Трое в лодке (не считая собаки) - Джером Клапка Джером - Страница 41
- Предыдущая
- 41/49
- Следующая
ГЛАВА XVII
Стирка. – Рыба и рыболовы. – Искусство удить рыбу. – Честный удильщик. – Рыболовная история
Мы задержались в Стритли на два дня и отдали в стирку свою одежду. Сперва мы попытались сами выстирать ее в реке под руководством Джорджа, но потерпели неудачу. Неудача – это еще мягко сказано, так как до стирки одежды мы выглядели куда приличнее, чем после. До стирки она была грязной, можно даже сказать – чрезвычайно грязной. Однако ее еще можно было носить. А вот после стирки… – что уж тут скрывать! После этой стирки Темза от самого Рэдинга и до Хенли стала намного чище, чем была. Мы собрали и размазали по своей одежде всю грязь, накопившуюся в реке между Рэдингом и Хенли.
Прачка в Стритли сказала нам, что она чувствует себя обязанной спросить тройную цену за стирку наших вещей. На них, сказала она, было столько грязи, что ее пришлось не отмывать, а разгребать.
Мы безропотно оплатили счет.
Окрестности Стритли и Горинга представляют собою крупный центр рыболовства. Рыбная ловля здесь процветает. Река в этих местах так и кишит щуками, окунями, пескарями, угрями и плотвой; вы можете сидеть и удить с утра до вечера.
Многие так и делают. Только им никогда ничего не удается поймать. Я еще ни разу не встречал человека, который выудил бы что-нибудь из Темзы, – если, конечно, не считать дохлых кошек и лягушек, но это, собственно говоря, уже не относится к рыболовству. Местный «Спутник рыболова» даже не заикается о возможности поймать какую-нибудь рыбешку. «Удобное местечко для рыбной ловли» – вот все сведения, которые можно из него почерпнуть, и я, на основании собственного опыта, могу подтвердить их справедливость.
В целом мире не сыщешь места, где удильщиков было бы больше и они удили бы дольше. Иные рыболовы являются сюда и удят целый день, а некоторые здесь останавливаются и удят целый месяц. Если хотите, можете тут поселиться и удить целый год, – результат будет тот же.
«Руководство по рыбной ловле на Темзе» говорит, что «в этих местах ловятся также молодые щуки и окуни», но тут руководство ошибается. Щуки и окуни в этих местах действительно есть. Это непреложный факт, отлично мне известный. Они носятся целыми стаями; когда вы прогуливаетесь по берегу, они наполовину высовываются из воды, глядят на вас и разевают рты в ожидании хлебных крошек. Когда вы купаетесь, они толкутся вокруг, шныряют под ногами и выводят вас из терпения. Но чтобы они «ловились» – будь то на червяка или еще каким-нибудь подобным способом, – нет уж, дудки!
Конечно, рыболов я неважный. В свое время я положил немало трудов, чтобы овладеть этим искусством, и, как мне казалось, добился заметных успехов. Однако знатоки сказали, что настоящего рыболова из меня не выйдет, и посоветовали бросить это дело. Они говорили, что у меня поразительно точный бросок, и за глаза хватит сообразительности, и что я в достаточной степени лодырь от природы. И все же они считали, что я никогда не добьюсь успеха в рыбной ловле. Для этого у меня не хватает воображения.
Они говорили, что я мог бы стать неплохим поэтом, автором бульварных романов, репортером или еще чем-нибудь в этом роде; но для того чтобы занять известное положение среди рыболовов на Темзе, требуется куда больше фантазии, выдумки и изобретательности, чем у меня.
Кое у кого сложилось впечатление, что умения бессовестно и нахально врать вполне достаточно, чтобы стать выдающимся рыболовом, – это роковая ошибка. Простая, бесхитростная выдумка ничего не стоит; на нее способен любой желторотый юнец. Тщательная разработка деталей, тончайшие штрихи достоверности, убедительность и правдивость, граничащие с педантизмом, – вот признаки, по которым узнают бывалого рыболова.
Предположим, кто-нибудь войдет и скажет: «Слушайте, вчера вечером я наловил полторы сотни окуней», или: «В прошлый понедельник я вытащил пескаря весом в семнадцать фунтов и длиною в три фута».
Это бездарно, это не имеет ничего общего с искусством. Это свидетельствует о дерзости – и только.
