Джагатай-Хан: Боевой Ястреб Чогориса (ЛП) - Райт Крис - Страница 20

Хан смотрел ему вслед.

— Вот так вас теперь называют, Каган, — заметил Хасик. — Боевой Ястреб.

Примарх то ли хмыкнул, то ли усмехнулся.

— У каждого из нас есть такое имечко, — буркнул он. — Как визитная карточка.

— Ваше звучит неплохо, — пожал плечами Таргутай.

Джагатай потянулся, поигрывая мускулами, и задышал глубже, чем требовали его эффективные легкие. Казалось, втягивая воздух в самые недра груди, Хан надеется подольше задержать его внутри себя.

— Из всего, что случилось с нами, из всего, что нам пришлось усвоить, — заговорил Каган, и слова его прозвучали так, словно он очень долго повторял их в мыслях, — сложнее всего свыкнуться с течением времени. Мои флоты участвуют в сотне баталий: одни корабли уходят на месяц, другие на десятилетие. Я думаю, что кампания займет год, но трачу на нее три. Чтобы выполнить обещание, сделанное на одной планете в мгновение ока, на другой потребуется целая жизнь. Но нарушить его нельзя.

Хасик и Есугэй внимали Хану. Их окружали бескрайние пустые просторы, служившие такой же надежной защитой от прослушивания, как нуль-поля.

— Впрочем, кое-чего мы достигли, — продолжал Джагатай. — Наше место в Крестовом походе уже не подвергается сомнению. Мы завоевали все, что нас просили завоевать. Теперь Император переносит внимание на другие дела. Определенные прежние тревоги уже забыты, хотя на их место придут новые. В этом промежутке нам представился подлинный выбор, что происходит редко, — Он взглянул на грозового пророка. — Я беседовал с Хорусом. Больше того, мы уже дважды бились вместе.

— Значит, вы ответили на вызов Ангела, — сказал Таргутай.

— Хотя решение принимал я, в одном аспекте он оказался прав: мы с Луперкалем неожиданно сроднились. Я уважаю его способ сражаться. И мы с ним снова пойдем в бой, только уже в больших масштабах. — Повернувшись к Хасику, примарх улыбнулся. — Нойон-хан, величайший враг нашей расы — зеленокожие. Мы еще не охотились на них, но теперь час настал.

Хасик нерешительно нахмурился.

— Тебя что — то тревожит? — спросил Хан.

Легионер покачал головой:

— Говорят, что зеленокожие — хороший противник, однако…

— У них есть империи, — перебил Каган. — Самая большая из них соперничает с нашей собственной. Такая добыча нам по душе.

Нойон-хан кивнул, все еще неуверенно:

— Тогда это честь для нас.

— Да, и нечто новое, — добавил Джагатай. — Лунные Волки смогут у нас поучиться.

— Если они будут учиться у нас, то и мы — у них, — осторожно сказал Есугэй.

— Подобного не нужно страшиться, верно?

— Значит, такая у нас теперь установка: выбираться из раковины, которую мы так старательно выращивали, — заключил грозовой пророк.

— Надо думать о будущем, — заявил Хан. — Об Империуме без врагов. Есть ряд идей, и некоторые из них висят на волоске. Чем дольше я наблюдаю за Крестовым походом, тем больше нахожу уязвимых мест. Трещинки могут разрастись в раскол, и поэтому я хочу уже сейчас обзавестись союзниками.

Таргутай явно забеспокоился.

— Понимаю ваше желание, — произнес он. — Возможно, мы дадим вашему брату пищу для размышлений. Правда, я еще не встречал Хоруса и не слышал о его воззрениях.

— Представь, что ему известно о псайкерах. Кроме пережитков Долгой Ночи — только назидания моего брата Магнуса, которые утомляют даже меня. Существуют серьезные опасности, о которых и рассуждают на Терре. Надо принять ответные меры, показать лучшую сторону дара.

Есугэй задумался на минуту, потом склонил голову:

— Не знаю, почему я противлюсь вашему решению. Это недостойно. Вы правы, нам нельзя оставаться в изоляции.

— Чутье всегда подсказывало мне то же, что и тебе, Таргутай, — отозвался Каган. — Пусть все прочие ссорятся и спорят за внимание Отца, нам такое не нужно. Но я видел, куда движется главная дискуссия. Я говорил с Магнусом и другими, узнавал их мнения. Если мы ничего не сделаем, если позволим самым громким голосам взять верх, то нас принудят отказаться от погодной магии.

— Они не смогут заставить нас, — возразил нойон-хан.

— Сейчас, разумеется, нет, — сказал Джагатай. — Мы пока еще нужны им. Но однажды война закончится, и что тогда?

