Ацтек. Гроза надвигается - Дженнингс Гэри - Страница 93
- Предыдущая
- 93/163
- Следующая
– Эх, и славно же мы поохотились, господин Микстли! – зычно объявил Пожиратель Крови. – Да я вижу, у вас тут компания. Ничего, мы принесли столько добычи, что можем и поделиться. – С этими словами он, а за ним и рабы побросали наземь то, что каждый из них держал в руке. Отсеченные человеческие головы.
– Не сомневаюсь, друзья: что-что, а уж хорошую еду вы распознаете сразу, – добродушно сказал Пожиратель Крови оставшимся разбойникам. Те попятились и, прислонившись к самому большому дереву, заняли оборонительную позицию, но вид у всех четырех был совершенно ошеломленный. – Да бросьте вы свое оружие. И не робейте, угощайтесь.
Злоумышленники затравленно огляделись. К этому моменту каждый член нашего отряда уже держал в руке копье, а потому разбойники беспрекословно подчинились, когда наш куачик взревел:
– Я сказал – бросить оружие!
Повиновались они и когда он приказал им подойти и поднять с земли головы своих товарищей, а услышав «ешьте», направились к костру.
– Куда? – рявкнул безжалостный воин. – Костер для зайцев, а зайцы для нас. Ешьте прямо сырыми!
Четверо незадачливых грабителей присели на корточки и с жалким видом принялись обгладывать мертвые головы. Там, правда, и объедать-то особо нечего, кроме разве что губ, щек и языка.
– Возьмите их оружие и уничтожьте, – приказал Пожиратель Крови нашим рабам. – А потом обыщите их торбы, вдруг попадется что-нибудь стоящее.
Шестой, собрав мечи, принялся по очереди разбивать о валуны их обсидиановые лезвия, пока те не рассыпались в порошок. Десятый и Четвертый обыскали пожитки разбойников, заглянув тем даже под набедренные повязки, но не нашли ничего, кроме набора самых необходимых в дороге предметов: зубочисток, сухого мха для растопки, палочек для добычи огня и прочих мелочей.
– Зайцы на костре вроде поджарились. Разделай-ка их, Коцатль, – промолвил Пожиратель Крови, после чего повернулся к тья-нья и рявкнул: – Жуйте веселее, не можем же мы есть одни. Это невежливо.
Все четверо, давясь, продолжали рвать зубами хрящи, оставшиеся от ушей и носов. Их уже не раз выворачивало, и одного этого было достаточно, чтобы отбить у меня и Коцатля всякий аппетит, но вот суровый старый солдат уминал зайчатину как ни в чем не бывало. Да и все рабы тоже.
Наконец Пожиратель Крови подошел к нам с Коцатлем (мы сидели спиной к едокам), утер рот мозолистой рукой и сказал:
– Мы, конечно, могли бы обратить этих миштеков в рабство, но тогда нам пришлось бы постоянно следить за пленниками, опасаясь их коварства. По-моему, они не стоят таких хлопот.
– Тогда убей их, и делу конец. Они и так уже больше похожи на мертвецов.
– Не-е-т, – задумчиво протянул Пожиратель Крови. – Я предлагаю их отпустить. У разбойников нет гонцов-скороходов, однако они каким-то своим способом ухитряются обмениваться сведениями о купеческих караванах и отрядах: рассказывают друг другу, кого можно безнаказанно ограбить, а с кем шутки плохи. Если мы отпустим этих четверых на свободу, они повсюду разнесут весть о нашей компании, и любая другая шайка как следует подумает, прежде чем решится на нас напасть.
– Это уж точно, – сказал я, восхитившись человеком, совсем недавно называвшим себя «старым мешком ветра и костей».
Именно так мы и поступили. Однако тья-нья не пустились немедленно бежать. И даже когда наш караван отправился дальше, они еще долго сидели, совершенно раздавленные и уничтоженные, там, где мы их бросили. У разбойников не осталось сил и воли даже для того, чтобы отбросить в сторону окровавленные, обглоданные черепа, которые уже облепили мухи.
Закат солнца застал нас посреди зеленой, приятной на вид, но совершенно необитаемой долины, где не было ни деревушки, ни постоялого двора, ни вообще какого-либо человеческого жилья. Пожиратель Крови не разрешал нам останавливаться, пока мы не подошли к речушке с чистой водой, а там показал, как разбить лагерь. Впервые с тех пор, как мы покинули столицу, нам пришлось добыть трением огонь и развести костер, на котором Девятый и Третий приготовили еду. Вытащив из торб одеяла, мы устроили себе постели и улеглись с не слишком приятным чувством, что вокруг нашей стоянки нет ни крыши, ни стен – одна лишь сплошная темнота, населенная ночными тварями, да и сами мы далеко не многочисленное, сильное войско, а всего-навсего горстка людей, ощущающих холодное дуновение бога Ночного Ветра.
