Крыжовенное варенье (СИ) - Шеховцова Наталья - Страница 37

— Чего изволите?

— Гони-ка, братец, на Садовую, к дому.

Х Х Х Х Х

План попросить пруссака вывезти из России Татьяну с Прохором созрел в голове Анклебера моментально. «Я его от Шваринского гнета спас, пущай теперь добром на добро ответствует!»

Анклебер поселил Арнольда в своем жилище, в комнате для гостей. Садовник вел аскетический образ жизни, так что мог не опасаться, что пруссака кто-либо обнаружит. Впрочем, если и обнаружит — не страшно. При нынешнем государе пособничество бывшим противникам не только не возбраняется, но даже приветствуется. Главное, чтобы граф Шварин сюда носа не сунул. А это уж вряд ли. Они с Ильей Осиповичем друг друга на дух не переносят.

Арнольд Беккер провел в особняке Анклебера на Садовой аккурат две недели. Съел пять жареных гусей с черносливом, восемь копченых свиных ножек, запеченного барана, остатки солонины с чесноком и все припасы белужьей икры. Ежедневно он требовал от поварихи Марфы свежих расстегаев да калачей. Запивал все это пивом да вином из погреба (всего два бочонка). Во хмелю разбил китайскую вазу (подарок покойного Буксбаума), челюсть (управляющему Мануэлю) и сердце (девке Глафире)… К концу своего пребывания прусак уморил не только челядь, но и самого хозяина, рассказами об умопомешательстве Шварина.

По его словам Илья Осипович возомнил себя неким меркурианцем. («Презанятнейшее название!»), человеком, наделенным божественным знаком:

— Мизинец! У него мизинец длиннющий и крепкий, что сучок. И острый, зараза! Он меня им под ребра как тыкнет, аж слезы из глаз, — Беккер уже не впервые рассказывал эту историю в доме своего спасителя, и каждый раз на этом самом месте принимался задирать подол рубахи, обнажая иссине-бледный свой торс и маловолосистую грудь.

Обнаружив там синяк, прислуга начинала жалеть пруссака, и гостю сходили с рук многие шалости. Но с хозяином этот номер не прошел. Во-первых, Анклебер выслушал историю едва ли не последним в доме, синяк к тому времени успел поблекнуть. Во-вторых, даже если бы и остался, — во дворце Андрей не такие следы от ран да побоев видывал. Слава Богу, уж стольким важным особам служил! А они, порой, дико лютуют.

— Вот здесь! Вот здесь полоска лиловая была, — тараторил Беккер.

Но Анклебер только рассмеялся:

— Так что ж, господин Шварин мизинец заместо стилета держит?

— Видать так! Длиннющий он у него, говорю ж! Нижняя фаланга пальца обыкновенная, а две верхние резко вытягиваются вверх… А теперь, внимание! О-ля-ля! — Беккер выставил спрятанный дотоле за спину кулак с оттопыренным мизинцем, раскрыл ладонь, и стало видно, что его мизинец тоже вытянут, идет аккурат вровень с безымянным.

Анклебер присмотрелся, сравнил с собственным, — ничего особенного. Что же касается длины, — не дотягивает и до верхнего сустава своего соседа.

— Так вот, граф Шварин утверждает, будто бы это особый знак, указующий на избранность его владельца. Будто бы у всех его предшественников мизинец также длинен и остер. Илья Осипович стал «избранным» по наследству. Но поскольку собственных детей у него не имеется, то преемника себе приходится выискивать, так сказать, на стороне, по этому самому, так сказать, признаку. Ну, по мизинцу, то бишь! Вот он меня, хе-хе, и выбрал!

Садовник даже придвинулся ближе к прусаку, понюхать, не перебрал ли. Пить тот, конечно, был горазд, но сейчас, кажется, ни брагой, ни вином, ни виноградной водкой от Арнольда не разило.

— И свиток мне показал. Да! Пергаментный, поделенный на две части: в левой сверху нарисован месяц рожками вверх, в правой — крест, а у вершины его — круг. Шварин пояснил, что знаки: полумесяц, круг и крест, — ежели соединить их, расположив сверху вниз, составят символ планиды Меркурий, — и это действительно было так, чему Анклебер несколько подивился. — В обеих половинках шел список, вначале — сплошь какие-то арабские фамилии, потом немецкие. Шварин развернул свиток не до конца. Сказал, мол, кое-чего мне знать пока не положено. Но, коли я поведу себя благоразумно, то вскоре передо мной раскроют не только сию грамотку, но и многие иные тайны. Видите, от каких почестей отказался, сбежав, — Арнольд хихикнул.

