The Мечты. О любви (СИ) - Светлая et Jk - Страница 10

— Юлька, Юль, это что же?! Это твой муж, что ли? А я тут сижу, гадаю, кто такой деловой!

Ответил вездесущей госпоже Пищик Богдан, невозмутимо продолжая гнуть собственную линию и одновременно подталкивая Юльку в сторону калитки:

— Соседка сейчас выйдет, давление вам измерит.

— Юленька, детка, ты еще в аптеку заскочи, валидол закончился! — тут же выдала им напоследок поручение немощная старушка.

— Хорошо, баб Тонь, — обреченно выдохнула Юлька и не без облегчения вынырнула со двора на улицу, после чего совершенно безнадежно посмотрела на Богдана: — Черт… она и до папы дойдет с вопросами и рекомендациями…

— А к нему все равно идти придется, — заявил Моджеевский, усаживая ее и Царевича в машину. — И лучше раньше, чем позже.

— Я хочу оттянуть хотя бы до результатов теста.

Результаты теста после короткой беседы с господином Моджеевским-младшим в клинике, как оказалось впоследствии, принадлежавшей корпорации «MODELIT», пришли в максимально краткие сроки. А именно — через восемь часов после сдачи.

Собственно, когда Юлька ткнула пальцем в больничку, расположенную ближе всего к дому, а там выяснилось, что это Бодина больничка, вариантов не было. Клиент из просто клиента — стал главным в жизни заведения клиентом. Богдан помалкивал. Андрюшка летал по коридору со своим самолетом. Юлька мысленно фыркнула что-то про мажоров и блат, но вслух не озвучила. Иначе ее бы прямо тут и сожрали с потрохами. Однако от расплаты ее сдержанность не спасла.

В шесть часов вечера она отбивала атаку бабы Тони, явившейся к ней домой, почти как к себе, с пряниками для Андрея и допросом, где это «муж» отсутствует и почему такой неприветливый.

А в семь, выпроводив старушку, Юлька рылась в неразобранной после переезда сумке, в которой, возможно, оставалась аптечка, которую никак не могла найти, а тут так некстати прихватила мигрень. В висках омерзительно пульсировало в такт песенке, которая звучала из Андрюшкиного планшета. И ломило затылок, из-за чего она вообще ни о чем не могла думать.

И среди этого коротким звуковым сигналом тренькнул телефон.

Какие после этого таблетки?

После этого она сунулась в список контактов. Нашла добытый сегодня номер предполагаемого отца ее ребенка. Хотя какого, к черту, предполагаемого теперь? И решительно нажала на кнопку вызова.

Пара гудков, и в трубке раздался спокойный голос Богдана:

— Шустро ты.

— Видел? — нервно спросила Юля.

— Видел.

Одно слово, от которого в висках долбануло еще сильнее.

— Я не знаю, что сказать, — промямлила она. — Поздравлять тебя с отцовством, наверное, глупо.

— А что, по-твоему, не глупо? — устало поинтересовался Богдан.

Юлька нервно хохотнула. Чуть слышно, но он различил. Не видел только, как она прижала ладонь ко лбу, лихорадочно соображая, как оправдываться. И есть ли достаточное оправдание.

— Понятия не имею. И стоило тут столько времени изображать — я не такая, я жду трамвая…

— Нифига ты не ждешь… И уж точно не трамвай.

— Я не знаю, как буду это расхлебывать.

— Как обычно, — хмыкнул Моджеевский, — сунув голову в песок.

— Я не… — Юля запнулась. Привычное намерение немедленно оспорить его слова куда-то делось само по себе. Потому что прав. Она тяжело выдохнула и медленно проговорила: — Ладно. Я устала. И мне еще Андрея укладывать.

— Ну, спокойной ночи, — попрощался Богдан.

— Спокойной, — отозвалась она и отключилась, не позволяя себе сказать что-то еще, хотя очень хотелось. Но что ни скажи — всего так мало и все так нелепо.

И все перевернулось с ног на голову. Абсолютно все. Включая незыблемую уверенность в том, что она делала все, что могла, и что это было правильно. Ошибками оказались совсем другие вещи. И даже земля изменила ей, уходя из-под ног, когда она поднялась из старенького потертого кресла в комнате, которую определила своей.