Помню, когда ужин был закончен, я встал на самом краю круга света, отбрасываемого нашим костром, и устремил взгляд во мрак настолько непроницаемый, что даже человек с нормальным зрением не смог бы там ничего разглядеть. Луна в ту ночь не светила, а если на небе и проступали звезды, то для меня они были неразличимы.
То, что я испытывал тогда, сильно отличалось от ощущений во время того единственного военного похода, в котором мне довелось участвовать. Явившись сюда по собственной воле, я вдруг особенно остро ощутил свою оторванность от привычного мира, собственные слабость и уязвимость. Как будто так далеко меня завело вовсе не бесстрашие, но безрассудство.
В армии, на ночном привале, когда из темноты беспрерывно слышался шум, производимый множеством людей, я постоянно чувствовал себя частью некоего единого целого. Но в ту ночь за моей спиной в отблесках костра слышались лишь изредка роняемые слова и приглушенная возня: это рабы оттирали кухонные принадлежности, подбрасывали в костер сухие ветки и подкладывали листья под наши одеяла, да собаки дрались из-за объедков. Передо мною же была непроглядная тьма – без малейшего намека на какую-либо деятельность, на какое-либо вообще присутствие людей. Создавалось впечатление, будто я стою на самой грани обитаемого мира, за которую не ступала нога человека. Ночной ветер донес до меня из непроницаемого мрака, пожалуй, самый наполненный одиночеством звук на свете – далекое, едва различимое завывание койота, такое заунывное и тоскливое, словно он оплакивал невосполнимую утрату.
Мне очень редко, даже когда я оставался совсем один, доводилось чувствовать себя по-настоящему одиноким, но в ту ночь, когда я намеренно, чтобы испытать себя, стоял, повернувшись спиной к теплу, свету и людям, а лицом к непроглядному, равнодушному, пустому мраку, я ощутил полное, беспросветное одиночество.
Потом до меня донеслись наставления Пожирателя Крови:
– Ложись спать раздетым, как дома или на постоялом дворе. Ляжешь в одежде – самому же будет хуже: к утру замерзнешь, а укутаться будет не во что. Ты уж мне поверь.
– А что, если явится ягуар и нам придется от него удирать? – спросил Коцатль с лукавой улыбкой.
– Сынок, – невозмутимо отозвался Пожиратель Крови, – если явится ягуар, ты припустишь со всех ног, не заботясь о том, голый ты или одетый. Только от ягуара не убежишь. Будь уверен: таких вкусных, сочных мальчиков, как ты, ягуары уминают вместе с одеждой. – Тут, похоже, старый солдат заметил, как задрожала нижняя губа Коцатля, потому что, ухмыльнувшись, добавил: – Но не беспокойся. Ни одна кошка не подойдет близко к горящему костру, а я уж прослежу за тем, чтобы он не потух. – Старый воин вздохнул. – Это привычка, оставшаяся после многих походов. Едва огонь слабеет, я сразу просыпаюсь. Так что спите себе и ничего не бойтесь.
Я не испытал особых неудобств от того, что закутался всего в два одеяла, хотя под моей подстилкой на твердую холодную землю была набросана лишь какая-то чахлая поросль. Но ведь даже в своих роскошных дворцовых покоях я весь последний месяц спал на жестоком ложе Коцатля, уступив свою кровать выздоравливающему пареньку. Зато ему, успевшему привыкнуть за последнее время к мягкой, пышной постели, видимо, приходилось нелегко. Во всяком случае, если все прочие, устроившись вокруг костра, вскоре захрапели и засопели, мальчик долго беспокойно ворочался, пытаясь устроиться поудобнее, и тихонько поскуливал, ибо это ему никак не удавалось.
– Коцатль, – шепотом окликнул я его, – тащи сюда свои одеяла.
Обрадовавшись, мальчик бросился ко мне, и мы, объединив свои подстилки, соорудили ложе потолще и помягче. Правда, пока мы оба нагишом возились с постелью, наши тела пробрало ночным холодом, так что нам не оставалось ничего другого, кроме как поскорее нырнуть под одеяла, как в гнездышко, и прижаться друг к другу, чтобы согреться. Мало-помалу наша дрожь улеглась, и Коцатль, пробормотав «спасибо, Микстли», вскоре задышал ровно и мягко.
- Предыдущая
- 93/163
- Следующая
