Дочь Моргота (СИ) - "calling my name" - Страница 34

Свежий осенний ветер принес смутный запах прелой травы и свежего снега с горных вершин… мог ли снег на самом деле чем-то пахнуть, она не знала, но это делало ограничивающем ее мир пики ближе и осязаемее. Живой мир так…

Прекрасен и бесконечен?

Раздавшийся в ушах отцовский голос почти порадовал воспоминаниями о привычной, иногда даже радостной жизни, и тем, что у него все хорошо. Раз он опять… мешает ей мечтать о несбыточном.

— Да, — поспешила ответить Силмэриэль, нервным жестом поправляя выбившуюся из полурастрепанной косы прядь. — Я скучала по Изенгарду… хотя всю жизнь только и мечтала его покинуть.

И даже по тебе… немного.

А твой… новый друг превратит его в выжженную пустыню, как долина Горгорота, и мертвые поля у Минас Моргул. Тебе придется жить среди пепла, выжженного камня, льда, тьмы и смерти… пока ты ему не надоешь.

========== Часть 21 ==========

Тебе придется жить среди пепла, выжженного камня, льда, тьмы и смерти, пока ты ему не надоешь.

Даже трудно сказать, что огорчительнее. Она не сможет жить в превращенном в мертвую пустыню Зла мире, где не будет заснеженных вершин, птиц в бездонной вышине чистого неба, поросшей выгоревшим на солнце ковылем и пестрыми дикими цветами роханской степи — умрет вместе с ним от тоски. Любви нет места среди смерти и кошмара, и в сердце умеющего лишь уничтожать жизнь и красоту.

Папа все также любит портить ей настроение, он не изменился! Зря она беспокоилась о нем и даже думала, что впредь они будут… больше похожи на любящих родственников. Или на этот раз он не злонамеренно лишил ее малых крох радости жизни, а всего лишь сказал правду? Владеющий величайшим даром красноречия смог кратко и просто облечь в слова ее тайные страхи и тщательно изгоняемые из сердца постыдные сомнения.

Окутанные пушистым снежным покрывалом пологие вершины перестали радовать глаз, став лишь тускло-серыми нагромождениями бесполезного камня. Силмэриэль судорожно вздохнула и плотно закрыла глаза, пытаясь защититься от бросившего в лицо почти невесомую снежную пыль — осязаемая близость Мглистого не показалась ей — резкого порыва ветра.

Хотелось малодушно пригнуться, закрывая голову руками — от непогоды и пронзающих грудь не хуже орочьих стрел слов Сарумана. Но отец замолчал, не добавив более ничего, словно второй раз в жизни пожалел ее. Первый был в день ее рождения, в Белерианде. Может, ему и правда не стоило спорить с судьбой, пожелавшей тут же оборвать едва данную жизнь? Ей просто не было места в мире… и нет. Мгновенно остывшие слезы неприятно склеили ресницы, грозя превратиться в колючие льдинки.

— Там, это где? — заползший в душу ночной кошмар отступил, став совершенно не страшным, как мерещившееся во тьме чудовище за занавеской превращается при свете дня в забытую старую игрушку.

Говорить о давних детских обидах расхотелось. Жестокость и равнодушие Сарумана остались в прошлом — искажавший и склонявший душу отца ко злу Палантир сгинул в глубине заброшенной шахты — и он вновь может видеть не через призму проклятого Ока и быть к ней добрее… будет добрее. Даже если и нет, она не хочет сейчас об этом думать и мстить ему. Саруман не дал ей умереть, не увидев мир… и свою любовь, за это можно простить все остальное.

— Нигде, — выдохнула Силмэриэль, более не ощущая холода. Сомкнувшиеся на талии руки согрели чем-то большим, чем плотская страсть… приблизиться к ней здесь, не нарушив очарования уединения, мог лишь тот, чья душа не воспринимается чужой. Это же не ошибка жаждущего заблуждения сердца и не морок темного колдовства? Всесильный древний маг, изгнанный во тьму за… за что-то очень страшное, она не хочет знать, за что, может обмануть ее разум и сердце, если захочет… или нет?

— Конечно, нет! — Силмэриэль порывисто обернулась. Она наказала себя мучительными сомнениями, когда использовала эликсир Гэндальфа, сама не зная на ком. А вдруг без него и не было бы… совсем ничего: — Прости меня.

