Дядя самых честных правил (СИ) - Горбов Александр Михайлович - Страница 26

Неожиданно огорчил Дворецкий, явившийся ко мне поутру.

— Константин Платонович, — он почтительно поклонился, — поймите меня правильно, но я хочу выйти в отставку.

— Что, простите? В отставку? Неужели я вас чем-то обидел?

— Нет-нет, что вы! Я безмерно вас уважаю, вы мне более чем симпатичны. С огромной радостью продолжил бы служить в вашем доме. Но есть некоторые обстоятельства.

Видя, что я несколько расстроен таким заявлением, Дворецкий пояснил:

— С Василием Фёдоровичем я был связан долгом. Он спас мне жизнь в своё время и взял к себе на службу, позволив укрыться от моих врагов. Теперь же мой долг уплачен сполна. Я бы с удовольствием остался, но теперь мне надо… Закрыть некоторые другие дела.

— Жаль, очень жаль. Но если вы так решили, не буду препятствовать.

— Благодарю, — он снова поклонился.

— Дядя поручил мне выдать вам некоторую сумму, если вы соберётесь в отставку.

— Не надо, — он вскинул ладонь, — не утруждайте себя. Для моих целей хватит сбережений, что я собрал за эти годы. Тем более дела в поместье идут не слишком хорошо и средства вам понадобятся.

— И всё же я бы хотел исполнить волю дяди.

— Нет, прошу вас, не стоит.

— Давайте сделаем так. Будем считать, что ваши деньги у меня на хранении. Будет нужда — заберёте в любой момент.

Дворецкий кивнул и согласился. Я посмотрел ему в глаза и заметил там насмешливые искорки. И тут же у меня щёлкнуло — а не соглядатай ли Франц Карлович? Если его приставили следить за ссыльным дядей, всё становится на свои места. Василий Фёдорович умер, служба закончена, вот он и уезжает. Похоже на правду? Или это моя паранойя разыгралась? На всякий случай надо запомнить, если судьба вновь сведёт меня с Францем Карловичем.

На тринадцатую ночь Талант захотел меня убить. Ровно в полночь часы на первом этаже гулко ударили двенадцать раз, а мне в сердце вонзились иглы боли. Ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни пошевелиться. Невидимое нечто грызло меня изнутри, и я понял — до рассвета мне не дожить.

Спасла меня Танька. Орка проскользнула в комнату как тень, метнулась через комнату и села рядом со мной.

— Константин Платонович, вам плохо?

— Ы-ы-ы…

Я даже слова сказать не мог, так меня скрутило.

— Ой, мамочки!

Она наклонилась, вглядываясь мне в глаза. В темноте её радужка мерцала голубоватым светом, а зрачки превратились в вертикальные щёлочки.

— Сейчас я вам помогу.

Танька убежала, оставив меня скрипеть зубами. Несколько минут, что её не было, показались мне вечностью.

— Потерпите, Константин Платонович.

Орка вернулась с бутылкой в руках. Выдернула пробку и плеснула тёмной жидкостью на платок. В нос ударил терпкий запах травяной настойки. Такой ядрёный, что даже в голове прояснилось.

— Тшш! Тихо, тихо, враз легче станет.

Платком, смоченным настойкой, орка протёрла мне лицо, спустилась на шею, проводя по коже, будто по драгоценной вазе.

— Тшш!

На секунду отложив платок, Танька разорвала на мне рубашку и принялась протирать настоем тело.

— Теперича поможет, потерпите ещё чуток.

Влажный след на коже холодил, как снег. Я даже начал замерзать, покрываясь гусиной кожей. Но боль и правда отступила, позволив спокойно дышать.

— Таня, что ты делаешь?

Орка встала и выскользнула из сарафана, как змея из старой кожи.

— Вы замёрзли, Константин Платонович, я вас согрею.

Она скинула рубашку и, обнажённая, улеглась рядом со мной. Накрыла нас одеялом и прижалась всем телом, закинув длинную ногу мне на живот. Возражать сил не было — её тепло убаюкивало, боль отступила, и я неожиданно провалился в сон.

Проснулся я в одиночестве. Встал, подошёл к умывальнику и плеснул в лицо водой. Ёшки-матрёшки, кто это? Я? На меня из зеркала смотрело осунувшееся лицо. Щёки ввалились, тёмные круги под глазами, кожа приобрела еле заметный зеленоватый оттенок. Бррр! Жуть какая. Ещё пару таких ночей, и меня будет пора укладывать рядом с дядей.

Есть не хотелось, но я заставил себя одеться и спуститься в столовую. Уже на лестнице я вдруг понял: а ведь во мне однозначно течёт оркская кровь. Обычно её незаметно, а сейчас черты обострились и стали явными. Да уж, понятно, почему мне так нравится Танька — зов крови, однако.

Настасья Филипповна охнула, увидев меня, и прижала ладони к щекам. Засуетилась, наливая мне кофий и пододвигая тарелку с блинами.

— Костенька, может, ты хочешь чего-нибудь?

— Нет, спасибо.

— Икорочку будешь? Или вареньице?

Я с трудом заставил себя выпить кофий, оторвал кусочек блина и вяло разжевал. Придётся себя заставлять, а то окочурюсь и Танька не поможет.

— Совсем аппетита нету?

— Угу.

— Может, рюмочку наливочки? Очень хорошо помогает, даже не сомневайся.

Не дожидаясь моего согласия, ключница налила в рюмку красной жидкости и пододвинула ко мне.

— Пей.

Видя, как я скривился, она вложила рюмку мне в руку и стала приговаривать.

— Надо, Костенька, надо. За маму, за папу, за матушку-императрицу.

Стало смешно от таких детских уговоров, и я опрокинул в себя рюмку. Горло обожгло, в желудке потеплело, и я нехотя закусил остатком блина.

— Вот молодечик! Теперь ещё одну, — ключница налила вторую и погрозила мне пальцем. — И не кривись, для тебя стараюсь. Икоркой закусывай, пользительная она для болящих.

Минут через двадцать настроение у меня повысилось, а в животе уже не свербило от пустоты.

— Барин! Барин!

В столовую вбежал парень-орк, старший из слуг.

— Цыц! — Настасья Филипповна так на него посмотрела, будто убить собиралась. — Чего орёшь? Не видишь, Константин Платонович кушать изволят.

— Так это, — орк потупился, шаркая ногой, — едут.

— Кто?

— Не знаю, — он развёл руками, — далеко ещё. Трое в коляске, незнакомые.

Я вытер губы салфеткой и встал.

— Костенька, — попыталась меня остановить ключница, — едут и бог с ними, а ты ещё не доел.

— Спасибо, Настасья Филипповна, больше не хочется.

Сказать по правде, внезапный визит заставил меня напрячься. Я никого не звал и не ждал, а нежданный гость хуже степного огра. Вдруг это бастард Шереметева? Или ещё какой “родственничек” дяди, претендующий на наследство.

Опасения оказались напрасными. В подъехавшей коляске сидели рыжие Добрятниковы. Отец семейства и две дочери — младшая Ксения и старшая, кажется, Александра.

— Дядя Костя! — увидев меня на крыльце, заголосила Ксюшка. — Мы к вам в гости! Это я папу уговорила!

Я помахал ей рукой, а на лице сама собой появилась улыбка. Честное слово, я был рад видеть эту забавную кроху.

Коляска, запряжённая двойкой живых лошадей, остановилась перед крыльцом. Пока Добрятниковы спускались на землю, Настасья Филипповна тихонько спросила у меня:

— Костя, кормить их будем? Или ты сразу выпроводишь?

— Будем.

— Ну и слава богу, — ключница хмыкнула, — а то я уж и забыла, как гостей принимать.

— Дядя Костя!

Ко мне подбежала Ксюшка. Хотела обнять, но увидела Настасью Филипповну и засмущалась. Неумело сделала реверанс и потупилась.

— Здравствуй, Ксения. Рад тебя видеть.

— Ой, я тоже рада! Папа как сказал, что к вам думает ехать, так я за ним всё утро ходила, чтобы не передумал, — затараторила она скороговоркой. — А Сашка не хотела меня брать, хотя это я папу уговаривала. А она говорит, что они по делу, а сама хмурится и всё утро красоту наводила. Не хотела меня брать, но я всё равно поехала, у меня, может быть, к вам тоже дело! Мы даже поругались чуть-чуть, а я села в коляску и сказала, что всё равно к вам поеду.

— Добрый день, Константин Платонович, — к нам подошёл Добрятников и пожал мне руку. — Простите, что без приглашения.

Весь вид помещика излучал здоровье и веселье. На его фоне я выглядел унылым дохляком.

— Ерунда! Заехали по-соседски и правильно сделали.