Дело Черных дервишей - АНОНИМYС - Страница 12

Прочитав телеграмму, почтовая барышня подняла глаза на Загорского. В глазах этих плескалась тьма…

Спустя несколько секунд праздные зеваки, сидевшие на корточках возле здания консерватории, увидели, как дверь главпочтамта распахнулась, оттуда стрелой выскочила высокая женщина в платье и шароварах и сломя голову бросилась прочь. Следом за ней метнулся невесть откуда взявшийся китаец, в несколько прыжков догнал беглянку. Та заметалась между деревьями, но ловкий китаец не давал ей удрать и наконец окончательно прижал к тополю. Та развернулась и сверкнула на него обжигающим черным из глаз.

– Убью! – прошипела она…

Ганцзалин только ухмыльнулся и железной рукой вывернул ей запястье.

Когда Нестор Васильевич вышел из здания почты, глазам его представилось фантастическое зрелище. На другой стороне улицы, недалеко от консерватории, на горячих кирпичах тротуара лежал Ганцзалин. Верхом на нем сидела почтовая барышня. Коленом она упиралась китайцу в кадык, а правой рукой, видимо, пыталась выдавить ему глаз. Ганцзалин перехватил ее руку и сопротивлялся изо всех сил, но было видно, что надолго его не хватит.

Расстояние между почтой и сражающимися Загорский преодолел за несколько секунд. В прыжке он сбил женщину на землю и покатился вместе с ней по тротуару, стараясь, впрочем, не ранить и не травмировать слишком тяжело. Хорошее воспитание, однако, сыграло с ним злую шутку. Пока они катились, женщина так ткнула Загорского в живот твердым кулачком, что у него перед глазами поплыли звезды. Превозмогая боль, он попытался выкрутить ей руку. Однако та проявила необыкновенную ловкость и, вывернувшись, как змея, осыпала Загорского градом молниеносных ударов. Один из них достиг-таки его горла. По счастью, он пришелся вскользь, однако Нестор Васильевич закашлялся и вынужден был выпустить противницу.

Та воспользовалась моментом и ринулась прочь. Нестор Васильевич, продолжая кашлять, проводил ее оторопелым взглядом. Потом вернулся к Ганцзалину, который с трудом поднялся и сидел теперь прямо на тротуаре, ошалело глядя перед собой.

– Ты стареешь, дружище, – сказал Нестор Васильевич, – с тобой справилась женщина.

– На себя посмотрите, – огрызнулся Ганцзалин.

Загорский помог ему подняться. Под глазом у помощника наливался огромный синяк.

– Ты цел? – спросил Нестор Васильевич с некоторой тревогой.

– Там видно будет, – проворчал Ганцзалин.

Несколько секунд они мрачно смотрели друг на друга.

– Похоже, этот противник нам не по зубам, – наконец сказал Нестор Васильевич. – Надо бы обзавестись оружием.

«Дорогая моя и разлюбезная мамаша Капитолина Александровна!

Так что пишет вам с оказией сын ваш, красноармеец Пухов, стоя в ночи на станции Туркестан в далекой от родного нашего села Кри́вичи жаркой туркестанской сторонке. Страна эта, дорогая моя мамаша, не похожа на то, что вы видели в предыдущую свою жизнь, и не дай вам, конечно, Бог такого увидеть и в будущем. Здесь кругом целыми днями жаркое лето, солнце печет до мозгов, а воды в пейзаже почти никакой, только из железного бака, да и то по приказанию командира, товарища Веретенникова. Цветет эта вода безбожно, и хотя ее всегда надо кипятить, но все равно очень я опасаюсь происхождения от нее чумы, холеры или других, неизвестных науке заболеваний.

По всему периметру обступают наш паровоз степи и пустыни, шипят змеи и как бешеные скачут козлы, называемые для красоты речи сайгаками. Обычные козлы тут тоже имеются, но в гораздо меньшем количестве, а все больше овцы и зачем-то верблюды. Верблюд, разлюбезная мамаша, это такой лошадиный ублюдок, по виду как будто собрались со всей деревни мужики и мутузили его весь вечер, а потом отпустили душу на покаяние. Описать его человеческим языком нельзя, а другим, извините, не решаюсь. На спине у него две кочки, и если влезть между ними, он так сдавит, что хоть караул кричи. Кроме того, далеко и метко плюется, часто попадая в морду лица. Меня это несчастье не коснулось, поскольку сызмальства вашими заботами рос юрким и смышленым, а некоторые другие красноармейцы, не такие грамотные, исплеваны были до насквозь. Зачем в хозяйстве такая скотина, никак не пойму – разве что для борьбы с мировой контрреволюцией, и то вряд ли. Ходят, однако, слухи, что с него стригут теплую шерсть, полезную от ревматизмов, молоко пьют, а жареное мясо пускают в прожор. Что ж, очень может быть. Места тут насквозь татарские, а они, известно, едят все, даже коней с верблюдами, а вина при этом никакого нет или, может быть, от трудового народа прячут.

