Курсант: назад в СССР 3 (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 23

— Да? А каким я был в школе?

— Вот именно, что никаким. Будто не было тебя вовсе. Словно место пустое. Не то, что сейчас.

— Люди меняются, — пожал я плечами. — Только ты, похоже, нет. Возьмись за ум. На работу устройся. Поступи учиться.

Зинченко поморщился:

— Работать? Уж лучше срок с конфискацией…

После разговора с Зинченко-младшим у меня в голове созрело несколько интересных идей. Хотелось поделиться мыслями с Гороховым, но на утренней планерке все-таки не стал о них заявлять. Дело деликатное. Ведь Женька мне доверился, а я хотел использовать его информацию, чтобы “утопить” его батю.

После планерки тоже не получилось поговорить. Горохов сразу засел за телефон. Отругал начальника дежурки за что-то, дал “чих-пых” еще начальнику розыска за нерасторопность.

Потом ему позвонил Дубов и ультимативно потребовал принять в его группу человека из Новоульяновской прокуратуры. Никита Егорович заявил, что только через его труп, и грохнул телефонную трубку на рычаг так, что мне показалось, аппарат расколется. Потом москвич долго возмущался

– Местная прокуратура в конец оборзела! – шипел он. – Ну ничего! Когда все закончится, я такую докладную на них накатаю. За несоблюдение субординации и вмешательство в следствие.

Но я знал, что ничего он писать не будет. Поорет, руками помашет и остынет. Не в первый раз уже такое. В конце концов, Дубов не просто так хотел примазаться к расследованию. Видно, что душой за раскрытие болеет. Горохов соберется потом и уедет обратно в столицу. А нам еще жить в родном городе. Если не раскроем, с грузом таким жить.

Возможно, Глеб Львович слишком настойчиво высказал свою просьбу, или Горохов слишком близко к сердцу ее воспринял. Прошлое их не отпускало. Тот давний злополучный чебурек еще стоял между ними.

В общем, вернулся я к кабинету Горохова уже ближе к обеду. Когда весь народ от него рассосался и настроение у Никиты Егоровича должно было, по моим расчетам, улучшиться.

Он всегда перед обедом добренький становится. В предвкушении трапезы начинал жизни радоваться. Любил следователь хорошо поесть, для него даже в нашей УВД-шной столовке меню особенное сделали. Вместо котлет — стейки жарили, а вместо простеньких салатов из капусты селедку под шубой мастрячили. Для вида продавали такое угощение еще нескольким счастливчикам, что оказывались в очереди перед Гороховым и после него.

Никита Егорович все восхищался, какое недорогое и разнообразное меню в милицейской столовой. Можно запросто пообедать и поужинать на суточные, и даже сдача останется.

Я подошел к восьмому кабинету и уже занес руку над дверью, чтобы постучать, как она распахнулась, и из кабинета Горохова вышел… Сначала я не поверил глазам и замер. Но сомнений нет, это...

— Привет, Курсант, — подмигнул мне Гоша Индия. — К шефу идешь? Время у тебя будет? Переговорить потом надо.

— Привет, – я протянул в ответ руку. – Давай сейчас поговорим. У меня к начальнику, так-то, не горит.

— Отлично, — улыбнулся Гоша. — У меня машина внизу, там нам никто не помешает. Не против в ней перетереть? У вас я как-то неуютно себя чувствую. Вроде сам пришел, но кажется, будто уже не выйду отсюда.

Мы спустились и вышли из здания. За углом на обочине одиноко стояла белая Волга. Двадцать четвертая модель, такая же, что и у Зинченко. Та самая, которую Гоша мне одалживал до дому доехать, когда похитил меня и собирался расправиться.

Мы сели на заднее сиденье. Гоша похлопал по плечу водителя:

— Сходи, Никитич, прогуляйся. Купи “Советский спорт” и пару лотереек мне возьми. А нет, купи сразу десять билетов. Пять тыщ хочу выиграть.

— Зачем вам деньги? - прокряхтел водитель. — У вас и так все есть.

— Тебе отдам, — хмыкнул Гоша. — Нужны тебе пять тыщ, Никитич?

— Ну если мне, то, может, я пятнадцать билетиков-то возьму?

— А бери, — махнул рукой Гоша.