Нет, уважающий себя рыболов гнушается подобной грубой ложью. Его метод заслуживает внимательного изучения.
Он преспокойно входит, не снимая шляпы выбирает себе кресло поудобнее, набивает трубку и, ни слова не говоря, начинает курить. Снисходительно выслушав похвальбу новичков и дождавшись паузы, он вынимает трубку изо рта, выколачивает золу о каминную решетку и замечает:
«Ладно, о том, что я поймал во вторник вечером, лучше никому и не рассказывать».
«Да почему же?» – спрашивают его.
«Да потому, что мне все равно никто не поверит», – спокойно отвечает он, без малейшего оттенка горечи в голосе. Потом он вновь набивает трубку и заказывает хозяину тройную порцию шотландского виски со льдом.
После этого наступает молчание; никто не решается возражать столь почтенному джентльмену. Теперь он может рассказывать, не опасаясь, что его прервут.
«Нет, – задумчиво продолжает он, – я бы и сам не поверил, расскажи мне кто-нибудь такую историю, но тем не менее это факт! Я сидел с полудня до вечера и абсолютно ничего не поймал; полсотни подлещиков и десятка два щучек, разумеется, в счет не идут. Я уже решил, что клев никуда не годится, и хотел бросить, как вдруг чувствую: кто-то здорово рванул лесу. Я подумал, что это опять какая-нибудь мелочь, и дернул. Пусть меня повесят, если удилище подалось хоть на дюйм! Ушло целых полчаса – полчаса, сэр! – пока мне удалось справиться с этой рыбиной, и каждую секунду я ожидал, что удилище переломится! Наконец я вытащил ее, и как вы думаете, что это было? Осетр! Сорокафунтовый осетр! Попался на крючок, сэр! Да, сэр, я понимаю ваше удивление!.. Хозяин, еще тройную шотландского, пожалуйста!»
И тут он начинает расписывать, как все были поражены, и что сказала его жена, когда он пришел домой, и что подумал об этом Джо Багглз.
Я спросил хозяина одной гостиницы, не приводят ли его порой в ярость все эти рыболовные истории. Он ответил:
«Нет, сэр, что вы! Теперь уже нет! Поначалу они меня, конечно, ошарашивали, но теперь – боже милосердный! – да ведь нам с хозяйкой приходится слушать их с утра до вечера. Ко всему привыкаешь, знаете ли. Ко всему привыкаешь».
Знавал я одного юношу. Это был честнейший паренек: пристрастившись к рыбной ловле, он взял себе за правило никогда не преувеличивать свой улов больше чем на двадцать пять процентов.
«Когда я поймаю сорок штук, – говорил он, – я буду всем рассказывать, что поймал пятьдесят, и так далее. Но сверх того, – говорил он, – я лгать не стану, потому что лгать грешно».
Однако двадцати пяти процентов было явно недостаточно. Ему никак не удавалось держаться в этих пределах. Действительно, самый большой его улов выражался цифрой три, а добавить к трем двадцать пять процентов нет никакой возможности, во всяком случае когда дело касается рыбы.
Ему пришлось повысить процент до тридцати трех с третью, но и этого не хватало, если удавалось поймать только одну или две рыбки. Тогда, чтобы упростить дело, он решил удваивать количество.
В течение двух месяцев он действовал по этой системе, но потом разочаровался и в ней. Никто не верил, что он преувеличивает улов только в два раза, и его репутация вконец испортилась, поскольку такая умеренность ставила его в невыгодное положение среди других рыболовов. Поймав три маленьких рыбешки и уверяя всех, что поймал шесть, он испытывал жгучую зависть к человеку, который заведомо выловил всего одну, а рассказывал направо и налево, что выудил два десятка.
В конце концов он заключил с самим собою соглашение, которое свято соблюдал; оно состояло в том, что каждая пойманная рыбка считалась за десяток, и еще десяток прибавлялся для почина. Например, если ему не удавалось вообще ничего поймать, он говорил, что выудил десяток. Десяток – это был наименьший улов, возможный при такой системе; это был ее, так сказать, фундамент. А дальше, если моему пареньку и в самом деле удавалось случайно подцепить одну рыбку, он считал ее за двадцать, две рыбки сходили за тридцать, три – за сорок и так далее.
- Предыдущая
- 41/49
- Следующая