Мигрень ее добила. Пришлось лечь. И долго-долго смотреть на изрядно потрепанные и увядшие цветы в старенькой вазе, найденной в допотопном серванте. Странно это — оказаться один на один с собой, когда больше всего, выходит, боишься именно этого — быть одной. Сейчас даже смешно вспоминать, как она воевала за то, чтобы Богдан оставил ее в покое, за то, что ей нужно время, за то, что она хочет разобраться в себе.

Разобралась.

Снова негромко рассмеялась и вдруг подумала, как по-идиотски, должно быть, выглядит в Бодькиных глазах. Ведь до сих пор еще до конца не осознала. И неизвестно, когда осознает. У них общий сын. Андрей — их общий сын. Подумать только, господи!

Интересно, он сам-то хоть понимает или все еще далек от того, чтобы охватить то большое, просто огромное, что из себя представляет новый фрагмент этого мира, открывающий его совсем с новой стороны? Юля и сама не знала, как подступиться. Под каким углом смотреть, с которого можно прикоснуться. У них общий сын. Они оба недооценили того, как может подшутить над ними, заигравшимися, жизнь.

И все же, получив на руки результат, поставивший хоть какую-то окончательную точку, она почувствовала некоторое облегчение. Похрен, что будет завтра. Похрен, что никакую голову ни в какой песок она совать не собирается — та слишком болит, чтобы эдак с ней непочтительно. Похрен даже то, что ее готова или потенциально готова пришибить куча мужиков из ее окружения. У них с Богданом — общий сын!!! И черт его знает, как это получилось. Сейчас она об этом думать не способна совсем.

Следующим, что сделала Юлька, это переслала Женьке письмо из клиники с результатами теста и добавила от себя: «Можешь сказать Роману, если Богдан еще не обрадовал».

А потом отрубилась, пока в очередной раз ее не разбудил Андрей, шумно удивлявшийся, как это так — мама заснула раньше, чем уложила его. Пришлось исправляться. Вести себя нормально. Обыкновенно. В то время как хотелось обхватить мелкого обеими руками, прижать к себе и вообще не отпускать никуда и никогда — потому что завтра наступит неизбежно, и ей придется решать, как жить.

«Завтра» настигло ее в действительности уже в тот же вечер. Ожидаемым, но неожиданным. В одиннадцать подбросило на месте. Андрюшка спал у нее под боком — вторую ночь не хотел ложиться отдельно, да она и не смогла сама отлепиться от него. Пока они заново привыкнут, что теперь самостоятельные и совсем в другом месте.

На тумбочке разрывался входящим звонком телефон. Юлька потянулась к нему, чтобы убрать звук, и сдавленно охнула. Этот бесконечный день должен был закончиться именно звонком Ярославцева. Им он и заканчивался.

Потому вылетая из комнаты в коридор, чтобы не разбудить Царевича, Юлька даже не пыталась глубоко дышать — без толку. Она прикрыла дверь и приняла вызов.

— Твою мать, ты где? — раздался из трубки вопль возмущенного супруга.

Перепуганное «у п-папы» чуть не сорвалось с ее губ, когда в черепной коробке, внутри которой все еще болело и пульсировало, прозвучало язвительное Бодино: «Голову в песок». Она прислонилась затылком к двери, прикрыла глаза и строго сказала:

— Не ори! У меня запасной слуховой системы нет. Ты приехал, что ли?

— А ты сама как думаешь? — продолжал разоряться Ярославцев. — Да, я приехал. И бл*! У меня слов нет. Где ты, я тебя спрашиваю! Что вообще это все значит?!

— Если бы ты сообщил мне, что приедешь сегодня, наверное, я предупредила бы тебя, что все это значит, — проговорила Юлька и сама удивилась, как спокойно и отстраненно звучат ее слова. А потом вдруг поняла — а ведь правда. Это и есть то самое, что она никак не могла высказать. Что не получалось сформулировать до самого конца. Дело ведь не только в том, что Богдан всегда здесь, где сердце колотится. Дело в том, что Димы нет вообще нигде. Ни в реале, ни в телефоне, нигде. И уже давно. Вопрос в том, был ли.

— Охренеть! — ошалело выдохнул все еще муж. — То есть это я виноват, что, вернувшись домой к семье, эту самую семью дома и не обнаружил. А не ты, втихаря собравшая шмотки и свалившая неизвестно куда.