Если бы знать - Джексон Лайза - Страница 2
- Предыдущая
- 2/88
- Следующая
И, видит бог, принял это как должное.
А в следующий миг заметил его. Свой обратный билет из пекла. Огненная иллюминация высветила в отдалении джип. Верный конь стоял там, где оставил его хозяин, – на заброшенной лесозаготовителями дороге, – и в тонированных стеклах его плясали языки пламени.
С трудом поднявшись на ноги, он расстегнул карман, нашарил ключи. Доковылял до своего стального спасителя, распахнул дверцу. Дело сделано. Почти.
Дым застилал глаза, першил в горле. Дрожа всем телом, убийца рухнул на сиденье и выжал сцепление. Острая боль вновь пронзила колено, но он даже не поморщился. Взревел двигатель. Убийца бросил последний взгляд на лес, залитый призрачным светом, и захлопнул дверцу. Маску он так и не снял.
Переключившись на первую скорость, вдавил педаль до упора. Но колеса джипа вхолостую вертелись в глубоких, полных грязи колеях.
– Давай, давай!
Верный джип рвался изо всех сил, пыхтя и разбрызгивая грязь из-под колес.
Наконец машина рванулась вперед. В зеркале заднего вида поднимались к небесам, смешиваясь с туманом, огонь и дым.
«Она умерла. Ты убил ее. Отправил ее черную душу в ад! Бог свидетель, она это заслужила!»
Он включил радио. Прорываясь сквозь надсадный рев мотора, из динамиков послышался знакомый хрипловатый голос Джима Моррисона: «Так зажги во мне огонь, детка, зажги во мне огонь...»
«Никогда. Никогда, ни в ком больше эта сука не зажжет огонь».
Глава 1
Она ничего не видит, не может заговорить, не может, о боже, не способна даже шевельнуть рукой. Пытается открыть глаза – но веки, кажется, весят тысячу тонн; они намертво склеены над глазами, пылающими страшной, ослепительной болью.
– Миссис Кейхилл?
Прохладные пальцы осторожно касаются ее руки.
– Миссис Кейхилл, вы меня слышите?
Мягкий женский голос доносится откуда-то из дальнего далека, с той стороны боли. «Так это я? Я – миссис Кейхилл?» Имя кажется каким-то не таким, но она не понимает почему.
– К вам пришел ваш муж.
«Муж? Но у меня нет... Господи, что со мной?! Может быть, я схожу с ума?»
Женщина убирает руку. Тяжелый вздох.
– Мне очень жаль. Она по-прежнему не реагирует.
– Шесть недель в больнице! – Мужской голос. Жесткий. Резкий. Требовательный. – Шесть недель – и никакого улучшения!
– Улучшения есть, и немалые. Она самостоятельно дышит. Я замечала движение глаз под веками. Несколько раз она кашляла, а однажды попыталась зевнуть. Все это хорошие признаки – они показывают, что мозг не пострадал.
«Пострадал мозг? Господи, что происходит?»
– Почему же она никак не очнется? – настойчиво спрашивал мужчина.
– Не знаю.
– Черт! – вполголоса выругался он.
– Дайте ей время, – негромко произнесла женщина. – Нельзя сказать с уверенностью, но не исключено, что сейчас она нас слышит.
«Да, да, слышу! – хотелось крикнуть ей и прервать эту бессмыслицу. – Только я не миссис Кейхилл, и никакого мужа у меня нет. И еще я умираю от боли. Помогите, кто-нибудь, ради бога! Если это больница, у вас должен быть морфий, или кодеин или хотя бы аспирин. – Вокруг сгущался туман. – Вот бы снова нырнуть туда, в прохладную мглу небытия!»
– Марла! Это я, Алекс.
Глубокий мужской баритон зазвучал громче, словно его обладатель стоял теперь совсем рядом. Она снова ощутила прикосновение к своей руке и хотела шевельнуться, чтобы дать ему знать, что все слышит и понимает, но не могла пошевелить даже пальцем. Запах одеколона. Дорогого одеколона. Но откуда она это знает? Пальцы гладкие, сильные. Руки Алекса. Ее мужа.
Она пыталась восстановить в памяти его лицо, цвет волос, ширину плеч, размер ботинок, хоть какую-нибудь знакомую черточку. Но тщетно. Ни голос его, ни руки, ни одеколон, ни шерстяной рукав пиджака, пропитанный горьковатым табачным ароматом, – ничто не вызывало воспоминаний.
– Милая, пожалуйста, очнись! Мне очень тебя не хватает, и детям тоже. – Голос его дрогнул и умолк.
