Повелитель снежный (СИ) - Синякова Елена "(Blue_Eyes_Witch)" - Страница 23

Не понимала я тогда, отчего столько шрамов на груди любимого моего было.

И почему камень весь в зазубринах был не только во снах моих, но и наяву.

И что сердца свои братья в камни заключили, чтобы не убивать друг друга.

Рыдала, лицом в гриву черную зарываясь, и вздрогнув, когда ощутила на себе руки сильные и аромат родной и долгожданный, что грудь мою окутал, когда прошептал голос, слаще которого не в одном мире не было:

-…не бойся меня, любимая.

Ты - альфа, омега. Я бьюсь где-то между, средь букв, в попытках понять, как работает магия слова. Понятен мне шёпот по лёгким движениям губ, но смысл ускользает и дверь закрывается снова. Я руку тяну, я хочу причаститься водой, /что станет вином, если я расскажу ей о боге/ но эта вода обращается только виной и делится слово /банальная клетка/ на слоги. Из этих слогов прорастают потом города, слагаются люди, рифмуя друг друга по двое. Ты - альфа, омега... Но я между ними - строка, чужой алфавит, что до срока упрятан в неволе.Но бойся, когда я взломаю таинственный шифр, когда я скажу громким голосом "Слово и Дело". Окажется яблоком твой восхитительный мир, зажатым в ладони моей до отчаянья смело.Снежный Рыцарь

Истосковался я по девочке моей с глазами ясными, да так, что тело ломило от желания прикасаться к ней, но нельзя было, нельзя.

Душа моя стонала, а тело огнем синим полыхало в венах тугих, но не пришло время еще мое, как бы сильно не сжимал в руках своих ее, к груди прижимая, а все больше хотелось.

Обнимать так, чтобы косточки маленькие ее хрустнули!

Чтобы вдыхать в себя ароматом, голову кружащим!

Чтобы под кожу свою вогнать и от мира всего спрятаться, от слез и боли человеческой!

Из последних сил держался я, миллионы лет томления этого не знающий, когда кинулась она ко мне доверчиво, прижимаясь крепко-крепко и ручками своими тонкими стан мой овивая, не понимая с жадностью какой руками в волосах ее терялся я, чтобы к себе еще больше привлечь и не отпускать больше никогда.

Все к свадьбе нашей скорой уже готово было, считанные часы остались, да только они мне вечностью казались черной, когда целовал глаза ее прикрытые, ресницы длинные и мокрые от слез соленых, шепча ей:

- Не хотел я, чтобы ты увидела это все так скоро, любимая, да только заведено так у нас. Лишь когда последняя капля крови из тела вытечет, то силушка наша на убыль пойдет, а иначе как одному править, не боясь, что брат вмешается в дела его? Веками кровь наша от камня и земли в тело возвращается к тому времени, когда один из нас землю обходит и сюда возвращается. Но убить друг друга не можем мы, ибо без света и тьмы нет.

А она все всхлипывает и головой качает, что понимает это все, да только жаль ей брата моего раненного, что в земле сырой и темное место мое занял, дорогу зиме теперь уступая и сном тяжелым засыпая.

- Разве не сжигаете вы чучело зимнее на масленицу, дорогу весне освобождая? - гладил ее ладонями по личику прохладному и бледному, целуя в щеки белые, когда кивала моя любимая, успокаиваясь постепенно, - Разве не топите куклу соломенную в воде на Сайман? Знали раньше люди о том, что не будет гармонии, ежели вся сила наша равной будет.

Много веков назад сами мы посчитали, что сможем мирно существовать на земле одной, да только слишком горды оказались и воинственны. Чуть землю всю не разрушили, заморозив обитателей в период ледниковый. Тогда и решили, что не может быть сила наша равной на все времена.

- Жив Светлобог, и всегда жить будет, пока мир этот жив, - улыбался я, к себе ее прижимая и показывая на камень алтарный, где из расщелины на самом верху стебелек пробился хрупкий, первый листик зеленый разворачивая, - К тому времени, как вернусь я сюда, дуб здесь будет огромный, камень собой укрывающий. Не плачь, любимая.