Водитель вышел из машины, а Гоша, поймав на себе мой недоумевающий взгляд, пожал плечами:

— Люблю играть, ничего поделать с этим не могу. Даже вот казино собственное имею, а все равно на лотерейки тянет. Хотя все в жизни есть. Не знаю, почему так.

В это время самой популярной лотерей в СССР было “Спортлото”. Государственная придумка. Половина прибыли от нее уходила на финансирование советского спорта.

По средам и субботам миллионы людей прилипали к телеэкранам и с замиранием сердца следили за розыгрышем “6 из 49” и “5 из 36” в надежде получить баснословные деньги и прославиться. О счастливчиках, что выигрывали по несколько тысяч рублей, обязательно писали в газетах.

Кроме денег выигрышем мог быть и товар. За несколько копеек у простых граждан появлялась надежда выиграть дефицитный мотоцикл или даже автомобиль. Лотерея приобрела всенародный характер. По всей стране даже работали специальные киоски. Сейчас розыгрыши особенно стали актуальны для государства. Вовсю шла подготовка к Олимпиаде-80, и в ее бюджет тоже шла выручка от проданных билетов.

— Это честная лотерея, — улыбнулся я. — В нее можно и поиграть. Потом много других будет. Безвыигрышных.

— Откуда знаешь? — Гоша с удивлением на меня уставился.

— Так, предположил просто, — пожал я плечами. — Мы же не лотерею будем обсуждать? О чем ты хотел поговорить?

— Как продвигаются дела с расследованием убийств? — Гоша вдруг стал серьезный, а его лицо даже чуть посерело. — Я к Горохову ходил, сам лично все разузнать хотел. Он еле согласился со мной встретиться. Не хотел, гад, ничего рассказывать. Пришлось придумать, что я про круг общения Зины кое-что вспомнил. Только тогда меня к нему пустили. Важный москвич. На кривой козе не подъедешь. С местными проще было разговаривать. А этот так мне ничего и не поведал дельного. Мол, работаем, все узнаете из официальных источников. Ты хоть мне расскажи, Курсант… Есть подвижки какие? Слышал, что Зинченко закрыли. Но это за те кассеты, что мой домушник нарыл – пусть не зря поработали, но ты же понимаешь, о чем мое сердце болит. За Зину он ничего не рассказал?

— Молчит пока… Сокамерников своих к нему подсаживали, но те разговорить его тоже не смогли. После этого помурыжил его Горохов еще недельку, потом вызвал на допрос и стал уже прямо спрашивать, не был ли он знаком с Зиной и другими убитыми. Где он был в те дни, когда их задушили. Но тот одну и ту же пластинку крутит. Мол, никого из них не знал, где тогда был — не помню и не обязан помнить, дескать, времени уже столько прошло. А у нас доказательств против него с гулькин нос — только “Волга” белая да описание, что мужик солидный в возрасте Соболеву подвозил. Еще экспертизу с НИИ Почвоведения ждем, из Москвы. Затянули они исследование.

— Так вы бы…

— Люди науки — существа тонкой душевной организации, – спокойно ответил я. – Давить на них нельзя, иначе все наоборот сделают. Отослали в их адрес некоторые улики. Вот ждём результат.

— Негусто, — Гоша задумчиво поскреб угловатый подбородок. — Тряхнуть бы гада с пристрастием… Может, отпустите Зинченко? А я сам бы с ним поговорил? По душам…

— Теперь его нескоро выпустят, ему распространение порнографии вменили. С местной прокуратурой уже все порешали, они будут на суде за реальный срок ходатайствовать, чтобы штрафом не отделался. Если после того, как его посадят, убийства прекратятся — значит, это он маньяк. Будем дальше под него копать.

— А если не прекратятся? — нахмурился Гоша.

— Даже думать об этом не хочу. Горохов уже на сто процентов уверен, что это Зинченко. Чуйка у него хорошая на такие дела. Дело “Мосгаз” он расследовал. В любом случае, пока не найдем убийцу, москвичи отсюда не уедут. Горохов как-то проболтался, что хоть всю жизнь здесь проведет, но найдет маньяка. Нельзя ему с пустыми руками возвращаться. Карьере и репутации сразу конец.

— Ну, всю жизнь — это долго, — поморщился Гоша, – я столько не выдержу... Сам-то, что думаешь? Мог Зинченко их убить? Ты мне скажи.

— Черт его знает… Есть у меня кое-какие мыслишки. Но не успеваю все проверить. На трамвае и на автобусе сильно не разбежишься, время уходит.