Чекист. Тайная дипломатия 2 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 29

— Вашими бы устами, да мед пить, — грустно заметил профессор. — На сегодняшний день в институте два лаборанта, четыре научных сотрудника и уборщица.

Я глубокомысленно покивал, давая понять, что понимаю, о чем речь и придвинул к себе два машинописных листа.

Список лабораторной посуды впечатлял. А я и слов-то таких не знаю. Думал, что речь пойдет о пробирках, о колбах да о ретортах — то, о чем помнил из уроков химии. А тут еще и «мерная пробирка» и «мензурка мерная». Интересно, а нельзя мерить чем-то одним? Оказывается, существует не только простая колба, но и «колба Клейзена» и «колба Вюрца». М-да. И куда их столько? Но колба, она и есть колба, этакий стеклянный шарик с узким горлом, вроде бутылки. А коли есть эти «Клейзена» или «Вюрца», то очевидно, какие-то разновидности.Горелки Бунзена — это я представляю, вроде спиртовки. Пятьдесят штук. Куда им столько? А что такое «бутирометр Сокслета», даже и задумываться не стану. А вот это что? Да еще в количестве ста единиц.

— А что такое бюкса? — поинтересовался я. — Про боксы слышал, а про бюксы нет.

— Бюкса — это такой стаканчик с притертой крышкой, — пояснил профессор Барыкин.

— Ясно, — кивнул я, откладывая список в сторону. — Есть нечто общее бокса и бюксы. Хотя, — призадумался я. — Бокс по-английски означает ящик.

— А бюкса — это банка, но по-немецки, — улыбнулся Семашко.

— Немецкого не знаю, но западногерманская группа языков, много сходства.

— А какие языки вы знаете? — спросил Семашко.

— Да никаких, — вздохнул я. — Считается, что владею французским и английским, но не уверен, что и русский-то знаю в той мере, в какой положено.

Заметив, что ученый переглядываются с наркомом, задумчиво потер лоб рукой и опять вздохнул.

— И что скажете? — обеспокоенно спросил нарком.

— А что тут говорить? — хмыкнул я. — Буду ломать голову, где это все приобрести, да как доставить. Да, а вы не в курсе, сколько такая посуда может стоить?

Разумеется, ни тот, ни другой понятия не имели, сколько может стоить лабораторная посуда. Семашко, тот вообще никак не связан был с лабораториями, а профессор Барыкин, если он и занимался наукой, то просто писал заявку на приобретение реторт или пробирок, а покупали другие люди. Да и что толку, если бы и знали дореволюционные цены? И говорить о том, что все это можно произвести здесь, в России, тоже нелепо. Нам бы сейчас стекольные заводы восстановить, наладить выпуск оконных стекол да бутылок, а лабораторную посуду сможем производить лет через десять, не раньше.

— Ладно, товарищи ученые, — сказал я. — Заявку я вашу принял, теперь стану думать, как мне ее исполнить. Сразу скажу, что не обещаю, что сумею все сделать быстро. Вполне возможно, что придется что-то заказывать специально.

Мысленно я опять вздохнул. Как я полагаю, даже в Европе лабораторная посуда стоит недешево. Вряд ли ее изготавливают поточным методом, как бутылки для шампанского. Скорее — это индивидуальные заказы, а они, как показывает опыт, самые дорогие. А я обещал финансировать Международную академию театра, а еще железную дорогу от Воркуты. Сплошные траты. Но лабораторную посуду для института микробиологии приобрету, чего бы это не стоило. Вывернусь, на чем-нибудь сэкономлю.

— Странно, — хмыкнул Семашко. — Наверное, вы первый, после Владимира Ильича, кто адекватно воспринял нашу заявку. Знаете, что посоветовал нам товарищ Троцкий на заседании Совнаркома? Он предложил дожидаться открытия советских стекольных заводов, а в ожидании собирать пустые бутылки и самостоятельно изготавливать из них лабораторную посуду. Мол, в этом случае ученые займутся полезным трудом, а государственные деньги останутся в целости и сохранности.

— Надо было посоветовать товарищу Троцкому залезть в окоп, а потом самостоятельно изготовить боеприпасы к винтовке Мосина, — пробурчал я. Странно, а я-то считал Троцкого неглупым человеком.

