The Мечты. О любви (СИ) - Светлая et Jk - Страница 5

Главное — вовремя. Шампанское как детям забава, потому он перекатывал во рту глоток вискаря — нажираться не собирался, но слишком злился, чтобы с привычной расслабленностью изображать веселье. Ему требовался хоть небольшой, но допинг. Вокруг козой скакала Лизка, на ухо что-то вещал Танин Реджеп, пока Таня тусила возле отца и Жени. А Юлька, видимо, вернувшись следом за ним, оказалась возле своей семьи и иногда поглядывала на него, как если бы была встревожена. О чем ей тревожиться? Пока он с ума сходил, она слушала его мать. И ушла из его жизни на целых семь лет, что было равно безликому навсегда, как будто это совсем не стоило ей усилий.

Богдан поймал ее взгляд совершенно случайно, когда и не собирался. Но зацепился за него так, что перестал различать голос Реджепа рядом. Вскинул брови: что смотришь?

А она взяла и не отвернулась. Лишь сосредоточенно изучала его, чуть хмурясь. Ее лицо, расцвеченное огоньками вечерней иллюминации, казалось ему совершенно нереальным. Он думал, что и забыл, какая она, а на самом деле помнил. Вообще все помнил. И почему-то в это мгновение ясно осознал, что она помнит тоже. Иначе не говорила бы там… у моря. И он бы не услышал всего, что услышал.

Моджеевский сглотнул.

Юлька никуда не исчезла. Переместилась к Жене и отцу. Что-то им рассказывала. А Таня оказалась рядом с ним и Реджепом. Звуки из его мира исчезли окончательно, хотя он даже что-то отвечал сестре. Но, между тем, внутри него болезненно зудело нечто пронзительное, пока не выраженное словами.

Он снова разглядывал ее. Худенькие плечи, тонкую шею. Ноги, слишком открытые, чтобы на них не залипать. Возвращался к лицу, светлому и чистому. К волосам, вившимся крупными кольцами чуть ниже линии ключиц. Моджеевский словно бы собирал воедино ее — которую помнил и какой она стала. И ловил себя на мысли, что ей идут эта взрослость, это платье и эти локоны.

Он никогда не видел ее такой. Он слишком мало ее видел, они слишком мало были вместе, но этого оказалось достаточно, чтобы и через семь лет вспомнить. Помнить. Не забывать.

Постепенно его взгляд менялся, становясь все более жадным, хотя вряд ли он сам себе отдавал отчет, когда это произошло. Теперь Богдан опять и опять возвращался к ее фигуре. Наблюдал ее меняющейся, двигающейся, болтающей с кем-то. Поворот головы, взмах ладони, постукивающая в такт музыке ступня. Он почти не мог от нее оторваться. Оценивал с точки зрения своих вкусов, вполне сформировавшихся за все эти годы. И сознавал, что даже здесь — она исключительна. С ней не работают алгоритмы. С ней вообще непонятно что делать, и, может быть, именно поэтому он по-прежнему так же сильно хочет ее.

Или даже гораздо сильнее, чем в семнадцать лет, потому что теперь четко знает, чего именно и как хочет. И понимал, что едва ли даже и вполовину так ужасно сердился бы, если бы это перестало быть важно.

А для нее?

Важно ли для нее?

Перед глазами сама собой нарисовалась четкая картинка — как его собственная мать вместо него принимает вызов и говорит ей те вещи, которые услышала Юлька. Нина Моджеевская умела быть убедительной. Она многое умела, когда чего-то добивалась. И уж точно никогда не считалась бы с чувствами девочки, которую даже не видела, но о которой знала, что она сестра женщины, уведшей ее мужа.

Богдан невесело усмехнулся собственным мыслям. Сам-то тоже хорош. Даже не попытался ее дожать. Так был сосредоточен на своих обидах и злости, что не попробовал. Одному богу ведомо, как сложилось бы, если бы он не позволил ей отстраниться вот так, навсегда. А ему оказалось проще уехать на долгие годы. Ему даже сейчас проще было психануть и свалить, чем попытаться разобраться. В прошлом, в настоящем, в будущем.

А ведь все в легкую объясняется одним-единственным. Он по-прежнему хочет ее.

