Чекист. Тайная дипломатия 2 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 17

— Для академии нужны средства, — кисло сказал Луначарский.

— А еще вопрос — как к появлению международной академии отнесется ВЧК? — саркастически улыбнулся Мейерхольд.

— Касательно, денег, дело сложное, но решаемое, — сказал я, посмотрев на Луначарского. — Мне нужны расчеты — во сколько обойдется строительство или аренда здания, оплата преподавателям, техперсоналу, какие-то стипендии, материальное обеспечение, пособия. Впрочем, — перевел я взгляд с наркома на Станиславского, — вы специалисты, то лучше меня должны знать. Нужно знать конкретные суммы, тогда и искать средства легче. А по согласованию с ВЧК проблем не должно возникнуть. Уверен, что мы найдем понимание и одобрение.

После совещания мы с Луначарским и Станиславским остались втроем и заключили своего рода «договор о намерениях». Анатолий Васильевич возьмет на себя поиск подходящего здания и бюрократические проволочки, а также впишет Международную академию в систему вузов РСФСР. Нарком пообещал, что «выколотит», сколько сможет, средств из госбюджета, но недостающую часть должен изыскать НКИД. И он же, то есть, Наркоминдел, должен обосновать перед руководством страны необходимость создания Международной театральной академии. Всем остальным, включая составление сметы на содержание, определение количества преподавателей и студентов, материально-техническими тонкостями займется сам Константин Сергеевич, благо, что у товарища Станиславского опыт есть — сам МХТ создавал и театральные студии. Еще будущий народный артист СССР во время гастролей займется рекламой своей академии, привлекая в нее наиболее талантливых представителей западной молодежи. Константин Сергеевич отчего-то считал, что упор нужно делать на неприкаянных, желательно из бедных семейств, но я с ним не согласился. Во-первых, работать социалистическое искусство должно с разными людьми, в том числе и богатыми. Во-вторых — на какие шиши бедняк из Европы поедет в Россию?

Были и другие соображения, о которых я ни Станиславскому, ни Луначарскому не стал говорить. Великому режиссеру об этом знать вообще ни к чему, а Анатолий Васильевич, знавший мою настоящую должность, должен сам догадаться. Богатая молодежь нам нужна, потому что, в отличие от бедной, она вхожа в дома политиков и в дома высоких военных чинов. И еще не стал говорить, что кроме товарища Станиславского — почетного ректора и художественного руководителя академии, в учебном заведении будет еще и проректор, назначенный лично мной. И пара-тройка преподавателей, а еще лучше — молодых ассистентов или лаборантов. Академия появится не завтра и даже не через год, а в лучшем случае — годика через два, а то и три, но людей нужно искать прямо сейчас.

Так что, совещанием я остался доволен, поэтому решил, что имею полное право перекусить не в какой-нибудь забегаловке, а в приличном месте, благо, что догадался захватить из собственного кабинета очередную десятидолларовую бумажку. Эх, вроде бы, особо не трачу, а «зелененькие» куда-то улетучиваются. Так пойдет, придется для возвращения в Европы искать деньги.

По дороге от Сретенки, где обитал Наркомпрос и до Большой Лубянки попались два ресторанчика. Но в первом мне не понравилась аляповатая вывеска, а из дверей второго так отвратительно несло подгоревшим салом, что ноги сами понесли мимо. И что тут скажешь? Зажрался товарищ Аксенов во Франции, определенно зажрался.

А ноги понесли меня на Кузнецкий мост, в ресторан "Европейский". Я там уже побывал, кормят неплохо. И думаю, что официант сумеет разменять мои доллары на наши деньги, чтобы мне не бегать в сберкассу. Конечно, там могла оказаться и Лиля Брик, но костюмчик на мне нынче не того фасона, чтобы женщины западали. И кольт в кармане, так что, отобьюсь, если что.

Только я сдал пальто в гардероб (слегка замешкался, вытаскивая кольт из кармана и пристраивая его за поясом) и прошел внутрь, в залу, отделенную плюшевой шторой, как тут же пожалел, что явился в этот ресторан.