— Я уже слышал, что вы регулярно спорите с Львом Давидовичем. Опасался, что станете мне доказывать свою правоту.

Мне стало немножко грустно. Неужели я выгляжу таким глупым? А какую правоту стал бы доказывать?

— Николай Александрович, я все-таки понимаю, что Волга впадает в Каспийское море, лошади кушают овес и сено, а если ты в чем-то не разбираешься, то лучше не лезь, предварительно не изучив проблему. Может быть, микробиологическую культуру и можно вырастить в чайной чашке, но чашка Петри подойдет лучше. К тому же, — хмыкнул я. — Любое дело требует соответствующей обстановки, а лаборатория ученого не должна напоминать кухню домохозяйки.

И профессор, и нарком смотрели на меня с толикой уважения. Мне бы возгордиться, но стало еще грустнее. Понимаю, что Семашко и Барыкин в последние годы имели дело с полуграмотными солдатами, а на их фоне я выгляжу вполне себе умником, но от этого не легче Ну да ладно, переживу. А вот теперь самое главное, из-за чего я, собственно-то говоря, и приехал.

— Скажите-ка, уважаемый профессор, — осторожно начал забрасывать я удочку. — Как я понимаю, микробиология изучает микроорганизмы — бактерии, вирусы и так далее. А еще, судя по всему, вы станете бороться с инфекционными заболеваниями? Создание новых вакцин?

— В том числе, — ответил профессор. — Но наша задача не столько сама борьба, а изучение микроорганизмов, а уже потом, после исследований и опытов можно говорить о создании вакцин. А почему вы об этом спрашиваете?

— Спрашиваю… — хмыкнул я, делая паузу. — Дело-то в том… В общем, дело-то вот в чем. Я руковожу торгпредством, стараюсь читать газеты, издающиеся в Европе. Мне ведь, как купцу, пусть и советскому, следует быть в курсе последних новостей.

— Владимир Иванович, — перебил меня Семашко. — Можете говорить напрямую, потому что профессор Барыкин знает вашу настоящую должность. — Видимо, мой взгляд сейчас выразил нечто нехорошее, потому что нарком торопливо сказал. — Николай Александрович присутствовал на заседании Совнаркома, где разбирали заявки, там прозвучали и ваша фамилия, и должность.

Может, зря я свою секретаршу решил отдать под суд? Что взять с дурочки, если даже наркомы не умеют хранить секреты? Понимаю, сами народные комиссары знают и мою должность, да и меня тоже, но на заседаниях СНК присутствуют и приглашенные люди, есть и технические работники. Любопытно, как скоро информация о том, что Кустов и Аксенов — одно лицо, дойдет до французских спецслужб? Впрочем, какое-то время у меня есть, а раз оно есть, надо работать.

— Тогда еще проще, не нужно актерствовать, — сказал я, делая вид, что рад открывшемуся обстоятельству. — Скажите, а насколько может соответствовать действительности тот факт, что плесень способствует заживлению ран?

— Про лечебные свойства плесени писал еще Парацельс, — улыбнулся Барыкин.

— И Авиценна, — добавил нарком, а потом спросил. — А что за интерес у разведки к плесени?

Я строго посмотрел на Семашко и ответил:

— Николай Александрович, вообще-то разведка должна добывать информацию, ценную для страны. Простите за высокопарность, но мы стоим на страже жизни и здоровья советских людей. А кроме того, я сам немало повалялся в госпиталях, пару раз чуть не окочурился — простите за грубое слово, а уж сколько смертей от гнойных инфекций, от воспалений повидал, описать не могу.

— Прошу меня извинить за нелепый вопрос.

Семашко смутился и полез в стол за папиросами, хотя наркомам здравоохранения и не положено курить, а я продолжил:

— Попалась статья американских ученых — Альсберга и Блэка, если не ошибаюсь. Написана еще до германской войны, из-за нее, кстати, им пришлось забросить свои исследования. Там описание противомикробных свойств кислоты, полученных из какой-то плесени. Пенициллиум, что ли.

— Беда лишь в том, что лечебное свойство плесени известно, но вот как изготовить из нее лекарство, да запустить в массовое производство, пока не знаем. Если вам так интересно, порекомендую книгу Полотебнова «Патологическое значение зеленой плесени», — сообщил Барыкин.