Канарейка (СИ) - "Vi_Stormborn" - Страница 6

— Мне пора, я очень постараюсь освободиться раньше. Люблю тебя, пока.

Шастун кладет трубку раньше ответа, а Арсений только судорожно выдыхает, сжав телефон в ладони, и, куснув от безысходности подушечку мизинца, шепчет:

— И я тебя.

Начало апреля выдается жарким, но грязным. Арсений натягивает на себя кислотную толстовку и такую же кислотную шапку, накидывает на плечи черную куртку и почему-то выбирает кроссовки, шнурки которых также пропитаны весенним и противным кислотным оттенком.

Он выезжает со стоянки без всяких проблем, да и дорога до аэропорта кажется ему не такой уж и долгой, хотя длится почти полтора часа. Вся беда в мыслях — это от них так на душе погано.

Арсений не хочет видеть его, не хочет слышать и даже дышать с ним одним воздухом не хочет. Арсений принадлежит Антону, а он, в свою очередь, принадлежит ему. И Попову не нужно больше объяснять, какие должны быть отношения, он все теперь знает.

И ворошить отвратительную тайну кажется Арсению почти аморальным, потому что он по-прежнему винит себя. Винит себя и убеждает в том, что о существовании Канарейки даже знать не хочет.

Обманывая себя целиком и полностью, потому что единственное, чего он сейчас хочет…

— Привет.

Петров заваливается в тачку на переднее сидение и бросает назад небольшую дорожную сумку, после чего опускает руки на колени и поворачивает голову в сторону водителя, поджимая губы.

— Думал, Антон меня заберет.

Арсений смотрит перед собой, кусая внутреннюю сторону левой щеки, и в ушах у него попросту звенит от напряжения. Голос Канарейки врезается в сознание, и память подкладывает ему самую настоящую свинью, освежая в памяти все три вечера пребывания Петрова в их квартире в начале марта.

Попов резко переключает передачу, направляясь к выезду из парковки, и Саша хватается руками за все, что угодно, только бы удержать себя на месте. Манера вождения у Арсения, конечно, полный пиздец, когда он зол.

— Слушай, я пожить еще немного хочу, — выдыхает Петров, когда они подъезжают к шлагбауму. — Ты бы лучше был осторожнее.

— Ты бы лучше пристегнулся, — холодно отвечает Арсений, и Саша тут же беспрекословно выполняет его приказ.

Добираются они до дома молча, Арсений смотрит только на дорогу, и ни один мускул на лице мужчины не дает Петрову понять, какой эмоциональный пиздец сейчас у него внутри происходит.

Арсения попросту ломает изнутри, одно только присутствие Канарейки заставляет его думать о том, о чем думать нельзя. Хотеть того, чего хотеть нельзя. И корить себя втрое сильнее за одно большое всё.

— Можно музло врубить? — впервые за всю поездку спрашивает Саша.

И Арсений, что удивительно, не сразу, но кивает.

Саша подключает свой телефон к usb-проводу, и уже через пару мгновений салон автомобиля содрогается от битов «витаминки», в ритм которых очень даже неплохо попадает Петров, что-то нелепо подпевая.

Арсений чуть хмыкает, когда следом за ней Саша неплохо так поет «незабудку», и отмечает, что вкус у творческого человека до абсурдного отвратный, однако вслух ничего не говорит вплоть до того момента, как они уже паркуются у дома, и в воздухе салона начинает играть не совсем то, чего можно ожидать.

— Новый альбом Билли Айлиш, — жмет плечами Саша, наблюдая за вопросительным взглядом Арсения. — «Я тебя люблю».

Внутри у Попова что-то сжимается, накаливается, словно железо на огне, и в глотке начинает клокотать настоящая злоба. Он резко поворачивается к нему, не выпуская из крепкой хватки обод руля.

— Да пошел ты нахуй, — цедит Арсений.

— Это название песни, — не сводит с него взгляда Петров, пристально наблюдая за каждым движением и каждым вздохом.

— Мне похуй, Петров. Мне реально похуй, — зачем-то оправдывается за неправильно понятые слова Попов. — Зачем ты вообще прилетел? Зачем попросил Антона, чтобы я тебя забрал? Зачем ты…

И внезапно Арсений сам отвечает на все вопросы, которые задает. Нечитаемый взгляд впивается в серо-зеленый шторм, и Попов со всей ясностью принимает тот факт, что он пиздец как нуждался в этом его блядском взгляде все это время, пусть и отрицал это всеми возможными способами.

