Бродяжка (СИ) - "MelodySky" - Страница 41

Направляюсь к шкафу, сдергиваю с бедер полотенце, уже не стесняясь пристального взгляда, которым провожает меня Роджер, и в спешке одеваюсь. О рубашках и пиджаках можно забыть, к черту костюмы, нет времени подбирать что-то более официальное, да и светить засосами перед студентами не хочется. Натягиваю кашемировую водолазку с высоким горлом, чтобы скрыть следы недавней страсти, и джинсы. Впервые в жизни опаздываю, но это даже веселит. Достаю из комода заживляющий крем и бросаю на постель, сам же тянусь за телефоном, но он предсказуемо исчезает где-то в складках смятой простыни.

— Роджи, я опаздываю, верни, пожалуйста, телефон.

— Не-а… Я еще не все твои грязные секретики узнал.

— Мой самый грязный секретик почему-то не спит, как положено послушным мальчикам, а вместо этого капризничает. Я и так только на две лекции иду, чтобы потом подольше побыть с тобой, если еще и опоздаю, то…

Роджер, прищурившись, подозрительно смотрит на меня, и этот взгляд мне совсем не нравится. Что он еще задумал?

— Скажи, вот если бы тебе разбили окно в квартире…

— В каком смысле разбили?

— Ну, обыкновенно: кинули камень и разбили.

Это что за новые игры? Времени и так не хватает, а он выдумывает какие-то глупости?

— И как ты себе это представляешь? Мы живём на последнем этаже.

— Да, что-то я не подумал… — отрешенно глядит в окно и вдруг выдает: — Хорошо, тогда представь, что тебя соседи сверху затопили…

— Роджер, какие соседи сверху? Мы живём на последнем этаже!

— А, черт… Что-то у меня голова с утра не соображает, — смеется и еще дальше под подушку прячет телефон.

— Не выспался? А можно ближе к сути? Иначе я опоздаю…

— Ну, я придумывал причину, чтобы ты не ездил на работу.

— А ещё какие-нибудь идеи есть, безобидные, где не пришлось бы калечить квартиру?

— Ага, есть…

Призывно улыбаясь, переворачивается на спину, демонстрируя свое прекрасное обнаженное тело и полную готовность продолжить то, что мы так превосходно начали ещё ночью. С удовольствием разглядываю его, а затем, не сдержавшись, опираюсь коленом о кровать и наклоняюсь к нему. Целую напористо и жестко, не давая опомниться, отстраняюсь и с загадочной улыбкой перемещаюсь ниже. Медленно лижу его член от основания до головки, обхватываю губами, не разрывая зрительного контакта. Он стонет и выгибается навстречу. Насаживаюсь глубоко до самого горла, и тут же выпускаю, дразня и ехидно подмигивая.

— Потерпи, мой хороший, у меня всего две лекции, а потом я весь твой…

— Нет, Брай… не уходи. — Его ладонь двигается вверх-вниз, ритмично лаская возбужденную плоть, от чего он тихонько поскуливает от удовольствия. Впервые вижу, как передо мной вот так бесстыже, не скрываясь, кто-то себе дрочит. Это до такой степени завораживающее зрелище, что я застываю в ступоре. — Брай… трахни меня, пожалуйста…

Он выгибается от раздираемого его наслаждения, которое не я ему дарю, но это, черт возьми, обалденно выглядит. Возбуждение захлёстывает меня с головой, и я уже хватаюсь за молнию на джинсах, чтобы ослабить давление на пах и стянуть их с себя, но он неожиданно с криком кончает себе на живот. Я даже рот открываю в немом изумлении. Он нагло облизывается и смотрит на меня, распутно улыбаясь. Гаденыш!

— Какого черта ты творишь? — Злость закипает во мне вперемешку с похотью, и его разнузданный вид, красные щеки, мутный взгляд только усугубляют мое состояние. Что за мелкий развратный поганец, я так никогда от него не уйду. — Ты же знаешь, как мне трудно тебе отказывать.

— Тогда поцелуй меня и уматывай.

Тянусь к нему, и он тут же заваливает меня на кровать, кусает мои губы, втягивает в свой рот мой язык и начинает посасывать. Шарит рукой в моих трусах (и когда только успел расстегнуть джинсы?), сжимая и поглаживая, и мне очень, очень не хочется его останавливать. Но я вырываюсь весь мятый и взъерошенный от счастливо хохочущего Роджера.

— Я скоро вернусь, и уж тогда держись. Живым от меня не уйдешь! — Перевожу дыхание, немного успокаиваясь. — И, кстати, тебе принести что-нибудь?

Подползает ко мне, как довольный ласковый кот, трется носом о ширинку, тянет вверх по животу, к груди и, приподнимаясь на коленях, целует в шею, кусает за мочку уха и шепчет так, что мурашки по коже бегут:

— Принеси свой член, а больше мне ничего не надо.

