, я сужу так, по личному наблюдению за ним и тобой, ну и о том, что мне рассказывали о нём мамы и отец.

«Кстати, да. Я об этом, вроде, не упоминал, но у Мияко, как и многих аристократических членов семей в этом мире — несколько мам. И всё потому что это патриархальный мир, где гарем — норма; и иметь по две-три-четыре жены — вполне естественно. Если же говорить о Мияко, то у неё три мамы и рождена она именно от третей. И отсюда же и „растут ноги“ того, что она — третий наследник по старшинству. Если быть точным и вспомнить то, что мне рассказывала Мияко, то у них в семье всё вышло довольно… по-обычному, если так можно сказать: её отец взял первую жену в брак, „заделал“, как сказала Мияко, её старшего брата; после, не дожидаясь рождения первенца, взял вторую жену и „заделал“ старшую сестру; и уже после взял третью жену, „заделав“ саму Мияко. И таким образом её отцу, опять же как сказала сама Мияко, „всегда было кого трахать“.»