Танго на цыпочках - Демина Карина - Страница 3

– Вы угощайтесь. – Она подвинула неловко разодранную куриную тушку поближе к нему и поспешно, словно опасаясь передумать, выложила рядом крупные мясистые помидоры, чуть влажноватый, упарившийся в пакете хлеб да соль в спичечном коробке. Больше всего Тимура умилила именно эта соль. А, говорят, перевелись в России добрые люди.

– Угощайтесь, угощайтесь. – Толстуха жизнерадостно улыбалась, а Тимур мучился совестью. Брать продукты у случайной попутчицы было неудобно, но до Бахтинска еще сутки пути, а у него в кармане – вошь на аркане да бутерброд с сизой суррогатной колбасой. Еще вопрос, съедобна ли она.

– Ешьте! – Приказала женщина. – Оголодали, небось, за решеткой-то.

– С чего вы решили? – Неужели, он настолько изменился за шесть лет, что теперь каждому видна и его отсидка, и, не приведи Господи, статья?

– С чего, с чего, – попутчица вытерла пальцы бумажной салфеткой, – так места ж тут такие, половина народу сидит, другая сторожит, а на сторожа, извиняй, ты не похож.

– Понятно.

– Не знаю, чего там тебе понятно, только вот если мы эту куру не съедим, к вечеру затухнется.

– Спасибо. – Плюнув на этикет, Тимур осторожно взял еще теплую куриную ножку, ароматный жир потек по пальцам. Салаватов пальцы облизал и аж зажмурился от удовольствия.

– Хлеб бери. И помидорку.

– А вы обо всех так заботитесь? – опыт Подсказывал, ничто не бывает за просто так. Тетка, против ожидания, не обиделась.

– Нет, конечно. Приглянулся ты мне, тихий больно, забился в уголок и носу не кажешь, дай, думаю, поговорю с человеком, и ехать веселее будет. Тебе далеко?

– В Бахтинск.

– Далеко. Я раньше выхожу, в Ельчике. Слышал о таком?

Тимур отрицательно мотнул головой, не слышал и слышать не хотел. По телу разливалась сытость, хотелось лечь, вытянув ноги, да с головою уйти в успокаивающий дорожный сон.

– Маленький поселочек, две улицы, три дома. Большой срок-то был?

– Шесть лет.

– Ну, это еще не много, и по десять сидят, и по двадцать, и боле того. А за что дали?

За глупость, хотел сказать Тимур, но тогда придется объяснять, и не факт, что она поверит, а ему вспоминать больно, гораздо больнее, чем сидеть. Тетка правильно все поняла.

– Не хочешь, не говори, твое дело, гляди только, снова не вляпайся.

Ну, спасибо ей за пожелание. Второй раз. Он и первый-то пережил с трудом. На память о зоне остался кашель в легких, глупая синяя татуировка на левом предплечье да шрам на груди. Больше всего Салаватов стеснялся именно татуировки, которая словно бы привязывала его к тому, чужому миру, спрятанному за колючей проволокой.

Тетка еще что-то говорила, но Тимур уже не слушал, считая про себя секунды, как когда-то считал дни. Еще немного, и он дома.

Лара.

Мой дневничок.

Спи моя радость усни, в доме погасли огни… В доме огни. Их так много, целая россыпь желтых огней, хочется подхватить ее на ладони, подуть, чтобы она пылью слетела на землю, но тогда вокруг будет темно. Пыталась писать. Получаются какие-то кляксы. Ужасно глупо, наверное, во мне не осталось ни капли таланта. Тимур утешает, можно подумать, мне нужны его утешения. Мещанин, что он вообще понимает в искусстве, только и делает, что ноет. Не делай того, не делай сего. А я хочу и буду!

Вот шифр придумала, наверное, тоже, чтобы отличится. С шифром вести дневник интереснее, чем без шифра, да и если кто лишний раз нос засунет, то не так напряжно, что прочтут.

Тяжело. Депресняк. Почему же мне так плохо? Это они виноваты, тетка и Ника. Старая клуша постоянно тыкала мне в нос чужие грехи, а Ника просто мешает жить. Но выгонять нельзя, родственница все-таки, да и Олежек прекратит деньги давать. Заботится, блин, было бы о ком. Господи, я поражаюсь, насколько она серая! Ни за что бы не поверила, что человек может быть таким никчемушным. Как хорошо, что я другая.