Хочу послать все к дьяволу, поставить его на четвереньки и так отлюбить, чтобы имя свое забыл… Работа… Чертова работа!

— Ты сумасшедший, Роджер, просто изверг…

И с этими словами я спешно покидаю спальню, пока мое самообладание, и так держащееся на честном слове, совсем не рухнуло, и я, наплевав на все свои обязанности, не завалился бы в постель, срывая с себя одежду.

***

Телефон, я предсказуемо забываю дома. Но это к лучшему. За весь день меня никто не дергает, и я успеваю все дела закончить даже раньше, чем планировал. Возвращаюсь с работы в приподнятом настроении, покупаю Роджеру его любимые мармеладки и, как влюбленная девица, спешу домой. Представляю, как затащу его в постель, хотя, подозреваю, именно там он меня и ждет, как зацелую каждый дюйм его желанного тела, как… Улыбаюсь, будто идиот, но прямо перед входом в здание все мое прекрасное душевное состояние мгновенно улетучивается, потому что меня уже караулят.

Мы договаривались на вечер, но он здесь, бодро вышагивает перед подъездом, словно королевский гвардеец перед Букингемским дворцом, и с этим придется смириться. С недовольным видом нервно меряет широкими шагами тротуар, кому-то беспрестанно названивает (уж не мне ли?), что-то бормочет себе под нос. И ведь не обойти его. А так хотелось бы стать невидимкой и проскользнуть незаметно, а он пусть бродит на холоде, как привидение. Может, поостынет немного. Но я взрослый и серьезный человек, и мне не пристало думать о таких глупостях, поэтому я подхожу к мистеру Тейлору и протягиваю ему руку для приветствия.

— Почему меня не пускают? Где вас черти носят, я уже часа два тут мерзну.

Раздражения в голосе столько, что у меня невольно от такой наглости брови ползут вверх. Настроен он весьма воинственно и, кажется, чересчур возбужденным. Улавливаю едва заметный запах алкоголя и мне ох как не хочется впускать его в дом. Он уже нашел выход своей злости в каком-то пабе, но, по всей видимости, не до конца, и она готова обрушиться лавиной и на мою, и что еще хуже, на голову бедного, ничего не подозревающего Роджера.

— Я работаю, мистер Тейлор, надеюсь, я не обязан извиняться за это. А в комплекс не пускают посторонних. Мы договорились с вами на другое время, поэтому ваши упреки неуместны.

— И вы мне не позволите увидеть своего собственного сына? — Насмешливо оглядывает и ждет моей реакции.

— Отчего же… Идемте, раз уж вы пришли. Зачем же вам мерзнуть на улице?

Поднимаемся в полной тишине. Стараюсь избегать его взгляда, а он, кажется, пытается прожечь им в моем затылке дыру. Переживаю, как бы Роджеру не пришло на ум встречать меня нагишом, сверкая всеми пятнами и царапинами. Тогда я точно сяду за решетку, а что будет с ним, даже страшно представить.

В квартире тихо, ни звука, словно вообще никого нет. Но мое вихрастое сонное чудо уже спешит ко мне и с улыбкой сжимает в своих цепких объятиях. Слава богу, одетый! Преданно заглядывает мне в лицо и уже тянется за поцелуем, но я отстраняюсь и нарочито громко говорю:

— Роджер, твой отец пришел. — В раздражении кидаю пакет с конфетками на тумбочку и раздеваюсь. Затем поворачиваюсь к незваному гостю и добавляю бесцветным голосом: — Проходите, мистер Тейлор.

— Спасибо, но в этом нет необходимости. Я пришел за своим сыном.

Роджер напряженно молчит, даже не здоровается с отцом, а только глядит исподлобья. Медленно встает за моей спиной, снова прячась, и тихо, но очень решительно припечатывает:

— Я никуда не пойду.

Что чувствую я? Наверное, впервые на короткое мгновение я лишаюсь всех чувств. Становится так легко, как никогда, я словно со стороны наблюдаю, как два посторонних мне человека разыгрывают дешевую семейную трагедию. А потом весь этот шквал чувств и эмоций, будто бы дожидаясь какого-то сигнала, обрушивается на меня ледяной волной. Я не могу позволить кому бы то ни было забрать у меня Роджера, лишить того, кто мне нужен больше собственной жизни. Я не представляю, что снова буду жить на пару со своим одиночеством, черстветь и проклинать несовершенный, жестокий мир. Но разумом понимаю, что не имею никаких прав на этого мальчишку, и если его отец будет настаивать, я ничего не смогу сделать. И злость от бессилия, и жгучая обида вскипают в моем сердце. Попробую убедить его… Прихожу в себя от того, что Роджер со слезами на глазах трясет меня, умоляя: