Царь нигилистов (СИ) - Волховский Олег - Страница 33

Ладно, не растолстеет!

— Григорий Федорович, а можно мне сегодня на час позже лечь? — спросил Саша.

— Нет, — сказал Гогель.

— Но я совсем ничего не успеваю!

И Саша скосил глаза на лежащую на тумбочке стопку книг.

— Вот смотрите, Григорий Федорович, там про дедушкино восшествие на престол. Сам цесаревич вложил мне в него записку с надписью: «Мастрид». Ну, как я могу не прочитать?

— Корф? — спросил воспитатель.

— Да, Корф.

— Достойная книга, но надо все успевать днем, Александр Александрович, — заметил Гогель.

— Это прямо совсем невозможно! Я так и не взялся за французский язык. Вы понимаете, как это ужасно! Я собственного брата не понимаю!

— У вас будет еще час до сна.

— А дедушкино «Уложение»? Выпросил двое суток назад и успел прочить только два первых раздела. А письмо папá по мотивам нашего вчерашнего разговора? Клялся написать, а так и не взялся! Я уж молчу про немецкий. Французский я вытяну сам, у меня база есть. Но с немецким полный пиздец!

— Что??? — вопросил Гогель.

А Володя прыснул со смеху.

— Простите, вырвалось, — сказал Саша. — Я имел в виду, что мне нужен учитель.

— Будет вам учитель, Александр Александрович, — строго пообещал гувернер. — Но еще одно такое слово, и вы будете ложиться спать в девять.

— Ну, почему у меня нет маховика времени! — воскликнул Саша.

— Чего? — спросил воспитатель.

А Володя посмотрел с любопытством.

— Волшебных часов, — объяснил Саша. — Это из одной английской сказки. Там была девочка, которая училась в школе волшебников. Она была очень прилежная ученица и отличница. И, чтобы быть одновременно на нескольких уроках, она использовала этот самый «маховик времени». Это такой кулон в виде песочных часов. Если повернуть часы один раз, возвращаешься на час назад, если два раза — на два часа. Ну, и так далее. Но больше пяти часов почему-то нельзя, как я помню. И еще надо следить за тем, чтобы не встретить самого себя в прошлом.

— Да? — спросил Володя. — А, что там было еще?

И спросил он это таким тоном, что Саша понял, что влип. Более или менее он помнил только первую книгу, и ту не до конца.

— Са-аш, ну, что дальше? — протянул Володя.

— Да я еще не начал. Начинается вообще не с нее, не с Гермионы Грейнджер. Сказка про мальчика. В общем, жил в Англии мальчик, и было ему, как тебе, одиннадцать лет. Звали его Гарри Поттер, он был сиротой и жил у родственников.

Чтобы избежать лишних вопросов, Саша старательно избегал реалий 20-21-го веков: всех этих автомобилей, компьютеров и телефонов. В общем-то без них было несложно обойтись.

Вовка не отстал до эпизода в террариуме, где главный герой разговаривал на змеином языке. Выручил только Гогель.

— Владимир Александрович, Александру Александровичу надо еще успеть позаниматься французским, — строго сказал он.

Владимир Александрович громко вздохнул и ретировался на свою кровать, где лениво открыл томик Вальтера Скотта. «Квентин Дорвард» вроде. Тоже, конечно, неплохо. Но, кто сказал, что нет прогресса в литературе?

Так что Саша взял ватман, ножницы, Беранже и словарь — и дисциплинированно принялся за песенку про Лизетту.

В несчастной «Лизетте» незнакомым оказалось примерно каждое второе слово. Так что оба листа бумаги были разрезаны на квадратики и исписаны за полчаса.

Григорий Федорович, похоже, прекрасно знал и кто такой Беранже и, кто такая Лизетта, но на фоне «пиздеца» решил смириться.

Саша немного помнил русский перевод, но это почти не помогало, ибо не слово в слово:

Ага! А в оригинале что-то про любящее сердце.

Периодически Саша уточнял у Гогеля произношение.

— А, где вы учились, Григорий Федорович? — спросил Саша.

— Пажеский Его Императорского Величества корпус, — ответил Гогель.

— А! — одобрительно кивнул Саша.

Хотя ни фига не понимал, ни, чем пажеский корпус отличается от кадетского, ни чем юнкерское училище от того и другого.

— Григорий Федорович, а можно мне какую-нибудь коробку завести для моих карточек? От чая там или от печенья. Ну, чтобы был порядок.

Слово «порядок», похоже, обладало для Гогеля магической силой, и он позвал лакея.

На улице стемнело, и в комнате зажгли свечи. Вскоре прибыла и коробка, которая оказалась скорее деревянной лаковой шкатулкой с портретом папá в короне на фоне московского пейзажа.

Стрелки каминных часов неумолимо ползли к десяти.

— Григорий Федорович, а вы знаете, что такое «тайм-менеджмент»? — спросил Саша.

И по длине паузы предположил, что Гогель не владеет английским.

— Нет, — сказал гувернер.

— Очень просто, — начал Саша. — Берется день от подъема до отбоя и делится на промежутки по 10 минут. И каждый десять минут надо записывать, что делал. Например, от двенадцати сорока до двенадцати пятидесяти плевал в полоток. А от двенадцати пятидесяти до часа трепался с Володькой. И значит, это время ты просрал.

— Александр Александрович!

— Потратил попусту. А, если потратил попусту, например, оставляешь себя без ужина. Ну, или без Вальтера Скотта. В сложившихся обстоятельствах не вижу другого способа все успеть. Но для этого часы нужны.

Гогель посмотрел с уважением.

— У вас есть часы, Александр Александрович.

Он встал, подошел к его прикроватной тумбочке и вынул оттуда почти такой же брегет, как у Никсы. И, кажется, тоже золотой. Но, кроме часов на свет божий появился похожий на еженедельник объект в кожаном переплете.

— Вот, кстати, и ваш журнал! — радостно прокомментировал гувернер.

И водрузил на стол и брегет и «журнал».

Часы Саша тут же увел и опустил в карман, а на «журнал» взглянул вопросительно.

— Что за «журнал»?

— Не помните?

Гогель помрачнел: каждое свидетельство сумасшествия воспитанника он воспринимал, как личную трагедию.

— Нет, — беспощадно подтвердил Саша.

— Вы сюда записывали события вашей жизни, — объяснил гувернер.

— А! Дневник.

Саша просмотрел последние записи. Похоже, прежний Александр Александрович на ведение «журнала» не особенно заморачивался. Записи были коротки и сухи: что делал, с кем встречался, где был, куда ходил. Но, какую-то информацию и из них почерпнуть было можно.

— Вам нужно продолжить вести журнал, — сказал Гогель.

— Может быть, не сегодня? — взмолился Саша.

— Сегодня.

— Ладно.

Саша отложил французский и взял перо.

— Какой сегодня число, Григорий Федорович? — спросил он.

— 16 июля, пятница.

Неужели прошло только три дня? Кажется, он здесь уже вечность!

Саша поставил число и записал:

На отъебись, конечно. Но все равно, куда более подробно, чем до болезни. Интересно, кто это будет читать, кроме него? Если только потомки — это одно, если Гогель — другое, а если папá — еще интереснее.