Она запнулась, вновь погрузившись в ласково слившуюся с живущим в ее душе мраком черноту глаз, чувствуя, как зрачки расширяются не от заливающего душу зла, а от невыразимого словами удовольствия: — Я дала тебе настой, помрачивший разум. Без него ты бы никогда…

Не полюбил меня.

Силмэриэль испуганно замолчала, вспомнив, что он не говорил ей о любви. Может быть, странную и невозможную связь их душ чувствует только она… или это что-то другое? Про эликсир он и так знал, наверное, раз читает ее мысли, и сейчас рассердится на нее или будет смеяться.

Очень… по-человечески. Прежний Боромир ни разу не смеялся при ней столь искренне, только давным-давно забытый юный роханский конник — она уже нечетко помнит его лицо, а имени так и не узнала. Тьма почти полностью ушла из посветлевших глаз, чуть больше, чем это нормально для смертных, заполненных черными кругами зрачков. Ей должно было стать обидно, наверное, но захотелось лишь теснее прижаться, спрятав лицо на груди… возможно, самого Владыки Тьмы. Смешно, но кого еще мог столь откровенно бояться и ненавидеть отец?

— Ты сама его изготовила? — наконец отсмеявшись, спросил майа, поглаживая ее по волосам. Силмэриэль, не желая поднимать голову и встречаться взглядом, еще сильнее уткнулась носом ему в грудь, почти лишив себя возможности дышать.

— Нет, Гэндальф помог, у меня никак не получалось. — Теперь придется волноваться еще и за Гэндальфа… Почему от ее слов всегда только хуже?

— Олорин менее никчемный, чем я до сих пор считал. — Никак не ожидавшая искренней похвалы спорного поступка Серого мага Силмэриэль машинально отстранилась, позволив приподнять себя за подбородок. — Хороший эликсир сделал, — мечтательно добавил майа, поворачивая ее в профиль. — Дело не в нем, Силмэриэль. Ты так… похожа на меня.

Странное и ожидаемое признание — в любви или в чем? — шокировало и успокоило ответом на сокровенные и невозможные догадки. Именно таким, какой она хотела и не надеялась услышать.

Стряхивать морок расходящегося по всему телу тепла мучительно не хотелось.

— Да… — пробормотала она, зачарованно наблюдая, как меняются черты на свою беду приглянувшегося ей гондорского витязя. Становясь пугающе притягательными вопреки всему — она готова смотреть на них, не отрываясь и не думая ни о чем более, что бы он ни делал… даже самое страшное, даже то, о чем сказал Саруман. — Но ты же хочешь… превратить весь мир в выжженную пустыню, а я так люблю его… неискаженным.

Силмэриэль не услышала собственного голоса из-за нестерпимо громко застучавшего в ушах пульса. Она не могла это сказать… и не сказать тоже, слова сами собой сорвались со ставших чужими и непослушными губ. Несмотря на живущую в проклятых душах общую Тьму, они не одинаковы в самом важном, и это невозможно преодолеть. Больно сдавивший сердце малодушный страх рассыпался, как истлевшие оковы, под напором вдруг поднявшейся лихорадочной решимости — что бы ни случилось, она не отведет взгляд и увидит все.

Как тьма в любимых глазах перестанет быть обманчиво ласковой, наполнится неукротимым безжалостным пламенем, в котором сгорит весь мир… и она. Сейчас. Ну и пусть, она уже не боится. Но мягко удерживающие ее за подбородок пальцы не сжались обжигающим болью стальным кольцом, а лишь чуть дрогнули. Майа болезненно поморщился от промелькнувшего в ее глазах откровенного ужаса, и отвел взгляд в сторону, на отсвечивающие темно-синим с теневой стороны снеговые шапки.

— Кто тебе это сказал?

— Папа… — дрожащим от собирающихся пролиться слез голосом прошептала Силмэриэль. Щемяще неприятное чувство, что она чем-то обидела его, и подвела отца, не сумев промолчать, лишило ее остатков самообладания. — Ай, что это!

Глухой удар, словно в подземных мастерских прогремел взрыв, или вызывающая землетрясения древняя сила пробудилась в корнях Мглистых гор, сотряс башню до основания, чуть не сбросив ее с закачавшейся под ногами площадки.

— Твой папа, — сквозь зубы произнес неБоромир прямо ей в ухо, крепко прижимая к себе, — плохо обращался с тобой, занимает твою любимую башню и слишком много себе позволяет. Ты как-то хотела… сбросить его отсюда.