А она сквозь слезы улыбается, глаза ладошками вытирая и глядя на меня глазами своими блестящими, что зачаровывают, всю душу прожигают мне взглядом своим прекрасным и открытым, где любовь ее плещется и восторг оттого, что наконец рядом мы. И касаться друг друга можем наяву, а не во сне, проснуться не боясь…но боясь голову свою потерять от близости этой, пока губы ее сладкие целовал, дыхание ее забирая и к себе прижимая так сильно, пока пальчики испуганно не вцепились в плечи мои.

Нельзя еще, нельзя, а душа из тела врется, обгорая от страсти этой, что веками не ведал я!

Сначала в Нави переправить ее нужно, дать в себя прийти, все обряды, все законы Прави соблюсти, лишь тогда моей она станет на век и никто оспорить этого не сможет!

Только опасен путь этот…оттого, отрывался я от губ ее влажных и припухших от страсти моей несдержанной, заставляя руки свои разжаться и тело хрупкое от себя отпустить, по волосам черным гладя ее и в глаза заглядывая невинные, разговор наш с Дунаем вспоминая.

- Нет пути в Нави тому, кто жив еще, лучше меня ведь это знаешь, братец, - хмурился Дунай, вокруг меня водами океана кружа, когда очнулся я в пещере своей Аспидом охраняемой со всех трех сторон, - Как Дарину ты к себе приведешь? Только два пути есть в царство твое и оба для нее закрыты будут. Коли через мое царство идти – не откроется расщелина в океане пред человеком живым, души только принимает. А коли через горы идти и пики на границу трех миров, то Аспид дороги не даст вам, пока жива она. На стражу закона ты его поставил, печатью правды истинной заклеймил, и нет иной правды для Аспида черного.

Все это правда была, да только не такая простая, как казалась.

Моей Дарина была, еще до рождения своего грешного, и всего трое знали об этом.

- …убить ты ее не сможешь, а коли и поднимется рука твоя, так душа ее чистая, мимо Нави пройдет она. Сама себя убить должна она, чтобы в руки твои в Нави попасть.

- Через океан пойдем, братец, - проговорил я наконец, все слова Дуная принимая, ибо правда была в них, положив руку свою на плечо его могучее, - Откроется расщелина пред Даринушкой, ибо кровь моя в ней течет и сердце зимы ее сохраняет. Ей и погибать не нужно.

Нахмурился брат, слова мои понять пытаясь, но секрет не стал выведывать, лишь кивнул в согласии:

- Помогу чем смогу я ей, братец. Как можно быстрее к воротам подводным доставлю к Кощею. А ты в Нави возвращайся и жди ненаглядую свою.

На том и порешили мы, как бы душа моя мятежная не кричала и не рычала, что рядом быть с ней я должен, да только проход в Нави тяжелым был, и нужно было ждать ее на границе миров мне, чтобы в руках своих от всех укрыть и в безопасности в замок наш отнести, где все готово уже было к обряду свадебному.

- Ты бы Вия предупредил, чтобы не лез он…

- Вий душами управляется! А любимая моя живой придет в царство наше! - отрезал я, на что Дунай улыбнулся только, ручьями из мира моего подземного утекая.

И теперь, когда пришло время в Нави переправляться, душа моя темная стонала и сжималась.

Ни боли, ни страха не ведал я веками.

Расправой мучительной и войнами страшными не запугать меня было, а теперь едва дышать мог, любимую свою обнимая и наглядеться на нее не в силах, видя глаза ее красивые, зная душу ее отважную, когда меня спасать пыталась красивая моя и хрупкая, себя не жалея, ран своих горелых не замечая, брата моего не испугавшись.

- Уже немного осталось до свадьбы нашей, любимая, - шептал я, не в силах от губ ее оторваться, словно все притяжение мира этого в ней одной сосредоточенно было, - но самое трудное на долю нашу осталось. В Нави войти.

- Ничего не боюсь я, Повелитель мой снежный, - шептали губы ее и руки хрупкие тянулись под ворот рубахи, чтобы показать что гордо носит на шее стройной своей, камень мой зимний, уже не прячась и миру всему показывая, что мне теперь принадлежит она, - Все, что нужно сделаю.

Зашумела вода под землей потоками буйными, когда Дунай на месте был уже, и обнял я смелую свою девочку, на руки свои поднимая и к груди прижимая, направляясь в пещеру подземную, что от глаз людей и мира всего спрятана была и Аспидом черным защищена со стороны всех миров.