Пламенный клинок - Вудинг Крис - Страница 109

— Я пойду за ним, потому что он один из нас, — оборвал его Арен и удалился вслед за скарлом.

Кейд одарил Фен деланой улыбкой.

— Ну что ж, — сказал он. — Похоже, мы остались вдвоем.

«Кожекрад!»

Кровь стучала у Граба в ушах, в горле саднило, зубы скрежетали. Он вытер плевок рукавом, но по-прежнему чувствовал его на лице, поспешно шагая по улицам; голова у него кружилась от гнева и стыда, он почти не замечал людей, мимо которых проталкивался.

На него нахлынули воспоминания о другой женщине, которая тоже плюнула в него. Отыскала его в бражной зале, пирующего вместе с героями, возвела на него обвинение и тем самым навеки погубила. Недавние друзья приволокли его в жреческие палаты из черного камня и бросили перед Мрачными Мужами — отвечать на обвинение.

Мрачные Мужи выслушали его, косматые и угрюмые, в потрепанных мехах, покрывавших плечи, и широкополых шляпах с мягкими полями. Глаза их скрывались под повязками из лоскутьев, а на каждом лоскуте был намалеван другой глаз: глаз Урготхи, Костяного бога, который видит любую ложь. Под их незрячими взглядами Граб поведал свою историю, до последнего отстаивая собственную невиновность.

Когда он договорил, главный из Мрачных Мужей подался вперед, разомкнул уста, обнажив гнилые зубы, и произнес слово, которое обрекло его на проклятие: «Ханнаквут».

Граба повалили наземь, и к нему приблизился кожеписец. «Очисти его! — велели Мрачные Мужи. — Сотри ложь с его тела!» Кожеписец поступил иначе. Он наклонился к обвиняемому и основанием ладони чиркнул ему по глазам. Граб вскрикнул от острой боли. Когда жжение унялось, на лице у него осталась уродливая черная дуга от виска до виска. Напоминание о его позоре; знак изгоя.

Он торопливо пробирался через Кандальный рынок, сворачивая наугад, пока не оказался в тупике перед невысокой стеной над мостом Покровителя, соединявшим северный берег реки с Государевым островом. Движимый неясным порывом, скарл уселся на стену и свесил ноги. До земли довольно высоко. Достаточно, чтобы расшибиться насмерть.

Неподалеку от него на стену приземлилась ворона. Прошлась взад-вперед, поглядывая на него похожим на бусинку глазом.

«Костяной бог наблюдает, — подумал Граб. — Костяной бог ждет».

Давно ли он стал изгоем? Уже и не вспомнить. Но долгие годы Граб не ведал ни дружбы, ни доброго слова. Все это время он водил приятельство с забулдыгами в оссианских портах, но настоящими друзьями они не считались: скарл не может дружить с иноплеменником.

А собственный народ его отринул.

За спиной он услышал шаги. Паршивец. Мальчишка взгромоздился на стену рядом с Грабом, свесил ноги и уставился вниз, на снующих по мосту людей.

— На кого нацелился? — вдруг спросил Паршивец.

— Чего?

— Ну, если ты собрался прыгнуть, то неизбежно на кого-нибудь приземлишься. Почему бы не рассчитать поточнее? Я бы выбрал вон того солдата. Не нравится мне его вид. К тому же он кроданец. — Арен взглянул на Граба: — Ну а ты?

Граб задумался и показал пальцем:

— Женщину в красном платье.

— Беременную?

— Да. Граб заберет две жизни в обмен на одну.

Паршивец с преувеличенным неодобрением покачал головой, но Граб решил, что шутка удалась.

— Помнишь первый раз, когда мы встретились в лагере? — спросил Паршивец.

— Ага. Граб поколотил Паршивца.

— Думал ли ты, что мы будем вот так сидеть на стене в Моргенхольме и обсуждать, на кого лучше сигануть с высоты?

Граб взглянул на него.

— Конечно, нет, дурень. Если бы Граб умел предвидеть будущее, он не оказался бы в лагере.

— А как ты туда угодил?

— Попался на карманной краже. Граб объяснил кроданцам, какой он могучий и сколько врагов одолел, и его не повесили. А сослали на рудники.

Арен криво усмехнулся и откинул со лба спутанные темные пряди.

— Не хочешь поведать мне, что значит кожекрад? — спросил он.

