Царь нигилистов (СИ) - Волховский Олег - Страница 14
- Предыдущая
- 14/58
- Следующая
Здесь с этим был некоторый облом.
В будущем он бы не решился на прямой вопрос, но тут не было другого выхода. Теоретически человеку должно быть приятно, что им интересуются.
— Даже не знаю, с чего начать, — улыбнулся Николай Васильевич. — Воевал, участвовал в осаде Варны.
— Варны? Русско-турецкая война?
— Да.
— В каком году?
— В 1828-м.
— Странно, мне казалось, что она была позже. Значит, Болгария — независимое государство?
— Нет, это часть Турции. Варна — турецкая крепость.
— Турецкая? Такой милый город. Бургас — тоже турецкая крепость?
— Бургас мы взяли, но он остался Турции по мирному договору.
Саша с тоской вспомнил свою квартиру на Солнечном Берегу. Двушка. С дизайнерским интерьером, всего в трехстах метрах от моря. Три года расплачивался.
— У вас что-то связано с этим городом, Александр Александрович?
— Не с ним. Там севернее есть маленький городок Несебр. Он на полуострове, а рядом — залив и огромные песчаные пляжи на несколько километров. Дальше на Север — Стара Планина, а у подножия — другой маленький городок Свети Влас, а еще дальше местечко Елените. И там все время ветер, и потому не жарко. Такой же приятный климат, как в Константинополе, и пахнет степными травами и морем.
— Откуда вы знаете болгарский, Александр Александрович?
— Болгарский? Я его не знаю, Николай Васильевич. Так, отдельные слова.
— Несебр звучит очень по-болгарски, но я не знаю такого города.
— Наверное, сейчас он называется «Месембрия» или «Месамбиря», это по-гречески. «Несебр» — действительно болгарское название.
— Про Месембрию слышал. Маленький рыбацкий городок.
— И, наверное, между ним и Свети Власом ничего нет, разве что деревни в горах и дюны на побережье.
— Не помню, — признался Зиновьев. — Александр Александрович, вы говорите так, словно вы там были!
— Не был, да? Значит так и есть. Что можно об этой войне почитать? Исторические исследования, дневники, мемуары? А то еще немного, и я начну путать Отечественную войну с Троянской. Уже не первый раз стыдно за последние двое суток.
— Вы были больны.
— Это не оправдание. Надо исправлять ситуацию. Но на нежной любви к Болгарии, думаю, мы с вами сойдемся. Вы видели, как они церкви строят? Им же турки не дают, строить так, чтобы церковь была выше ворот и было видно, что это церковь. Входишь на церковный двор и спускаешься по лестнице, потому что церковь стоит ниже уровня земли.
— Да, я видел, Александр Александрович.
— Мне кажется, они не должны быть под турками. А, когда мы их отвоюем, я построю дворец как раз посередине между Несебром и Свети Власом, — улыбнулся Саша. — Все у них хорошо: и климат, и горы, и песочек, и море теплое, а красивых парков нет. Надо будет разбить, как у нас в Крыму. И набережную построить, как в Ницце. Правда, у них в Болгарии пальмы не выживают, так что таких здоровых пальм, как в Ницце не получится, но придумаем что-нибудь.
— Вы никогда не были в Ницце, Александр Александрович, — заметил Зиновьев.
— Да? Ну, значит, не был. Наверное, видел ее набережную где-нибудь на картинке и запомнил. Она очень красивая. Есть, что сдирать. Так что после освобождения Болгарии буду баллотироваться в цари. Как вы думаете, Николай Васильевич, есть у меня шансы на выборах?
— Будут, лет через десять, — усмехнулся Зиновьев.
— Может быть даже позже, Николай Васильевич. Ну, если конечно Никса не будет против. Он, кстати, как? Я его со вчерашнего вечера не видел.
— Слава Богу! Все хорошо с Николаем Александровичем.
— Знаете, я бы хотел поехать прогуляться. Здесь ведь рядом Петергоф?
— Это и есть Петергоф.
— А есть железнодорожная станция?
— Да. Ближе всего Новый Петергоф.
— Отлично! Можно туда съездить?
— Конечно. После обеда.
— А Никса поедет?
— Я у него спрошу.
Обед принесли сюда же, в комнату, которую Саша уже считал своей. Зиновьев остался обедать с ним.
К радости Саши подали борщ.
