Можно ли обижать мальчиков? - "Yelis" - Страница 28

— Давай, голодающий ты наш, заслужил! Не горячая? А то могу подуть.

Взрыв вкусовых ощущений во рту не позволил мне ничего ответить. Я хоть и люблю манную кашу, но не может простая манка быть такой вкусной. Я только и смог, что помотать головой в ответ на её вопрос, проглатывая это изысканное угощение.

Наслаждение вкусом манной каши не помешало обратить внимание на табличку на груди моей кормилицы. Как и предполагал, отличия были. То, что женщина занимала должность заведующей отделением, я уже знал. Кроме этого, она была врач анестезиолог-реаниматолог высшей категории. А фамилия Марии Степановны оказалась Кочур.

— Вот молодец! Вкусно? Держи ещё ложечку.

Я молча открыл рот, принимая вторую ложку манного лакомства, за которым последовала третья. А потом тарелку, далеко ещё не пустую, от меня убрали.

Я растерянно и безмолвно следил за тем, как от меня уплывает самое вкусное, что я ел в своей жизни. Зато мой желудок молчать не стал. В его гневном бурчании, при желании, можно было услышать возмущённые требования мирового пролетариата вернуть вкуснятину на место и продолжить процесс насыщения голодного хозяина.

Но, по-видимому, у Марии Степановны такого желания не возникло, и она осталась глуха к негодующим воплям моего организма. А вместо каши к моим губам она поднесла стакан с молоком и позволила сделать три таких же маленьких глотка, пояснив своё непонятное поведение:

— Подождём минут десять-двадцать. Посмотрим на реакцию организма. Если всё будет хорошо, тогда закончим начатый завтрак. А пока поболтаем. Ты не против?

— Как будто, если я скажу, что против, то что-то изменится! — недовольно проворчал я. — Что там с моей кардиограммой? И, если можно, поподробнее, пожалуйста!

— На удивление неплохо. — улыбнулась врач, доставая бумажную ленту из кармана своего халата и отходя к окну. — Если тебе это что-то скажет, то я вижу незначительный подъем сегмента ST и увеличение продолжительности интервала QT. Ни кардиомиопатии, ни фибрилляции предсердий, ни увеличения концентрации сердечных маркеров я не наблюдаю. Сосудистых повреждений, думаю, тоже нет.

— То есть жить я буду? — буркнул я, мало что поняв из услышанного.

— А куда ты денешься? — засмеялась Мария Степановна, складывая бумажную полосу, разрисованную каляками-маляками.

Чего это она всё время смеётся? Я, вроде, ни разу не клоун и смешного говорю мало.

Успокоившись, женщина продолжила допрос:

— А ты что-нибудь ещё вспомнил о себе, кроме имени?

— Нет, ничего. — продолжил я имитировать потерю памяти. — Это что-то с головой не в порядке, Мария Степановна?

— Надо будет сделать томографию головного мозга. Может там что-то видно будет. А я предполагаю у тебя диссоциативную ретроградную амнезию. — поглаживая подбородок и глядя в окно, произнесла врач. «Надеюсь, что она временная, а не постоянная или, тем более, прогрессирующая» — задумчиво пробормотала под нос Мария Степановна, думая, что я её не слышу.

— Так вот! — развернулась она, направляясь ко мне. — Имя своё ты назвал. Но не помнишь, что было во время и до случившейся с тобой травмы, забыл события своей личной жизни. А память на универсальные знания у тебя сохранилась. Ты ведь знаешь, что такое, например, велосипед?

— Ну, машина такая — двух или трёхколёсная. А есть ещё веломобили на четырёх колёсах. А в цирке и на одном колесе катаются. — отчитался я.

— Вот видишь, что-то общее ты помнишь. А велосипед у тебя есть? Кататься на нём ты умеешь? — уставившись мне в глаза, спросила женщина.

— Не помню. — заметив этот взгляд, я вовремя успел прикусить язык.

Что-то он быстрее мозгов реагирует — чуть не ляпнул, что мы с пацанами летом почти каждый день на великах гоняли. С этой врачихой ухо надо держать востро. Расслабляться нельзя ни на минуту.

— Понимаешь, — продолжила врач, отведя свой взгляд, — у тебя из памяти исчезли разные личные жизненные факты. Это и называется диссоциативной ретроградной амнезией. А полученные когда-то навыки обычно сохраняются. Так что, если ты умел раньше кататься на велосипеде, то умеешь и сейчас. Просто не помнишь об этом.

— А как лечат эту вашу ретроамнезию? — не хочется, чтобы меня пичкали какими-то лекарствами: печень и почки — мои собственные, а не казённые.

— Не ретро, а ретроградную. И не нашу, а вашу. — снова улыбнулась Мария Степановна. — Нет каких-то специальных лекарств для терапии ретроградной амнезии. Восстановить воспоминания могли бы помочь родственники, друзья или знакомые, фотографии или документы, но их нет. Остаётся уповать на помощь психолога.

— Эй, я не псих какой-то! — возмущённо пропищал я. С одной стороны, хорошо, что «травить» медпрепаратами меня не будут, а с другой — психиатрия нарисовалась. — Не хочу, чтобы меня упрятали в психушку.

— Не бойся! — ещё шире заулыбалась Мария Степановна. — Никто тебя, как ты выразился, в психушку, прятать не собирается. Отклонения в психическом здоровье человека, коих я у тебя не наблюдаю, лечит психиатр, а не психолог. Чувствуешь разницу?

— Всё равно не хочу! — облегчённо пробурчал я, отворачивая голову. — Что один, что другой — оба психи!

— Ну, по поводу психов, может ты и прав. — уже вовсю хихикая произнесла женщина. — Я и сама их немного побаиваюсь. Но ещё раз говорю — не переживай. Насильно никто тебя заставлять беседовать с психологом не будет.

— Большое вам спасибо!

— Большое вам пожалуйста! — отзеркалила Мария Степановна. — Как живот твой — содержимое не просится наружу?

— Нет, зовёт друзей к себе в гости.

— Ну, тогда Лиза тебя докормит и присмотрит потом. А у меня есть и другие дела. Приятного аппетита!

— Спасибо, Мария Степановна! А обед у вас во сколько? — спросил я у спины уходящей заведующей.

— Лиза тебе всё расскажет. — помахала она рукой и добавила, покидая палату. — Будешь себя хорошо вести — после завтрака переедешь в обычную палату.

Конечно, каша уже остыла. Но от этого она не стала менее вкусной и была съедена за две минуты. Завершив завтрак остатками молока, успокоенный приятной тяжестью в желудке, неожиданно для самого себя я снова ощутил подступающую сонливость. И, уже почти погрузившись в объятия Морфея, я почувствовал, что меня подняли, куда-то переложили и покатили по длинному-длинному коридору, озаряемому периодическими вспышками света.

Пензенская областная клиническая больница, палата терапевтического отделения. 6 мая. 13:03.

— Соня, просыпайся! — кто-то настойчиво теребил меня за плечо.

Какая ещё Соня? Не трогайте, меня — я спать хочу. И я не Соня, я — Слава. Если нужна Соня, то её и будите.

— Ну же, Слава, просыпайся! А то обед проспишь! — это же голос Марии Степановны!

— Такого не может быть, мадемуазель Мария! — улыбнувшись знакомому голосу, я сразу открыл глаза и посмотрел на стоящую рядом женщину.

Да она не одна! Рядом была ещё одна врачиха, которой получается я тоже, как дурень, улыбался во все свои тридцать два зуба. Или сколько там их должно быть?

Незнакомая докторша держала руки в карманах такого же белого халата, как и у Марии Степановны. Глаза сразу опустились на табличку на её груди, которая сообщила, что её обладательницу зовут Кондрашова Валентина Николаевна, она врач-терапевт высшей категории и заведующая терапевтическим отделением той же Пензенской областной клинической больницы.

Ростом, возрастом и красотой Валентина Николаевна не уступала коллеге из реанимационного отделения. И внешне они были настолько похожи, что мне показалось вначале, что это две сёстры. Даже причёски были однотипные. Различались женщины цветом глаз и волос: как я уже говорил, у Марии Степановны были карие глаза и очень тёмные волосы, а Валентина Николаевна обладала серыми глазами и светлыми волосами. Однако то, что я прочитал на табличке Валентины Николаевны, говорило об обратном. Но, как же они были похожи!