Граб шмыгнул носом и утерся рукавом. Обычно он не горел желанием рассказывать о своем позоре, но Паршивец был не из тех, кто воспользуется его откровенностью в своих целях, а Граб чувствовал себя подавленным и одиноким.

Может, и правда рассказать Паршивцу обо всем? Кажется, между друзьями так принято.

— Паршивец слыхал о Рассеянии?

— Слыхал. Но знаю не особо много.

— Обряд посвящения у скарлов. Первенца каждой семьи посылают в большой мир, совершить великие подвиги и вернуться со славой и богатством. Остальные сидят дома и ведут хозяйство. Первенцев считают счастливцами! Они становятся героями.

Он пошарил по карманам, достал серебряную фляжку с изящным растительным орнаментом и протянул Арену. Потом извлек из трутницы две тонкие сигары, прикурил обе и одну протянул Паршивцу, тот принял ее без особого воодушевления, разглядывая обслюнявленный конец, побывавший во рту у скарла.

— Граб задолжал тебе несколько сигар. Еще в лагере.

— Точно, — кивнул Паршивец. — Я и забыл. — Он сделал затяжку и закашлялся.

Граб ухмыльнулся.

— Это с непривычки, — сказал он и похлопал Паршивца по спине, чуть не столкнув со стены. — Выпей, станет легче!

Паршивец отвинтил пробку, сделал глоток и закашлялся еще сильнее.

— Что это? — выдохнул он, возвращая фляжку.

— То, что было во фляжке, когда Граб ее украл.

— Значит, ты покинул родину и явился в Оссию, — сказал он. — А потом?

— Скарлам здесь не доверяют. Работу не найти. Граб хотел совершить великие подвиги, но вскоре начал голодать. — Он пожал плечами. — Чем занимался Граб? Скитался. Сходился с людьми, расходился с людьми. Воровал, дрался, набивал брюхо, дышал воздухом. Но совершал ли подвиги? Нет. Шли годы, но ничего не происходило. Ничего достойного, чтобы нанести на кожу.

Он затянулся сигарой и сделал глоток из фляжки. Жидкость в ней обладала резким травяным запахом и на вкус напоминала палую листву, но Граб был неприхотлив, поэтому выпил еще.

— Однажды все изменилось. Началось восстание в Дурне. Жрецы, король и дворяне переполошились, принялись за хорошую плату набирать наемников. Граб пошел записываться. Может быть, он совершит что-нибудь великое. Может быть, умрет с ржавым мечом в заднице. — Он взглянул на ворону, сидевшую поодаль на стене. Вот бы она улетела! Трудно рассказывать такую историю, когда слушает Костяной бог. — По пути Граб набрел на место недавней битвы. Двести убитых, а то и больше. Много ворон; Костяной бог искал, чью бы историю прочесть. Мы тоже искали: деньги и ценные вещи. Мертвецам они не нужны. — Он снова отхлебнул из фляжки. — Граб нашел убитого скарла. Половину его тела покрывали татуировки. Граб прочитал их и подивился. Тот человек был героем. — Он вздохнул и опустил голову; вместе с опьянением рос и стыд. — И тут Граб понял. Тот человек звался почти так же, как Граб. Добавить к его имени одну букву — и они полностью совпадут. Граб счел это знамением.

— Какое твое настоящее имя?

— У меня его нет. Оно утрачено. Видишь? — Он показал на черное пятно в верхней части левой щеки, под самым глазом. — Здесь у скарлов указываются имя, племя, место рождения. У меня не осталось ничего. Граб теперь просто Граб, из ниоткуда.

— Не бывает людей из ниоткуда. Неважно, что написано у тебя на коже.

— Для Костяного бога важно. Память умирает. Плоть гниет. Остается лишь то, что написано. — Он махнул рукой. Ему не хотелось об этом говорить. Нет муки горше, чем стать Забытым.

— А почему тогда Граб?

— Так меня называли в шайке Нука, еще в Каракве.

Паршивец состроил подозрительную мину, но смолчал. Наверное, хотел спросить про Нука и Каракву. А Граб понял, что, начав рассказ, хочет довести его до конца.

— Граб решил присвоить историю мертвеца. Все подумают, что он сам совершил все эти подвиги. Граб станет героем, будет пировать в бражных залах и до скончания дней пользоваться всеобщим почтением. Поэтому Граб забрал эту историю себе и направился домой, к побережью.

— Скопировал ее с кожи?