Намордник (СИ) - "avada___kedavra" - Страница 2

Свидетельства относились в основном к Первой Чеченской и Афганской, но были и более поздние, и более ранние. О Великой Отечественной в том числе. Вот про кого ходили те патриотичные сказочки.

Поначалу после каждой порции информации хотелось хорошенько вымыться, а лучше — снять себя кожу и простирнуть в машинке на максимальной температуре. Однажды Номеру удалось достать зернистую черно-белую запись так называемой “тренировки” одного из отрядов, которую даже с дрессурой нельзя было сравнить, потому что Сережа пару раз видел в парке неподалеку от офиса, как проходили групповые встречи собачников с кинологом. На записи не было ничего похожего, зато были — кровь, бойня, нечеловеческие, страшные лица. Запись была без звука, Сережа посмотрел ее трижды, все восемнадцать минут тридцать четыре секунды, вырванные из контекста, без начала и конца, и только после этого бросился в ванную, где его вывернуло наизнанку, а потом еще, и еще, и еще.

Этого не было с Олегом, повторял он себе, это было с кем угодно, но не с Олегом. Они не могли сделать с ним ничего подобного.

Но дело было не в этом одном.

Дело было еще и в том, что Сережа всегда был чересчур чувствительным к различным проявлениям несправедливости. Не только касательно Олега. Он всегда знал, что армия это хуйня собачья, оплот токсичной маскулинности и фестиваль жестокого абсурда, а Олег все равно вылетел из универа и поперся туда. А потом погиб даже не на своей операции. А, может, погиб и во второй, настоящий раз, только похоронки уже не прислали.

Сережа сминает в руках подол футболки. Утверждение “правительство ебет меня каждый день” уже не кажется столь остроумным, каким казалось, когда он только купил футболку и ничего еще не знал. Сережа меняет ее на драконов.

А потом звонит Номер и говорит, что они на месте.

***

В первую секунду Сережа его не узнает. Фигура, лицо, волосы — вообще ничего родного, ничего из того, что бы он помнил об Олеге Волкове. Даже сердце не екает.

Наверно, думается отстраненно, это такая защитная реакция. Их ведь разделяют всего несколько метров, а не как полчаса назад — два с половиной года ада и одна похоронка.

Очень страшно.

Олег похудел и заматерел. Оброс. Обзавелся шрамами. Его приволокли к Сереже в офис — он хотел ехать в аэропорт, встречать, но Номер настрого запретил и велел ждать — почему-то босиком и в одних спортивных штанах. Двое держат с боков, еще один с просматривающейся через пиджак кобурой чуть поодаль. Сам Номер не явился, но это было ожидаемо — для людей подобной профессии анонимность дорогого стоит. Олег обессиленно дергается в чужих руках. Его голубые глаза затуманены, как от наркоты, а на лице…

— Снимите это с него, — хрипло требует Сережа, чувствуя, как подступает паничка. Уродливая металлическая клетка, закрывающая лицо от переносицы до подбородка и удерживаемая на голове ремнями, может быть только намордником. Намордником, который они нацепили на человека, которого Сережа любит больше жизни и которого считал погибшим, как на дикого зверя. Намордником, слишком неглубоким для собачьего и слишком серьезным для купленного в секс-шопе.

Оказывается, Сережа все это время жил в мире, в котором существует такая дрянь, сделанная человеком для человека.

— Сергей Дмитриевич… — пытается возразить один из вышибал.

— Снимите это с него! — взвизгивает Сережа. Внутри поднимается волна испепеляющей все на своем пути ярости, на которую он даже не знал, что способен.

Хочется сжечь кого-нибудь, что-нибудь, что угодно до тла.

Наверное, это тоже защитная реакция. Херовая: как и любая волна, ярость, жадно лизнув берег сознания, отступает, и снова становится очень страшно.

Ноги совсем не держат, и Сережа едва не рушится на пол. Но вместо этого его вдруг швыряет к Олегу. Ближе, вплотную, только бы прикоснуться, со всего маху вдаривает по мозгам, боже, только бы прикоснуться к нему, потрогать, проверить эту реальность на прочность, он ведь живой, живой, живой.

Олег.

У Сережи словно распускаются внутри огромные крылья, кто-то будто бы большой и сильный подхватывает его подмышки, и не дает упасть, и толкает вперед.

