Жертва судебной ошибки - Сю Эжен - Страница 24

Потом он обратился к служанке:

— Попросите барыню пожаловать ко мне.

Через несколько минут г-жа Бонакэ вошла в кабинет к своему мужу.

Бывшей маркизе де Бленвиль, урожденной Элоизе де Морсен, было двадцать семь лет. Неправильные черты ее лица были привлекательны выражением приветливости, ума и силы характера; очень простое платье обрисовывало ее грациозную талию; и несмотря на раннее утро, г-жа Бонакэ была уже тщательно причесана. В ее манерах замечалось сдержанное достоинство, спокойствие и мягкость, являющиеся следствием непоколебимой уверенности в себе. Г-жа Бонакэ вошла в кабинет с распечатанным письмом.

— Милый друг, — сказал доктор в то время, как Дюкормье отвешивал ей глубокий поклон, — представляю вам старинного и лучшего друга, г-на Анатоля Дюкормье. Я часто говорил вам о нем.

— Действительно, — сказала г-жа Бонакэ, — мы много говорили о вас. Я знаю, как искренно и горячо вы любите моего мужа; это делает честь и вам и ему. Поэтому мне не надо прибавлять, что мы будем очень счастливы видеть вас у себя почаще.

Анатоль поклонился. Г-жа Бонакэ продолжала, улыбнувшись:

— И сейчас же я прошу позволения быть с вами, как со старым другом. Я только что получила письмо и по важным причинам хотела бы сообщить о нем мужу.

— Сделайте одолжение, сударыня, — отвечал Анатоль, снова кланяясь.

Элоиза подала мужу письмо.

«Считаю нужным довести до вашего сведения, сударыня, — говорилось в письме, — что по моей инициативе прилагаемое сообщение разослано всем членам дома, к которому вы имели честь принадлежать.

Диана де Морсен, герцогиня де Бопертюи».

«М. Г., имеем честь с прискорбием сообщить вам об унизительной утрате, постигшей нашу семью вследствие брака маркизы де Бленвиль, урожденной Морсен, с особой, недостойной принадлежать к нашему дому». Следуют подписи.

Прочитав письмо, доктор спросил:

— Кто это г-жа де Бопертюи?

— Одна из моих двоюродных сестер, молоденькая, очень хорошенькая и очень честная женщина. Но, как видите, с ложными идеями, что зависит не от злого сердца, а скорее от плохого воспитания. Это дочь князя де Морсена.

— Князя де Морсена? — невольно перебил Анатоль.

— А разве вы знаете князя?

— Нет, сударыня. Но г-н де Морваль, у которого я состою секретарем, дал мне письма к князю де Морсену. Вчера не удалось представиться ему, но нынче он примет меня.

— Милая Элоиза, — сказал доктор, — вы знаете, что я вполне доверяю Анатолю, я только что рассказал ему некоторые обстоятельства своей женитьбы; позвольте прочитать ему письмо; оно как раз подходит к спору, который мы только что вели. К тому же он нынче увидит отца гордячки-герцогини.

— Конечно, можете дать прочесть г-ну Дюкормье. Он, по вашим словам, очень наблюдателен и найдет здесь любопытную черту нравов.

Жером подал письмо Анатолю.

— Дерзкое создание! Это и глупо и бесчестно! — вскричал Анатоль, пробежав письмо.

— Да нет же, нет, — сказал доктор, — письмо доказывает мужество и хотя неправильно понятое, но очень сильное чувство собственного достоинства, не лишенное даже величия, с известной точки зрения. А вы, Элоиза, как смотрите?

— Я думаю, что это контризвещение со всякой точки зрения было бы превосходно и по идее и по исполнению, если бы…

— Как, сударыня, — вскричал Анатоль, — и вас не возмущает подобная дерзость? Вы так же снисходительны, как Жером?

— Извините, мсье Дюкормье, письмо не относится ко мне, потому что я сделала самую лучшую партию. Единственный недостаток письма заключается в том, что оно не по адресу, но мысль его кажется мне превосходной и могла бы пригодиться в более подходящем случае.

— Простите мое удивление, сударыня, — отвечал Анатоль, сбитый с толку таким спокойствием и беспристрастностью, — но меня смущает подобный стоицизм; одобрять оскорбление…

— Ну, конечно, милый друг, жена права, — сказал доктор. — Предположи, что какой-нибудь художник, Ван Дейк или Веласкес, нарисовал непохожий портрет; все-таки его работа высшего качества по колориту и форме.

