Сказ о Владе-Вороне (СИ) - Кузнецова Светлана - Страница 7

— Я не отрицаю своей вины! — закричал Влад. — Не мог я иначе!

— Пророческий дар у мальчишки, выросшего в Киеве? — Кощей снова рассмеялся, только на этот раз зло. — Да в жизни не поверю!

— Так я и не киевлянин же! — воскликнул Влад. Ему оставалось радоваться лишь тому, что птицы не умеют плакать. Перед глазами так и вставало лживое лицо Настасьи. Собственной слабины Влад не вынес бы уж точно. — Ведь говорил я, какого рода-племени! А ты… не слушал?

— Неважно, — отмахнулся от него Кощей. — Может, и хотел ты как лучше, но защиту мою против меня же обратил, а планы порушил. Правда, потом помог, но вот за это я тебя и не трону. Не попадайся на глаза больше — не помилую! — Развернулся он, вскочил на коня, так дал ему шенкелей, что вороной аж присел, а затем прыгнул вперед да почти сразу же исчез из виду.

Влад сам не понял, как в небо сорвался. Он летел быстрее стрелы и видел многое. Видел: Кощей настиг Ивана Годиныча и в короткой схватке отсек тому голову. Видел пожар в Киеве — то горели ладьи с серебряными боками, не под парусами по морю-океану ходившие. Видел дружинников княжеских, ломавших двери в Кощеев терем. Долетел Влад до оконца в свои покои, а ставни не просто закрыты — заколочены, и в доски натыканы острые гвозди.

«Вот и возмездие, — решил было он, — теперь мне не только к Кощею не приблизиться, но и не стать больше человеком».

Собрался уже обратно в лес лететь (нехорошо птицам в городе, за ради лишь развлечения всякий может бросить камень или стрелой убить), да отворилось соседнее оконце. Нянька в него высунулась, помахала красным платком. Влад влетел в терем, не задумавшись ни о силке птичьем, ни о том, откуда нянька прознала о его личине, кинулся к своему человеческому телу. Тотчас растворился ворон в воздухе, а сам Влад глаза открыл.

Нянька присела рядом, помогла голову поднять и чашу к губам поднесла.

— Зря ты во плоти не перекидываешься, — прошамкала она едва слышно, только по губам слова разобрать и вышло. — Умеешь же.

Влад качнул головой.

— Умеешь, — настаивала нянька, — но ленишься. Лучше подумай о том, что, если бы я не впустила, мыкался бы птицей три дня, а потом тело бы твое бездушное умерло, а после погребения — и ты сам.

Влад вздрогнул.

— Откуда тебе знать, нянюшка?

Та лишь фыркнула.

— А кто тебя растил, от колдовских взглядов волхвов княжеских прикрывал, как думаешь? Я из-за тебя только и живу в Киеве вот уж скоро полвека.

— Но мне и восемнадцати нет… — возразил Влад.

— Как будто это что-то меняет, — проворчала нянька. — Ты пей, пей. Питье терпкое, на травах настоянное, силы вернет, потраву из крови выгонит. А что до полвека, то нашелся один… Вещий. В избушку ко мне явился и сказал: «Пройдет тридцать лет и три года, отдам сына третьего, младшего, киевскому князю. Ему щитом быть тому, кто Русь-матушку от скверны византийской сохранит. Даже если придет та на Русь, все равно наша брать будет: сами ее исказим, а не наоборот, как ворогами задумано. Так вот ты его и храни, пока в силу не вступит».

Влад чуть питьем не подавился.

— Олегом его звали. Слышал, поди?

— Еще бы не слышать, — прошептал он и все же закашлялся. Припомнилось тут, как он с Кощеем повздорил, и стало на душе горько и муторно.

— Чего побледнел, соколик? — фыркнула нянька.

— Какой я тебе, нянюшка, соколик? Сама же видела: птица черная, злокозненная, ревнивая, лишь гадости делать гораздая, — проговорил Влад.

— Кто ж тебе сказал чушь такую?

— Тот, кого я невзначай обидел.

— Как рассорились, так и помиритесь, — сказала нянька уверенно и рукой махнула. — Ты спи лучше и запомни крепко: летать тебе теперь только во плоти можно, чтобы по желанию в человека оборачиваться, иначе беды не миновать: сам погибнешь и всех, кто тебе дорог, сгубишь следом. Не я же ставни затворила и заколотила, сам понимаешь. Волхв княжий приходил, почувствовал что-то, змей подколодный.

— Не умею, нянюшка.

— Зато знаешь, — с еще большей убежденностью ответила нянька и положила костлявую руку ему на грудь напротив сердца. — Вот здесь ведаешь.

Хотел Влад возразить, да не успел: глаза сами закрылись, и сон завладел им без остатка. Ничего на этот раз он не видел, никуда не летал. Окружала Влада лишь тьма кромешная: теплая и ласковая.

Долго болел Влад, да тело молодое и отвары нянькины поставили его на ноги. Через месяц снова стал брать меч в руки, еще через два — одерживал верх против трех поединщиков. Глядя на это, князь опять разговор о вступлении в дружину завел, но Влад на этот раз не говорил ни «да», ни «нет», твердо решив уйти из Киева, дождавшись праздника совершеннолетия. Только перекидываться во плоти у него так и не получалось.

— Птицей призрачной сколь угодно по чужим снам летай, а в Явь не лезь! — каждый раз напутствовала его нянька. — Призрачное тело тебе вовсе не для этого мира дадено.

Со снами тоже не все хорошо было. Князь и в грезах ночных власть свою укрепить мечтал, хотел стать таким же, как император византийский, строил коварные планы по ослаблению больно вольнодумных бояр да вел расчеты по прихвату денег у купцов зажиточных. Бояре больше о собственной мошне пеклись, до самого Киева не было им никаких дел. К волхвам Влад лезть опасался. Кощей же его словно отшвыривал от себя: стоило Владу, находясь во сне, о нем лишь подумать, просыпался тотчас с больной головой и сосущей пустотой в груди.

С оборотничеством не выходило у Влада вообще ничего. Сколько раз нянька над ним потешалась, заставая, как он кувыркался через голову.

— Ты ж не волк, а птица! — повторяла постоянно. — Сказки вспомни: ударился сокол оземь…

— И набил шишку, — с этими словами Влад поднимал со лба челку и показывал темный синяк. Нянька тотчас кидалась замазывать кровоподтек чем-нибудь жирным, темно-зеленым и пахучим.

— Глупый, — упрекала после. — Он же из птичьего обличия в человеческое оземь кидался, а не чтобы перьями обрасти.

…Прошло несколько месяцев. Жаркое лето сменилось золотой осенью, затем зарядили дожди, с каждым разом становившиеся все холоднее. Листья с деревьев облетели, превратив голые веточки в переплетения черных нитей паутины чудовищного паука. Небо заволокло тучами, через них едва-едва просвечивал солнечный диск. Ночи становились все длиннее. В день Владова совершеннолетия выпал первый снег, а мороз сковал землю.

— Вот ведь угораздило родиться в предзимье, когда все живое умирает и засыпает, к холодам готовясь, — ворчал князь, в шубу соболью наряжаясь. Он мог бы закатить пир да тем и ограничиться, однако традиции соблюдал: то ли по собственному почину, то ли отец Влада наказал провести ритуал по всем правилам, наверняка припугнув чем-то.