Я другая! Я – ДРУГАЯ! Нужно только постараться, чтобы остальные заметили. Уехать бы, отдохнуть, тогда и вдохновение вернется. А этот город, Ника, Тимур, они давят на меня своей серостью и обыденностью, тянут за собой в болото. Ну уж нет, я в болото не хочу.

Есть способ. Алик клянется, что помогает. Я решила попробовать, это не так страшно, сидеть, уставившись на белый лист бумаги куда как страшнее. С одного раза ничего не случится, я только посмотрю…

– Эй, мужчина, проснись! – Кто-то толкнул в плечо, Тимур через силу разлепил веки, он не помнил, что ему снилось, что-то тяжелое, в груди болит, и дышать тяжело.

– Проснись, слышишь?! – Тетка настойчиво трясла за плечо.

– Я проснулся. – Салаватов слабо отмахнулся от назойливой попутчицы, мышцы затекли и отказывались подчиняться.

– Что снил-то?

– Ничего.

– Ага, я вижу, что ничего. Только орал на весь вагон, вона, зазря людей напугал. Тебе, парень, нервы лечить надо.

Надо, никто и не спорит, и нервы, и душу, и пошатнувшуюся веру в людей и Бога. Только где ж такого врача найти?

– Лару все какую-то звал, кто она такая? – Глаза тетки светились любопытством, и Тимур, не желая разочаровывать сердобольную попутчицу, ответил.

– Невеста.

– Тогда понятно. Думаешь, дождалась?

Нет. Не думает, точно знает – не дождалась. Лара, его Лара умерла. Он виноват, только он и никто другой, и даже тюрьма не сумела очистить его от чувства вины. Но толстухе этого знать не полагается.

– Хочешь, погадаю? – Не дожидаясь согласия, тетка шустро раскинула карты. – Вижу… Вижу предстоит тебе дорога дальняя, дорога длинная, дом казенный… прошлого берегись, на прошлое надейся. Смерть вижу… Любовь… Прошлое над тобою висит, не за свои грехи платишь.

– Спокойной ночи. – Сил на то, чтобы выслушивать подобную ерунду, у Салаватова не было, и, перевернувшись на другой бок, Тимур закрыл глаза. Лара, милая Лара, когда же ты простишь, когда отпустишь душу грешную, когда позволишь снова себя человеком ощутить, а не тварью проклятой? Ответ лежал на поверхности. Ответ подсказала сама Лара, которая снилась ему в ночных кошмарах и грезилась наяву.

Сначала найди. – Так она сказала.

Найди.

По моим расчетам поезд прибыл вчера. На вокзал я не пошла. Во-первых, показываться было рано. Если нарушить последовательность, замысел не удастся. Во-вторых, просто страшно, а вдруг увижу его и… Нет уж, лучше подождать. Поэтому я просто обвела знаменательную дату красным кружком и навестила Лару. Я знаю, ей нравятся мои визиты, пусть говорят, будто мертвые мертвы, но моя сестра, она и из могилы отвечает мне. Анютины глазки расцвели, значит, Лара довольна. Она всегда любила цветы.

Коротко обрезав толстые стебли роз, я пристроила букет в пластиковую бутылку. Раньше была ваза, но ее украли.

– Он сегодня приехал.

Лара улыбнулась. Удачная фотография, самая лучшая, здесь ей двадцать два, она счастливо смотрит на мир, веря, что впереди еще целая жизнь. Моя сестра собиралась дожить до ста лет, а умерла в двадцать четыре. Ублюдок Тимур украл целых семьдесят шесть лет ее жизни.

– Ты не думай, я не собираюсь отступать. Я не боюсь. Больше я ничего не боюсь. – В носу предательски защипало, пришлось потереть ладонью, стало легче. А Лара улыбается, глядит сквозь меня и улыбается.

– Интересно, он сильно изменился? Постарел, наверное, и вряд ли такой красивый, как раньше. Ты, наверное, не знаешь, я ведь тоже его любила. И тебе завидовала.

Камень холодный, и земля холодная, но на кладбище по моим наблюдениям холодно всегда: зимой чуть больше, летом меньше. Густые кроны тополей ловят солнце, и лишь редким лучикам удается пробиться к земле. Они пристыжено скользят по гранитным глыбам, в которых люди тщатся увековечить память, и, утомившись, гаснут. Трава влажно блестит, а по Лариному лицу катятся слезы. Я знаю, что это не слезы, а та же роса, что и на траве, но душа вновь скручивается болезненным штопором. Оправдываюсь.