— Вау! — воскликнул он. — Как я его люблю!
К борщу прилагался пахнущий кориандром черный хлеб и сметана.
— Есть в жизни счастье, — прокомментировал Саша.
Зиновьев тоже принялся за борщ с явным удовольствием.
— А что в Болгарии еще томатный суп с крутонами подают? — спросил Саша.
— Да-а…
— А также картошечку с брынзой и знаменитый шопский салат?
— Александр Александрович, откуда вы все это знаете? — спросил Зиновьев.
— Рассказывал, наверное, кто-нибудь, — улыбнулся Саша. — Вообще, мне бы хотелось там побывать, чтобы посмотреть, какая она сейчас. Жаль, что не знаю болгарского. Я, на самом деле, не то, чтобы совсем шучу относительно болгарской короны. Все-таки это гораздо реалистичнее, чем корона Константинополя, о которой Екатерина Великая мечтала для Константина Павловича. Если прямо сейчас начать учить болгарский, как раз лет за 20 выучу.
— Вы очень сильно изменились, Александр Александрович, — заметил Зиновьев.
— Догадываюсь. Постарел на сорок лет?
— Ну, не на сорок. Но повзрослели. И проявляете странную осведомленность в том, чего знать не можете.
— Мы с Никсой договорились, что на эти три дня я спускался в ад. Так что ничего удивительного. Данте, думаю, тоже радикально изменился после своего путешествия. Ад — это очень информативно.
— Александр Александрович, сегодня вечером вас хотел видеть государь.
Саша аккуратно положил ложку на подстановочную тарелку. Вроде, не зазвенела. По позвоночнику словно прошел электрический разряд, и дыхание перехватило.
Он поставил руки локтями на стол, крепко сцепил ладони и положил на них подбородок.
— Это должно было случиться, — сказал он. — Странно даже, что так поздно.
— Государь уже заходил к вам, когда вы спали, но пожалел будить. Александр Александрович, чего вы так испугались? Государь вас любит.
— Он увидит, как я изменился. Также, как вы и Никса. И что я ему скажу?
— Правду.
— Да, конечно. Что же еще? Только я сам не могу объяснить. Ад — это метафора.
Вместо архалука Кошев подал ему гусарскую курточку со шнурами. Саша облачился в нее, посмотрел на себя в зеркало и вспомнил известный афоризм Козьмы Пруткова: «Хочешь быть красивым, поступи в гусары». Юный гусар оказался даже симпатичным.
Чувствовал он себя почти хорошо. Спустился вниз по лестнице в сопровождении камердинера и вышел, наконец, на улицу. Было жарко, солнце в три часа пополудни жгло как надо, несмотря на высокую широту.
У дверей стоял открытый четырехместный экипаж, похожий на те, на которых цыгане катают туристов по всей Европе: от Вены до Варны. Высокие колеса с тонкими спицами, обитые кожей сиденья, пара гнедых лошадок с черными хвостами, легкий запах навоза, и кучер на козлах, только в одежде лакея, а не цыганском расшитом жилете.
У экипажа стоял Никса в такой же гусарской одежде, как у Саши, и раскрывал объятия. Про безопасную дистанцию Саша вспомнил только, когда в них оказался. Ладно! На все эти карантинные церемонии явно придется забить, если их все равно никто не соблюдает.
В бричке (а Саша смутно припоминал, что такая штука называется, вроде, «бричка»), спиной по ходу движения, уже сидел Зиновьев, что, честно говоря, не порадовало: с Никсой хотелось поговорить наедине.
Экипаж тронулся и довольно резво поехал по засыпанным битым кирпичом аллеям парка.
Пассажиров обдувало ветром, и бричка то и дело ныряла в тень, но для тридцатиградусной жары гусарская венгерка подходила плохо. И Саша начал расстегивать верхнюю пуговицу.
— Александр Александрович, что вы делаете? — поинтересовался Зиновьев.
— Очень жарко, Николай Васильевич, — объяснил Саша.
— Прекратите, это неприлично!
— Да, ладно! — пожал плечами Саша. — Я бы ее вообще снял.
И поймал насмешливый взгляд застегнутого, как на параде, Никсы.
— Александр Александрович, при Николае Павловиче со службы выгоняли за одну расстегнутую пуговицу, — сказал Зиновьев.
- Предыдущая
- 14/58
- Следующая