«Детям?!» Нет! Быть не может! Или... Но разве может женщина – пусть даже на больничной койке, оглушенная болью, напичканная лекарствами, – забыть, что у нее есть дети? Женский инстинкт, первобытное шестое чувство напомнит ей о материнстве!
Однако ее интуиция молчала. Обездвиженная, запертая во тьме, она ровно ничего не знала о себе. Если бы только открыть глаза... или не открывать. Провалиться в уютное тепло забытья. Надо подождать. Придет время, и она все вспомнит.
Холодные пальцы ужаса пробежали по позвоночнику, когда она вдруг осознала, что не помнит вообще ничего. Ни единого мгновения своей жизни. Словно ее и не было на свете.
«Это сон. Надо проснуться, и все пойдет по-прежнему», – успокаивала она себя.
– Марла, прошу тебя, вернись ко мне. Вернись к нам, – хрипло прошептал Алекс, и она почувствовала, как в глубине души шевелится неясная тень, слабый отзвук какого-то чувства к безликому незнакомцу, называющему себя ее мужем.
Гибкие пальцы Алекса переплелись с ее пальцами. Что-то кольнуло в руку – должно быть, капельница. Господи, помилуй, что за жалкое зрелище – словно сцена из какого-нибудь слезливого фильма!
– Сисси по тебе скучает, а маленький Джеймс... – Голос его снова дрогнул.
Она напряглась, стараясь вызвать из подсознания хоть обрывок нежности, хоть крохотный след любви к человеку, которого не видит и не помнит. Но зияющий провал на месте памяти не давал ответов. Она не могла даже предположить, как Алекс выглядит, где работает, как занимается с ней любовью... уж такое-то разве можно забыть? А дети? Сисси и Джеймс? Но и с этими именами ничего не связывалось. Ни розовощеких малышей, ни угловатых подростков, ведущих войну с угрями, – ничего. Пустота.
Очевидно, в капельницу наконец-то добавили болеутоляющего. Она почувствовала, что отделяется от своего тела и куда-то плывет, плывет... Но пока она не хотела терять сознание.
– Сколько еще ждать? – спросил мужчина, убрав руку.
– Этого никто сказать не может. Бывает по-разному, – ответила медсестра. Голос ее доносился, словно из туннеля, отдаленно и гулко. – В таких случаях ничего предсказать невозможно. Иногда кома длится всего несколько часов, а иногда недели, даже месяцы.
– Хватит! – резко прервал он. – Этого не будет! Она очнется! – В голосе прозвучала сталь. Похоже, этот человек привык отдавать приказы. – Марла! – Голос стал громче – видимо, Алекс повернулся к кровати лицом – и нетерпеливее: – Неужели ты меня не слышишь? Ради всего святого, ответь!
Она напрягла все мышцы. Напрасно. Какая-то безжалостная сила навалилась на нее, прижала к матрасу, вдавила в больничные простыни. Она не могла шевельнуть даже пальцем.
– Я хочу поговорить с врачом, – резко произнес Алекс. – Не вижу причин, почему нам нельзя забрать ее домой и заботиться о ней там. Я найму нужных людей. Сиделок. Медсестер. Санитарок. Поставлю все необходимое оборудование. Места в доме достаточно, уход будит не хуже, чем здесь.
Наступило долгое молчание. Марла ощутила безмолвное неодобрение медсестры (по крайней мере, она предполагала, что женщина с мягким голосом – медсестра). В напряженной тишине она напрягала все мышцы, чтобы открыть глаза, шевельнуть рукой, каким-нибудь, хоть самым ничтожным движением показать, что в ней теплится сознание, что сквозь пелену боли к ней пробиваются их голоса.
– Я сообщу доктору Робертсону, что вы хотите с ним встретиться. – Из голоса медсестры исчезли ласково-успокаивающие нотки: теперь он звучал сухо, официально. – Не уверена, что он сейчас в больнице, но я прослежу, чтобы ему передали.
– Буду признателен.
На несколько секунд – или, может быть, минут – Марла отключилась. Ее забытье вновь прервали голоса.
– Думаю, миссис Кейхилл лучше не тревожить, – говорила медсестра. – Ей нужен покой.
– Мы только на минуту.
Новый голос. Пожилая женщина с аристократическим произношением. Несмотря на возраст, речь звучит отчетливо, твердо, с хорошо отработанными модуляциями – словно новая посетительница расставляет слова по невидимым полочкам.
- Предыдущая
- 2/88
- Следующая