Было далеко за полночь, когда Моджеевский, стащив галстук и закатав рукава рубашки до локтя, мерил шагами свой номер в гостинице, в то время как на пляже до сих пор негромко звучала музыка — кажется, там почти никого не осталось, но, если отодвинуть штору, можно увидеть, как отец обнимает новоиспеченную супругу, накидывая на ее плечи свой пиджак. Все же давно уже не июль. Но им хорошо. Им по-настоящему хорошо друг с другом. И славно, что есть Лизка, которую Женин отец увел укладываться спать. А рядом, на этом же этаже Юля, которая совсем невесело смотрела на него после его очередного выпада. Выпада после всего, что она сказала и объяснила. Что бы он ни чувствовал, а все же не имел никакого права так с ней разговаривать

Наверное, именно это и выгнало его за дверь, в узкий коридор.

И заставило сделать несколько шагов в сторону. В конце концов, в каком номере ее разместили, — Богдан знал. Таня оговорилась, что напротив них, а значит — вот он. Ее номер с цифрой 23. Моджеевский поднял руку и несколько раз негромко постучал костяшками пальцев. Чтобы дверь распахнулась уже через минуту, а Юлька — возникла на пороге, еще не переодевшаяся, но почему-то с полотенцем в руках. Смотрела на него несколько секунд широко раскрытыми глазами до тех пор, пока не спросила с улыбкой куда более спокойной, чем испуганные и странно светящиеся глаза:

— Не спится?

Опершись на дверной косяк, Богдан совсем не заботился, что, возможно, рискует собственным носом.

— Тебе тоже, — усмехнулся он.

— А я собиралась в душ, — пожала она плечами. — Слишком много всего за день.

— Много, — согласился Богдан.

Она помолчала, глядя на него, соглашающегося. А потом медленно сделала шаг вглубь комнаты, освобождая проход. Он медлил всего лишь мгновение — нужное каждому из них. Ей — чтобы одуматься, ему — чтобы сделать глубокий вдох. И начать новый отсчет времени — их общего, одного на двоих.

Переступив порог и захлопнув за собой дверь, отрезая от них весь прочий мир, Богдан притянул Юлю к себе и прижался поцелуем к ее губам — о которых мечтал столько часов и столько лет вспоминал. Ей же и в голову не пришло противиться этому. Слишком сильно ударило куда-то в сердцевину всего ее существа, в одну секунду — едва она услышала стук. Могла ведь не открывать. Или не могла?

Наверное, нет. Отчаянным был соблазн убедиться, что это — он. И что даже сейчас, через столько лет, она — нужна. Юля отчетливо поняла это еще на пляже, когда Богдан взвился и свалил от нее к празднующей толпе. А теперь лишь получила подтверждение. Чересчур яркое, чтобы отказаться от этого.

Полотенце упало к их ногам. Сил держать его не было, когда ей казалось, что сейчас ее обнимает целый мир, и этот самый мир, яркий и цветной, ей и самой нужно попробовать удержать.

Без туфель на каблуках Юлька стала ниже его и вытягивалась вверх, словно бы рвалась ближе. И снова ощутить под ладонями его непослушные, но вместе с тем шелковистые кудри — было непреодолимо большим соблазном. Как она любила их раньше! И оказывается, они совсем не изменились. Такие же густые и мягкие. Остальное изменилось все, а кудри нет.

От этой мысли не хватило дыхания, и она всхлипнула, обвивая его шею руками и пуская глубже в свой рот. Ее всхлип проник в него и прокатился, обжигая, вдоль всего его длинного поджарого тела. Она хотела его так же, как и он ее. Прижав Юлю к стене, Богдан все сильнее впивался в ее губы, а его руки быстро скользили по нежной коже. И отзываясь на его прикосновения крупной дрожью, чувствуя, как сводит мышцы живота, она сама не сознавала, как так выходит, что с ним испытывает то, чего не испытывала никогда и ни с кем в жизни. И тогда, и теперь. Это все она поймет позже, а сейчас ее захватил вихрь, из которого выбраться было уже невозможно. Не сейчас.

Юлины пальцы пробежали вниз, перемещаясь к плечам и рукам, и она вновь поразилась тому, какой он теперь. Прежняя юношеская худоба никуда не делась, но развитость его мускулатуры производила на нее странное впечатление. Ей хотелось чувствовать его. Полностью. Без одежды. И видеть тоже. И теперь она устремилась к пуговицам его рубашки, торопливо освобождая их из петель, подрагивая, путаясь, иногда не попадая, но все-таки прорываясь к телу.