Примарх умолк. Над равниной шумел ветер, гонящий на запад последние клочки высоких облаков.

— Хасик, тебе необходимо присоединиться к ним, — вновь заговорил Каган. — Поучись у них, выясни их образ мыслей. Чтобы познать суть воина, надо сразиться с ним плечом к плечу, так сделай же это ради меня. О том же самом я попрошу Гияхуня.

Нойон-хан поклонился.

— А меня? — уточнил Есугэй.

Хан улыбнулся:

— Тебя, грозовой пророк, я собираюсь отправить на другую планету.

— Как интригующе. Что ж, любое ваше повеление будет исполнено.

— Но ведь на самом деле я не повелеваю вами, верно? — произнес Джагатай. Хотя его лицо выглядело таким же суровым, как и всегда, на нем читалось меньше забот, чем во время пребывания на Терре, Хоаде или в любом из миров, разоренных позже. — Мы же сердце всего: я, вы оба, Са, Гияхунь. По справедливости, мы должны были погибнуть еще много лет назад, однако потом случилось все это, и мы объединились во что — то неразрывное.

— Ничто не вечно.

— Ты всегда так говоришь. Но то, что нас, как и в прошлом, связывают узы братства, чего — то да стоит. Интересно, входит ли это в замысел Отца или удивляет Его, как и меня… Мне всегда казалось, что подобные темы чужды Ему, но опасность в том, что Его весьма легко недооценить.

Каган наконец перевел взгляд с небес на колышущуюся под ветром степь. После дождя в воздухе пахло чем- то сладким.

— Так или иначе, вечность от нас еще далеко. Пока это не изменилось, мы обязаны научиться по-настоящему радоваться жизни.

Хасик впечатал кулак в угловатый лоб чудовища и проломил череп. Но тварь не издохла. Зарычав на врага, она разинула нелепо громадную пасть, чтобы вцепиться воину в запястье. Тогда легионер замахнулся сильнее, собрав остатки сил из неведомых резервов изнуренного тела и увеличив мощность сервоприводов почти до предела допустимого. Чтобы потушить огонь ярости, пылавший за жуткими красными глазами, потребовалось еще два таких сокрушительных удара. И только после третьего исполинское существо рухнуло замертво и сползло по внутренней стенке траншеи.

Нойон-хан бросился вверх по склону, поскальзываясь на осыпях кристаллического щебня. Прострелы острой боли в ноге все настойчивее требовали внимания, разбитый болтер вышел из строя, а доспех покрывали вмятины и борозды. Воздух дрожал от ужасного бесконечного рева, хейн-гхалл, раздававшегося в каждой битве с этими созданиями. Адский шум все нарастал и прорывался через звукоизоляцию шлема, ухудшая восприятие Хасика и замедляя его реакции.

Достигнув вершины вала, он грузно упал на одно колено и часто задышал. Воину открылось измученное небо — оранжевое, как нервный газ, и расчерченное черными инверсионными следами бомбардировочных снарядов. «Грозовая птица» пронеслась на бреющем полете — от рокота ее атмосферных двигателей, изрыгающих густые клубы дыма, содрогался грунт.

Перед нойон-ханом простирался неровный ландшафт из граненого кристалла, который отражал вспышки взрывов, как целый континент битого стекла. Северный массив гряды Седловины возвышался на фоне пылающего горизонта, будто неизменное оскорбление: он по-прежнему находился вне зоны прямого штурма, но теперь его хотя бы обстреливала артиллерия. Все, что располагалось до хребта, пребывало в движении. Так вспучивается земля или волнуется море.

Но Хасик видел не землю и не море, а живую лавину — ковер из темно-зеленых тел, закованных в тяжелую железную броню. Над ними разносился кошмарный рык, который словно бы обладал собственной жизнью, и в его грохочущих переливах и раскатах утопали все прочие звуки.

Ничего подобного больше не встречалось в Галактике. Никакой расе не удалось бы повторить это. Ни одна разумная форма жизни не смогла бы смешать и слить всех своих представителей в единый бесформенный комок перезрелого неистовства, вечно расширявшийся от жара какой — то глубинной топки единого сознания, огонь которой все разрастался, пока не начинало казаться, что однажды он взмоет над мирами и затмит сами звезды. Никакая иная армия не маршировала в наступление, гоня перед собой акустические волны с зеленоватыми разрядами по краям, что разрывали барабанные перепонки и сжимали робкие сердца. Никакое другое воинство не бросалось в рукопашную, ведомое лишь первобытным инстинктом — жаждой услышать лязг клинков, почувствовать остервенение и брызги горячей крови, упиться этими ощущениями.