Эдгар По в России - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 49

Джин? Почему нет? Джин это то, чего не хватало сегодня Эдгару. Выпить, затуманить голову, и, может быть, удастся забыть или хотя бы отвлечься от поисков загадочной девушки.

Ехать пришлось далеко. Эдгар молчал, зато доктор говорил без умолку. Разглагольствовал о грязи на окраинах Санкт-Петербурга, о нерадивости и жадности извозчиков и о том, как опасно появляться на ночных улицах русской столицы, если в карманах пальто нет пары пистолетов. В сущности, ничего нового.

По мере того как лужи на мостовой сменялись на лужи в грязи, а добротные каменные дома на убогие домишки, Эдгар успел прийти в себя и уже раздумывал — а правильно ли он поступил, поддавшись порыву? Может, сегодня бы улыбнулось счастье и он наконец-то нашел бы следы Аннабель?

Но отступать было поздно, потому что доктор уже радостно махал рукой в сторону особняка, стоящего на отшибе и выделявшегося на фоне прочих домов, словно рыцарский замок среди крестьянских лачуг.

— А вы богатый человек, — заметил Эдгар, выбираясь из скрипучей пролетки.

Доктор ответил не сразу, так как ругался с извозчиком. Судя по всему, кучер запросил больше, чем договаривались, а англичанин не желал платить лишнего. Победа осталась за эскулапом, а извозчику осталось лишь сорвать злость на неповинной кобыле.

— Русские всегда пытаются обмануть иностранца, — пожаловался Ишервуд. — Мы договорились на десять копеек, а мужик потребовал пятнадцать — мол, он не знал, что так далеко ехать. Какое мне дело до его знаний? Если ты подрядился быть извозчиком, то будь добр, заранее узнавай свои маршруты и бери деньги в соответствии с уговором. Договора должны соблюдаться! Да, — спохватился доктор, — мне показалось, или вы что-то спросили?

— Я сказал, что вы очень богатый человек, — повторил По, пояснив: — Говорят, в Санкт-Петербурге очень дорогие дома.

— Ну что вы! — рассмеялся Ишервуд. — Если бы мой дом стоял на Невском проспекте или на Гороховой, на Большой Морской, то был бы дорогим. Это место считается дешевым. Вот у вашего приятеля-книжника, действительно дорогой дом.

Эдгара слегка задело, что англичанин назвал старого Шина его приятелем. Уж не следил ли доктор за ним? Устыдившись собственного предположения, пожал плечами:

— Разве у мистера Шина дом? Я думал, у него книжная лавка.

— Мистер Эдгар, друг мой, — вы ведь позволите так себя называть? — господин Шин очень богатый человек. Книжная лавка — это только хобби старика и занимает лишь малую часть его собственного дома. А такой дом стоит огромных денег! Я даже не берусь сказать сколько. Мое жилище — всего лишь гонорар за курс лечения от застарелого сифилиса.

"И плата за молчание", — подумал Эдгар, но вслух, понятное дело, ничего не сказал.

К удивлению юноши, во дворе не оказалось ни привратника, ни дворника. Доктор собственноручно открыл калитку, а потом, подойдя к двери, не стал звонить в колокольчик, а отпер замок собственным ключом. В прихожей хозяина тоже никто не встретил. Ишервуд, помогая американцу раздеться, проникновенно пояснил:

— Не доверяю русской прислуге.

Гостиная, куда доктор провел Эдгара, была довольно большой, но неопрятной. Тут и там валялись разрозненные бумаги, толстые журналы, книги. Не поленившись, Эдгар поднял один из журналов и со вздохом бросил обратно — что-то научное, по-немецки. Вдоль стен выстроились книжные шкафы, набитые пухлыми фолиантами. Похоже, Ишервуд использовал гостиную не только для приема гостей, но и как библиотеку. Исходя из того, что дом был огромен, это казалось странным.

"Боже мой, как здесь холодно!" — подумал Эдгар, поняв, что же его смущало — дом доктора казался нежилым! Ухватив себя руками за плечи, юноша принялся с силой растирать замерзающие мышцы.

— Располагайтесь, — любезно пригласил доктор, сдвигая с угла обеденного стола несколько томов в кожаных переплетах — порыжевших от времени, а на освободившееся место утвердил графин и две рюмки, хотя говорил о стаканчике.

Эдгар уже привык, что в России "выпить" означало еще и перекусить. Но для англичанина "выпить джина" означало именно "выпить джина". А жаль. По с удовольствием бы сейчас съел что-нибудь — хотя бы сэндвич.

Русские привычки становились частью натуры — Эдгар ожидал, что доктор разольет джин и произнесет tost, но тот уже смаковал напиток. Кажется, американец тоже удивил Ишервуда, выпив рюмку в один глоток.

Выпитый джин, словно горячий комок упал в желудок, откуда принялся разливаться по жилам, разнося долгожданное тепло.

— Я снимаю квартиру на острове Василия, там и живу в основном, а в этом доме только храню экспонаты своей коллекции. Им в равной мере вредны и жара и холод. Истопник топит печь три раза в неделю. Надо бы два раза, но проклятая петербургская сырость может испортить ценные вещи, — сообщил доктор, потягивая джин крошечными глоточками. Заметив, что гость посматривает на графин, наполнил его рюмку.

Слегка приподняв брови, доктор проследил, как американец глотает вторую порцию. Снисходительно улыбнувшись, сказал:

— Графин к вашим услугам…

Порции были для таракана, можно бы выпить еще, но Эдгар решил, что ему достаточно. Джин, напиток почти незнакомый (на родине пил либо виски, либо малагу, а в России шампанское или водку), может сыграть с ним злую игру.

— Я уже говорил вам при прошлой встрече, что располагаю кое-какими экспонатами, сделавшими бы честь не только русской Кунскамере, Лувру, но и самому Британскому музею, — небрежно произнес доктор, продолжая терзать свою порцию.

Эдгар ощутил укол где-то внутри — в области национального самолюбия, потому что англичанин не упомянул ни одного американского музея. Правда, юноша и сам не мог вспомнить ни одной отечественной кунсткамеры, но что это меняло? Ишервуд в очередной раз хотел унизить американскую гордость.

— Не хотите осмотреть мою коллекцию? — предложил доктор.

— С удовольствием, — отозвался Эдгар.

Юноше меньше всего хотелось смотреть на "монстры и раритеты" английского коллекционера, но отказываться было невежливо. Доктор отставил свою рюмку — так и недопитую (!) — и повлек гостя за собой.

Собрание экспонатов располагалось на втором этаже, куда хозяин и гость поднялись по широкой лестнице.

— Пройдемте, — предложил Ишервуд, открывая дверь. — Минутку, я зажгу свечи. Здесь ставни. Вот, смотрите…

Свечи, расставленные в правильной последовательности, осветили небольшую комнату, в центре которой располагался подиум, где под стеклянной крышкой, напоминавшей верхнюю половину гроба, лежал мертвец — старый (м — да, а бывают молодые мертвецы?), ссохшийся, с ногами, согнутыми в коленях и разведенными, как у роженицы. Руки сложены крест-накрест, на лице застыла улыбка (ах уж эта улыбка, когда желтые зубы выступают за высохшие десны). Судя по всему, пролежал лет сто, не меньше. Словно угадав его мысли, Ишервуд горделиво произнес:

— Этой красавице почти две тысячи лет!

— Две тысячи? — зачем-то переспросил По, с трудом сдерживая рвотный позыв. — Выглядит она гораздо моложе.

— Да вы остряк.

Кажется, доктор обиделся.

— Нет-нет, — замотал головой Эдгар. — Я думал, ему… ей, то есть, лет сто.

— Перед вами, мой юный друг, лежит сама Поппея Сабина.

Доктор сказал так, словно Эдгар должен был знать, кто такая Поппея Сабина. Судя по имени, какая-то древняя римлянка. Покопавшись в памяти, вспомнил лишь о городе Помпеи — преподобный Брэнсби любил рассказывать об извержении вулкана, а еще больше — об археологических раскопках, в которых ему довелось участвовать в юности.

— Хочу вам напомнить, что Поппея Сабина была женой императора Нерона.

— Того самого? — заинтересовался Эдгар, посмотрев на останки "красавицы" несколько по-иному.

Имя императора Нерона ему было хорошо знакомо. Еще бы! Поэт как-никак.

— Вы тоже считаете, что Нерон приказал сжечь Рим?

— А разве нет? — удивился По. Прищурившись, вспомнил урок мистера Брэнсби и забубнил: — Нерон решил написать картину, посвященную осаде Трои, а для вдохновения приказал поджечь Рим. Устыдившись содеянного, приказал рабу зарезать себя.