— Что ж так? — поинтересовался Анклебер.

— Да бред все это, россказни сумасшедшего. Самое абсурдное, что Илья Осипович, не заполучив моего добровольного согласия, начал принуждать меня к пособничеству. Заставлял производить некие алхимические опыты с ртутью, учить заклинания… Зачем-то собирался привести меня на прием во дворец, и весьма желал, чтобы я понравился новой императрице.

— А чем занимаются меркурианцы? Или граф пока в дела вас не посвящал?

— Почему же. Кое-что успел рассказать. Дело «избранных» — погоня за каким-то таинственным магическим изумрудом, дающим власть над людьми, и споспешествующим в волхвовании;. Их, меркурианцев, всего двое на один промежуток времени, плюс два ученика, сменяющих учителя после смерти. Вот меня в ученики-то Шварин и прочил, — и Арнольда окончательно понесло на некую, с точки зрения Анклебера, околесицу. — А еще у графа какой-то дикий зверь в подполе живет.

— Ой ли? Что за зверь?

— Не знаю, не видывал. Но он туда каждый день еду велел сносить. Похлебку в миске, хлеб. Может, обезьян какой заморский?

Андрей поспешил сменить тему и вообще отделаться от прусака, а то боязно станет ему женщину с сыном перепоручать.

Х Х Х Х Х

Садовник тоже поначалу решил, что Илья Осипович лишился рассудка. И в общем-то не обратил бы на рассказ постояльца должного внимания, если бы не Татьяна. В тот вечер, когда они сговорились совершить побег, она предложила садовнику заглянуть в его будущее, погадать по руке:

— У нас тут табор стоял, цыганка одна обучила…

В гадание Анклебер, конечно, не верил. Но ладошку свою женщине протянул, чтоб не обижать.

— Видишь вот эту бороздку? Это твоя жизнь, долгая и извилистая. Но все повороты в ней вторятся еще одной дорожкой, примыкает она к твоей жизни где-то в середке и потом уже тянется до самого конца. А судьба твоя — женщина с длиной белой косой… — и Татьяна зарделась. Анклеберу стало скучно, так и думал, — все гадание белокурая бестия сведет к тому, что он не должен ее бросать до конца жизни…

Татьяна тем временем говорила что-то о его пальцах:

— Наладонный перст — самый главный. А на небе для нас самое главное что?

— Солнце.

— Солнце — то бишь Аполлон, — Татьяна приподняла голову, посмотрела на собеседника горделиво («Пущай знает, и мы не лыком шиты, тоже могем в науках разбираться, да мудреные слова баять»). И добавила:

— Бог света такой был в ветхие времена. Если бы ноготь этого самого большого перста был у тебя овальный — стал бы ты музыкантом али актером; квадратный — совсем не умел бы лгать… Но у тебя он какой-то невнятный, неровный, — а в жизни это означает размеренность, основательность и надежность.

Далее последовал рассказ про шишок, потом про четвертый… Татьяна ни разу не сбилась, все названия, все приметы точно перечислила. Дошел черед до мизинца:

— За мизинец ответствует Ермис; по латыни Меркуриус…

Андрей аж подскочил от неожиданности: «Меркурианцы, избранные, отличительная черта — особая форма мизинца». А Татьяна решила, что он ее образованности, да знанию мифологических имен подивился. С особой торжественностью в голосе продолжала:

— Ноготь мизинца у тебя квадратный, — умен ты, Андрейка, о чем я тебе завсегда и толкую.

Но Андрейка ее уже не слушал. От скуки не осталось и следа, теперь его распирало любопытство:

— Скажи, а на что указует заостренный мизинец?

— На тягу к колдовству, ворожбе и всяческим чудесам.

— А длинный?

— Это смотря отчего он длинный. Ежели, как у тебя, чуть вытянут нижний сустав, так то любовь к наукам доказует. А ежели вытянут за счет средней части, — способность к торговле, за счет верхней — хитрость.

Х Х Х Х Х

На следующее же утро ненавистный парик «крылья голубя» снова был нахлобучен на умную голову садовника. (А то, что она была умной, подтверждал, как теперь выяснилось, и ноготь мизинца.) Четверка лошадей, пуская из ноздрей пар, везла Анклебера на Васильевский остров к библиотеке Императорской Академии наук, открытой еще батюшкой Петром I.