Как меня забросило в такую даль, об этом, мамаша, отдельный и обстоятельный разговор. Скажу только, что благодаря своей грамотности попал я в охранную команду, а везем мы ценную книгу, по которой все на свете татары молятся своему татарскому Богу. Раньше книга эта лежала в городе Уфе, теперь, значит, пришло ей время сдвинуться к югу, в город Ташкент, а нам – вместе с ней. Не знаю, зачем ее охранять и кому такое добро кроме татар надобно, но сказано охранять – будем охранять хоть до наступления мировой революции (по-вашему, мамаша, это все равно как второе Пришествие).

Вообще страна тут исключительно татарская, хотя и православные попадаются. Комиссары, как и положено, все больше из жидков, но наш товарищ Веретенников – такой русский человек, что хоть кол на нем теши и гвозди из него делай. Очень это положительный и свойский командир, хотя и строгий. Совсем не забалуешь у него – как начнет орать, волосы дыбом. Слава, думаешь, тебе, Господи, что сейчас не военный коммунизм и к стенке просто так за здорово живешь любого-всякого уже не прислоняют, а только особо отличившихся. Пиф, как говорится, паф и ой-ей-ей – вот тебе и весь разговор. Ну, да нам с такими не по дороге, поскольку нам революция – мать родна.

Племена тут живут тоже татарские, но между собой по названиям различаются: есть киргизы, есть кайсаки, узбеки есть и прочие разные тюркмены. Все почти ходят в халатах и малахаях, а бабы не только в платьях, но в штанах под ними. Некоторые бабы также закрывают накидкой волосы, это называется чадра, а другие – и все лицо вместе с телом до колен, это есть паранджа. Из-за этого никак нельзя понять, красивая перед тобой или так, оторви и брось. И даже, говорят, при свадьбе женихи сами не знают, кого им сосватали. И только уже обженившись, понимают, какой выпал на их долю удивительный крокодил. По этой грустной причине многие здешние мужчины имеют по две, три и более жен, так как пытаются всякий раз угадать красивую, но никак не могут.

Что же касаемо нашего задания, то оно довольно-таки секретное, чтобы не прознали враги мировой революции. Вам же я об этом пишу, как вы есть моя мамаша и от вас у меня секретов никаких нет и быть не может, поскольку вы через меня тоже стали не обычная крестьянка, а сроднились, если можно так сказать, с мировым пролетариатом.

Еда здесь также хорошая, нажористая. Больше всего любят плов, разные баурсáки и лагмáн. Это вроде нашей лапши, но сытная, с мясом. Мяса тут едят много, и чего бы его не есть, если оно ходит вокруг на четырех ножках, мекает и само просит, чтобы его съели. От здешнего киргиза слышал я такую присказку. Среди всех, кто ест мясо, киргизы в мире на втором месте. А кто на первом? Волки. Мне это совсем не смешно кажется, но сами киргизы радуются, как дети, как будто кто больше мяса съест, тот и в рай попадет без пропуска.

Саму книгу, которую везем, нам не показывают, ее в особом ящике хранят. Сопровождают нас несколько ученых татар, среди которых главный Ризá[11] и один еврей, фамилия Шмит[12]. Этот еврей, видя мою грамотность, объяснил, что книге этой уже тысяча с лишком лет, поездила она по всему миру, а теперь на родину возвращается. Написал ее Магометов зять, Хали́ Осмáн[13]. Потом злые люди этого Хали убили, а кровь его попала на страницы книги, и оттого книга эта у татарских племен считается первой и главной среди всех книг. Зачем такую книгу отымать у наших татар в Уфе и отдавать другим татарам, ташкентским, этого я понять не могу. Еврей Шмит на это говорит, что традиция и уважение, и что раньше много веков книга эта лежала как раз-таки у ташкентцев в городе Сморкáнд[14]. В Сморканде этом есть могила местного святого, который при жизни ее у себя хранил и после смерти пожелал, чтобы она его не покидала…»