Курсант: назад в СССР 3 (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 32

Она лежала в пожухлой траве возле старого кирпичного гаража, сжимая в пальцах клочок ткани.

— Что у нее в руке? — спросил Горохов сидевшего на корточках перед телом судмедэксперта.

— Пока не знаю, Никита Егорович, — ответил старенький судмед, поправляя массивные очки. - Без вас не начинали.

— Так! Где криминалист? — Горохов искал глазами человека с фотоаппаратом и чемоданом.

Из толпы вынырнул Витя. В этот раз он был без поддержки Паутова. Аристарх Бенедиктович позволил себе уйти в отпуск.

— Сфотографируй положение тела и руку с зажатым в ней объектом крупным планом.

— Уже сделал, — кивнул криминалист. — И следы поискал. Нет ничего. Место проходное, земля протоптанная. Ничего не удалось обнаружить.

— Ясно, тогда начинайте, — Горохов кивнул судмедэксперту.

Тот натянул резиновые перчатки и разжал пальцы убитой. Вытащил из ладони клочок текстиля, похожего на шерсть. Только по неестественному блеску и графитовому цвету видно было, что это не шерсть вовсе. А какая-то синтетика.

— Смею предположить, — проскрипел судмед, разглядывая находку, — что это фрагмент одежды нападавшего. Жертва во время борьбы вырвала клочок.

— Отлично, — Горохов подошел вплотную к нему. — Дайте-ка мне перчатки, я сам посмотрю.

Я тоже растолкал присутствующих и протиснулся к Горохову, который вертел в руках непонятную находку. Попросил у судмеда пинцет и аккуратно отщипнул несколько волокон из рук Горохова, разглядывая их на просвет.

— Никита Егорович, — сказал я. — Волокна по внешнему виду походят на волоски, что обнаружили на предыдущих жертвах.

— Откуда ты знаешь? — Горохов с удивлением уставился на меня. — На глаз определил? Без экспертизы?

— Я просто их очень хорошо помню. Даже в микроскоп рассматривал, когда экспертизу наш химик делал.

— С одной стороны, Петров, новость это отличная. А с другой — все плохо.

— Почему?

— Получается, что Зинченко Сергей Сергеевич не причастен… Мда-а… Ошибочка вышла. После официального заключения экспертизы по волокнам этим, если она подтвердит твои слова, придется выпускать бывшего партийца. Зря мы его под пресс пустили. Нехорошо получилось…

За что мне нравился Горохов — он умел признавать свои ошибки. Зинченко-старший, скорее всего, не виноват в убийствах, но то, что мы его от власти “отлучили” — ничего трагичного в этом я не видел. Как сказал Женька, батя его уже столько наворовал, что сможет безбедно жить до конца своих дней. А теперь он освободил место для молодых номенклатурщиков. Еще пока честных и не умеющих мздоимствовать. Но у них еще все впереди. Хотя при Брежневе средний возраст молодого политика был далеко за пятьдесят. А средний возраст членов политбюро – за семьдесят.

Постепенно происходило расслоение общества на элиту, укреплявшуюся как правящий класс, и народ. Именно Брежнев дал элите гарантии, заменив вертикаль власти сомнительной горизонталью. Раньше по вертикали власти (движение “вверх – вниз”) человек мог как подняться по служебной лестнице, так и слететь. Например, начальник цеха мог дорасти до директора завода или министерского чина. Если он не справлялся с новой должностью – его откатывали назад, и он мог вполне из директора завода вновь стать начальником цеха или даже простым рабочим.

Сейчас процветала горизонталь власти. Движение “вправо–влево”. Произошло расслоение общества на классы. Теперь рабочий не мог дослужиться до директора завода. Движения вверх по служебной лестнице ограничивались максимум одной-двумя ступеньками, а все изменения происходили по горизонтали. Например, назначают человека на должность директора завода, и он с должностью не справляется. В сталинской модели его бы убрали на низшие ступени, но Брежнев дал понять элите, что должность конкретную они могут потерять, а вот положение – нет. То есть,такого руководителя переводят на другой завод, но на аналогичную должность директора. Если он и там провалился – переводят директором на третий завод, и так до пенсии. Такие схемы работали и в министерствах, и в партийной номенклатуре.