— Хорошо. Но что ты хочешь этим сказать?

— А то, что подобное заявление от имени всей семьи полно достоинства, если женщина какого бы то ни было звания сделала выбор недостойный ни ее самой, ни ее родных.

— Но ты, Жером, так говоришь об оскорблении, точно оно не касается ни тебя, ни твоей жены.

— Оно так и есть, г-н Дюкормье, — ответила г-жа Бонакэ, — мы совершенно равнодушны, потому что речь идет не о нас.

— Тем не менее, Элоиза, теперь нам следует поехать вместе к этим господам. Конечно, мы будем у них только один раз, но теперь это неизбежно. Как вы думаете, Элоиза?

— Я только что хотела предложить это. Мы выберем для свадебного визита ближайший приемный день в отеле де Морсен. Князь — глава моей семьи.

— Как, сударыня! У вас хватит смелости пренебречь заносчивым презрением этих господ?

Г-жа Бонакэ взглянула на мужа, как бы спрашивая, что значит удивление его друга, о котором она до сих пор имела прекрасное мнение. Потом она ответила Дюкормье немного холодно:

— Вы понимаете, что мы с мужем не собираемся устраивать скандала. Мы лишь хотим исполнить обязанность, которую нам предписывает уважение к себе. Но, — прибавила г-жа Бонакэ более любезным тоном, вставая, чтобы уйти, — я не хочу больше стеснять друзей, не видавшихся так долго. Надеюсь, до свидания, г-н Дюкормье.

И молодая женщина удалилась.

Анатоль скрестил руки и с торжествующим видом сказал доктору:

— Ну, Жером! Вот она, аристократия, к которой ты четверть часа тому назад относился так снисходительно! Так как же? Пусть себе башни феодального замка господствуют над долиной, лишь бы они не заслоняли нам солнца?

— Ты куда это клонишь?

— Как куда? Разве спесивая герцогиня не нанесла тебе смертельного оскорбления своим письмом? Разве вы с женой не подвергнетесь еще более ужасным оскорблениям, если сделаете визит? Твоей жены нет здесь, и я могу сказать, что подобное решение безумно, нелепо. Ты не пойдешь туда!

— Я никогда не изменяю правильного решения, моя жена также, и мы сделаем то, что решили. Дружеские опасения мешают тебе правильно рассудить. Успокойся, высшее общество не так страшно, в конце концов оно состоит из людей; а раз у них хоть немного есть сердца и ума, они поневоле отнесутся с уважением к честному поступку.

— Жером, умоляю тебя, ради собственного счастья твоей жены, откажись от безумного проекта. Не ходи в это высокомерное общество; там все одинаково смотрят на позорное оскорбление, нанесенное дворянству одним из его членов. Ах, мой друг! Ты не знаешь этих людей! Ты судишь о них по своей жене. Ты не подозреваешь, с какой ужасной ловкостью они убивают своей насмешкой и какими язвительными стрелами она может пронзить вас. Но я хорошо знаю ее! — вскричал Анатоль; как будто долго сдерживаемое горькое чувство, наконец, вырвалось из его сердца.

Потом он прибавил с непередаваемым выражением ненависти:

— О, проклятое, дьявольское отродье! Сколько за четыре года я вынес от тебя горьких оскорблений, наглого презрения! О, сколько желчи накопилось в сердце!

— Анатоль! Что ты говоришь? Тебя унижали, тебя презирали? И ты вынес все это? — вскричал Бонакэ, испуганный выражением страшной злобы, которая вдруг исказила красивые черты Дюкормье.

— Черт возьми, — расхохотался Дюкормье сардоническим смехом. — Говорю тебе, ты не знаешь этих господ! Никогда нельзя ни к чему придраться: они хорошо умеют устроиться! От них не услышишь ни одного обидного слова — они так вежливы! И все-таки в их тоне, в физиономии, в обхождении, даже в их молчании скрыты насмешка или пренебрежение, которые ты почувствуешь, если поймешь этих надменных, подлых и развращенных людей.

— Ты огорчаешь меня, Анатоль. Судя по твоим письмам, я думал, что тебе хорошо живется у посланника, так как ты оставался у него. Как! Ты так страдал от унижений и переносил их четыре года?