Внутри кого-то били. Некто в гимнастерке, стоявший ко мне спиной, тузил молодого, но уже мордастого человека, чей облик показался знакомым. Ох ты, так это же товарищ Бывалов, он же товарищ Огурцов, а также фельдмаршал Кутузов! А еще — бродяга в замечательном фильме «Праздник святого Йоргена». Игорь Ильинский, только еще молодой. Определенно, у меня сегодня театральный день. Придется спасать великого артиста. А кто его бьет-то?

Я сделал шаг по направлению к драке, как услышал:

— Я для чего германского посла убивал, чтобы такая тля, гадила в приличном месте?

Ох ты, боже мой! Так это же Яков Блюмкин. Еще не вдрызг пьяный, но уже выпивший.

Блюмкин бил актера не всерьез, не кулаками, а лишь отвешивал ему затрещины, отчего голова у парня моталась из стороны в стороны, но Ильинский отчего-то не давал сдачи. Но все равно, не дело это актеров бить. Я сделал еще один шаг, а Блюмкин вытащил пистолет и начал размахивать им в воздухе.

— Я тебя шлемазл сейчас пристрелю, а мне за это только спасибо скажут.

Нет, лучше бы я с Лилей Брик встретился.

К Блюмкину метнулся рыжий парень в косоворотке и принялся отбирать оружие у разъяренного убийцы Мирбаха. Рыжий действовал храбро, но неумело — вцепился в руку, повис на ней всем телом, пригибая к полу.

Пришлось мне все-таки вмешиваться. Ухватив Блюмкина за кисть руки, резко ее выкрутил. Яков заверещал от боли и выронил пистолет, а я, автоматически отметив, что это браунинг, пнул по нему от греха подальше, зашвырнув оружие куда-то под стол.

Придерживая Блюмкина, нарочито весело сказал:

— Как ни увижу товарища Блюмкина, так вечно он хулиганит. И чего это он?

— Отпусти, сука, больно же, — прошипел в ответ Яков, а когда я ослабил захват и повернул главного авантюриста Советской России лицом к себе, тот выдохнул перегаром. Вот, скотина. — Ты?!

— Ага, — кивнул я, отпуская Якова и поинтересовался. — Ты почто, товарищ, выдающихся артистов бьешь?

— Это кто, выдающийся-то? — удивился Блюмкин. Небрежно кивнув на Ильинского, спросил. — Этот, что ли?

Будущая звезда театра и кино и впрямь не производил впечатление выдающегося актера. Был он в лоснящемся фраке, с дырками, проеденными молью и в старых, не раз штопаных башмаках. Фрак, скорее всего, Ильинский позаимствовал в костюмерной, а вот ботинки свои, родные. Приличную обувь актеры уже давным-давно растащили и загнали на рынке, а костюмы еще могли и сохраниться.

— Так вырастет еще и до выдающегося, и до великого, — пожал я плечами.

— Вырастет он, как луковка, головой вниз, — фыркнул Блюмкин. Посмотрев на рыжего парня, попросил. — Серега, достань-ка мой пистолет, он под стол улетел. — Пока Есенин — а кто же это еще, если рыжий, да еще и Серега, лез под столик за браунингом, Яков Григорьевич объяснил мне, в чем состояла провинность актера. — Этот мешугер, у которого нет денег на ваксу, решил почистить свои драные боты шторой.

Штора была облезлой, но все равно, использовать ее не по назначению неправильно. Плохой пример подает великий актер подрастающему поколению. Вздохнув, я сказал:

— В принципе, против пары затрещин за нецелевое использование чужого имущества не возражаю, но стрелять — уже перебор.

— Я самого германского посла завалил, не стал бы я руки пачкать о всякую шелупонь, — махнул рукой Блюмкин и пошел к своему столику, уставленному пустыми и полупустыми бутылками, где уже сидел Есенин, вертевший в руках пистолет и еще какой-то парень, с длинным и узким лицом, а я, приобняв Ильинского за плечи, повел его к выходу.

— Игорь Владимирович, вы не гимназист, а я не ваш классный наставник. Воспитывать не стану, скажу лишь, что мне очень стыдно за выдающегося артиста.

Ильинский обалдело смотрел на меня. Возможно, удивился, что незнакомый человек назвал его по имени и отчеству, да еще и выдающимся актером обозвал. Впрочем, даже начинающий артист считает себя выдающимся, но ему гораздо приятнее, если это признает публика.