— Все еще аллергия? — выплевывает Петров, не сводя с него глаз.

— Только на тебя.

В следующую секунду слышится щелчок ремня безопасности, и железный кончик бьет по стеклу, когда Саша неосторожно откидывает ремень от себя, после чего подается вперед и сразу впивается в губы напротив, не давая Арсению ни единой возможности передумать.

Знал бы он, что Арсений попросту не может это сделать. Гребаная Канарейка безвозвратно запустила ему под кожу свои длинные когти и крепко сжала лапы, безмятежно продолжая напевать мотив чертовой «Кукушки».

Арсений отстегивает собственный ремень, едва успевает нащупать под сиденьем рычаг и отодвигает назад кресло, позабыв даже нахуй о том, что стекла в машине не тонированы. Петров перекидывает через его бедра ногу и садится верхом, упираясь копчиком в нижнюю часть руля.

Арсений жарко кусает его губы, втягивая в себя пошлые выдохи парня, наполненные почти бешеным желанием, и сам пытается снять с себя кожаную черную куртку, с чем справляется крайне хуево, потому что руки не слушаются, но Саша ему помогает, бросая на заднее сидение их куртки, шапку Арсения и собственную толстовку.

— Ты, — раздраженно рычит Арс, изнывая от желания быть в нем, — какая же ты сука…

— Закрой уже рот и трахни меня, — ерзает на нем парень, и Попов почти скулит, потому что у него стоит буквально колом, и его ломает от того, насколько сильно его от этого парня кроет.

Петров только на пару мгновений слезает с него, чтобы стащить с себя джинсы вместе с бельем и обувью, после чего тянется к боковому карману сумки на заднем сидении и вытаскивает оттуда то, для чего в принципе сюда и ехал.

— Ты… просто, — не верит своим глазам Арсений.

— Знаю, — горячо выдыхает Саша и, дождавшись, когда он приспустит штаны, снова садится верхом, впиваясь в губы напротив.

На улице уже темно, свет горит лишь у нескольких подъездов под козырьками, а лампочка в салоне давно погасла. Не тонированные стекла у передних сидений не становятся проблемой, как и лобовое стекло, потому что в салоне душно, и все окна попросту запотели.

Арсений насаживает на себя парня резкими и грубыми движениями, кусает его покрытые испариной ключицы и сжимает пальцами до болевых кровоподтеков его ягодицы, совершенно не заботясь о том, что он до покраснения натер себе копчик ободом руля.

Петров извивается, кусает в кровь собственные губы и хватается то за подголовник сидения, то за потолок мокрыми от перевозбуждения пальцами, почти закатывая глаза от удовольствия от такого грубого, запрещенного секса.

Арсений рычит ему в шею, жмурит глаза и вбивается снова, чуть меняя угол входа, от чего салон трясется сильнее, а Канарейка стонет громче, в результате чего и приходится это сделать. Резко прижать к его губам ладонь, медленно умирая от того, какие же глаза Петрова блядушные, с влажной дымкой и немой просьбой, кричащей фальцетом: «Еще».

— Я вытрахаю из тебя всю душу, — загнанно дышит Арсений.

— У меня ее нет, — выдыхает ему Саша в губы, запечатывая эти слова запрещенным поцелуем.

Арсений кончает прямо в него, содрогаясь всем телом, и разжимает ладонь с члена парня, глядя на то, как семя запачкало его живот. Попов поднимает глаза и смотрит на него. У Канарейки пунцовые щеки, взъерошенные волосы, покрытые отметинами зубов плечи, ключицы и шея, искусанные, алые и припухшие от голодных поцелуев губы, измазанный в семени живот, а на лице подобие улыбки.

И Арс думает: у Петрова души правда нет.

И Арс думает: у меня самого ее нет тоже.

И Арс думает: я снова трахнул брата своего парня.

Он буквально спихивает его с себя и, натянув на себя штаны, вылезает из машины, хватаясь за волосы. В голове шумит, в глотке клокочет накатывающая волна истерики. Он нервно щелкает зажигалкой, после чего делает глубокую затяжку. В воздухе появляется тонкая струйка вредного дыма, закручиваясь курчавым облаком.