К Олегу.

Олег едва заметно дергается, руки держащих его людей напрягаются в попытке его удержать. Сереже плевать.

Сережа кладет руку ему на лицо прямо так, прямо на намордник. Прутья холодят пальцы, основания ладони касается горячее судорожное дыхание.

Олег дышит, а значит — живой.

Точно живой.

Голубые глаза напротив вспыхивают проблеском сознания, у Сережи в преддверии горькой, но такой долгожданной улыбки подрагивают уголки губ. Жжет глаза.

— Леж?..

А потом проблеск сознания тает. Олег снова дергается, глаза у него делаются не то презлыми, не то перепуганными, и он издает такой страшный, такой нечеловеческий рык, что Сережа сразу понимает, зачем нужен намордник.

Если бы не он, Олег бы попросту перегрыз ему глотку.

***

Это, пожалуй, худшее из всего, что с ним когда-либо случалось. Хуже бесконечной травли в школе, хуже тех нескольких месяцев, когда Олег, после того как Сережа, сходивший с ума от бешеной подростковой влюбленности, неумело поцеловал его в губы, шарахался от него, как от прокаженного. Хуже их отвратительной, может-нам-вообще-расстаться ссоры перед уходом Олега в армию, хуже конкурентов, пытавшихся отжать “Вместе” и вывезших его в лес в багажнике черной тонированной машины, как в каком-нибудь паршивом боевике — Сережа до сих пор не понимает, как ему удалось их заболтать и как потом так удачно сложилось, что все три уебка сдохли самыми нелицеприятными способами аккурат друг за дружкой.

В каком-то смысле даже хуже похоронки. Сережа ведь не поверил похоронке, начал рыть носом землю и — нашел.

Не верить собственным уже сложнее.

Номер советует специалистов, всех с приставкой “психо”, и диктует рекомендуемые шестизначные расценки, поясняя, что за такой гонорар “или держат рот на замке, или согласны помереть в ближайшей подворотне от случайного ножика”. В первую очередь специалисты пытаются снять Олега с наркоты. Сережа не хочет, но должен знать теперь список в почти двадцать труднопроизносимых названий, который венчает WW4-19 — четвертое поколение препарата, разработку и тестирование которого официально прикрыли еще в восьмидесятые. Среди наиболее часто встречающихся побочек — неконтролируемая агрессия, провалы в памяти, проблемы с концентрацией.

Ублюдки, думает Сережа.

Чтоб вы так же, обколотые этой дрянью, не могли ни действительность воспринимать, ни говорить по-человечески, ни узнавать людей, которые искали вас по всей сраной планете больше двух лет.

Чтоб вы сдохли.

Олег его не узнает. Олег не говорит по-человечески. Олег не спит на кровати в отведенной ему комнате, а спит исключительно на полу. Не бросается, потому что едва ли Сережа представляет из себя угрозу и к тому же приносит еду, но сжимается в комок и предупреждающе рычит в ответ на любую попытку приблизиться или заговорить с ним.

Олег и не Олег вовсе.

Когда ломка разворачивается в его новом, незнакомом Сереже ни единым шрамом или мускулом теле в полную мощь, становится сильно хуже. В самые страшные моменты Олег мечется по комнате на четырех конечностях и ужасно, по-звериному воет. Как будто его раздирает изнутри. Сережу предупреждали, что такое возможно — неизвестно, как долго и в каких количествах пичкали Олега, меняли ли препараты, пытались ли снимать с лекарств — но Сережа все равно зарабатывает отложенный нервный срыв и разбитый висок прямо здесь и сейчас, когда, не выдержав, пытается сунуться, а Олег отшвыривает его… рукой? Лапой? И скалится, едва не капая слюной на пол.

Приходится вызывать специалистов, но уже других — способных удержать и обездвижить буйного психа или гигантского взбесившегося пса.

Когда специалисты закрывают за собой дверь к Олегу, отрезая Сережу от больной, выворачивающей душу какофонии из скулежа, скрежета и глухих ударов — господи, он, что, бьется всем телом о стены? — наконец накрывает, и Сережа плачет, плачет долго, надрывно и со вкусом, так, что опухает все лицо и дышать получается только ртом.