Мне подумалось, что судьба Зинченко могла стать показательной - слететь кубарем с такой недосягаемой высоты тоже считалось возможно.

— Никита Егорович! — раздувая усы, к нам спешил участковый Осинкин. — Я свидетельницу нашел!

— Свидетельницу? — Горохов аж на месте подпрыгнул. — Отлично! Давай ее к нам!

— Боится она сюда подходить, старушка из соседнего дома. Не хочет тело видеть. Я когда поквартирный обход делал, наткнулся на нее. Бабулька с гонором оказалась. Сказала, что информация у нее наиважнейшая, и будет говорить только с главным милиционером.

— Хорошо, сам с ней побеседую. Веди. Петров, за мной.

Вообще-то я и так собирался навязаться со следователем. Очень уж хотелось первоисточник свидетельских показаний послушать. Но Горохов, видно, проникся моим рвением в этом деле и взял с собой не матерого оперативника, который мог бы еще дополнительных вопросов для бабушки напридумывать, а молодого слесаря, который хоть и был в милиции на птичьих правах, но в последнее время все больше укреплялся в своих позициях. Теперь я ощущал себя чем-то большим, чем даже штатный сотрудник. Неким консультантом и негласным оперативником одновременно. Как герой сериала “Менталист”.

В крохотную квартирку с окнами, заставленными кактусами, ввалились сразу втроем: Я, Горохов и Осинкин. Нас встретила живенькая бабулька, сухая и немного скрюченная, как стручок перца. Обстановка вокруг под стать хозяйке. Простенько и архаично. Стены побелены, на крашеных досках смотанные половики. На стене громоздкие часы с гирьками на цепочках.

Не успели мы поздороваться, как из-под панцирной кровати неожиданно выскочила мелкая шавка с завитком бублика вместо хвоста. Заливаясь возмущенным лаем, она смело ринулась на Горохова, что оказался ближе всех к ней. Тот глазом не успел моргнуть, как “Моська” вцепилась ему в брючину и, рыча сквозь стиснутые зубы, повисла на штанине.

Горохов охнул и тряхнул ногой так, что собачонка отвалилась от него, словно напившийся крови клещ. Отлетев в сторону, встала на ноги, победоносно держа в зубах кусок брючины.

Горохов, потирая поврежденное место на брюках, раскрыл рот, чтобы высказать все, что думает о вероломном нападении на него подлой псины, но бабуля его опередила, заохала и заахала:

— Простите, люди добрые, Шарик, паскуда такая! Хотя он у меня добрый. Просто гостей не жалует. Как дед помер, никого в дом не пускает. Даже подруг не могу привести. А они же у меня не вечные, в этом году только двоих схоронила. А Шарик тоже по собачьим меркам не молодой. Пятнадцать годков стукнуло, но ничего ему не делается, чувствую, переживет всех моих подруг и меня заодно.

— Ну что вы такое говорите? — уже миролюбиво проговорил Горохов. — Вы еще прекрасно выглядите. Да вам на танцы можно ходить. Проводят для одиноких сейчас. “Кому за тридцать” называются.

— Так я и хожу, — улыбнулась бабуля беззубым ртом. — Только там мужиков нет совсем, а те, что есть, танцевать не могут. С палочкой, а то и с костылем приходят.

Бабуля была права. Почему-то в СССР на таких нужных мероприятиях мужчин был явный недобор. Либо стеснялись посещать, либо их действительно было численно меньше.

Кто-то еще на фронте погиб, кто-то спился, а кому и так хорошо — не надо заначку прятать, тещу на дачу возить, и в любое время в гаражах можно с мужиками мотоцикл перебрать. И не важно, что древний “Ирбит” без колес уже лет как десять стоит. Главное – процесс и окружение. В душевной компании таких же работяг, что под стопочку разбираются во всех жизненных сферах (от балета до кризиса в странах Западной Европы), и самогон вкуснее, и “Беломор” ароматнее.

— Таисия Павловна, — обратился к хозяйке Горохов. — Расскажите, что вы видели. Как вы знаете, гражданку Ягодкину нашли сегодня мертвой в гаражах.

— А я ей говорила! — затрясла морщинистым кулаком старушка. — Нечего было по ночам шастать! Эх, Маринка! Любила она путь срезать через эти самые гаражи.