Смерть эксперта-свидетеля - Джеймс Филлис Дороти - Страница 21

• Предыдущая
• 21/79
• Следующая

– Или скорее всего вам, потому что вы – мужчина.

– Или же кто-то из них – а его голос будет решающим – отвергнет меня, потому что я похож на его дядюшку Бона, а вся семья прекрасно знает, что Бон – завзятый лгун, какого во всем свете не сыскать.

– Ну ладно, ладно. – Копли поднял пухлые руки жестом успокаивающим и благословляющим. – Все это следует принимать также, как демократию. Это не безошибочная система, но ничего лучшего у нас нет.

– И все-таки потрясающе, как хорошо эта система работает, – сказал Миддлмасс. – Посмотришь на присяжных – сидят, все – внимание, вежливые и тихие, как дети, решившие хорошо себя вести: они ведь гости в чужой стране, вот и не хотят свалять дурака или обидеть туземцев. И все-таки часто ли бывает, чтобы они вынесли вердикт, явно порочный по отношению к тому, о чем свидетельствуют улики?

– Другой вопрос, явно ли их вердикт порочен по отношению к истине, – сухо заметила Клэр Истербрук.

– Уголовный процесс не заседание трибунала, выявляющего истину. Мы хотя бы оперируем фактами. А как насчет эмоций? Вы любили мужа, миссис Б.? Как может несчастная женщина объяснить, что скорее всего, как и многие жены, большую часть времени она его любила: когда он не храпел у нее над ухом целую ночь, не орал на детей, не урезал деньги на бинго.[12]

– Конечно, не может. Если мозги у нее хоть чуть-чуть работают и если ее защитник проинструктировал ее должным образом, она вытащит платочек и прорыдает: «О да, сэр! Лучшего мужа и желать было нельзя. Господь мне свидетель». Это ведь все игра, не так ли? Выигрываешь, если играешь по правилам.

– Если они тебе известны. – Клэр Истербрук пожала плечами. – Слишком часто случается, что правила игры известны только одной из сторон. И совершенно естественно, ведь именно эта сторона их и устанавливает.

Копли и Миддлмасс рассмеялись.

Клиффорд Брэдли укрылся от остальных присутствующих за столом с макетом новой Лаборатории. Он наугад взял с полки книгу, но за последние десять минут ни страницы не перевернул.

Они смеются! На самом деле смеются! Поднявшись из-за стола, он чуть ли не ощупью прошел в самый дальний отсек и, положив книгу на полку, прижался лбом к холодной стали стеллажа. Миддлмасс, как бы бесцельно, подошел и встал рядом, спиной к остальным. Доставая с полки книгу, спросил:

– Как вы, в порядке?

– Господи, хоть бы они поскорее приехали!

– Да мы все этого ждем. Вертолет должен прибыть с минуты на минуту.

– Как они могут смеяться? Им что, все равно?

– Разумеется, не все равно. Убийство отвратительно, оно огорчает и ставит всех в неловкое положение. Но я что-то сомневаюсь, чтобы хоть кто-нибудь здесь горевал о нем по-настоящему. А трагедии других людей, опасность, грозящая другому, всегда вызывают некоторую эйфорию, поскольку сами мы живы и невредимы. – Он посмотрел на Брэдли и очень тихо добавил: – Вы же знаете – бывают непредумышленные убийства, убийства при смягчающих вину обстоятельствах. Впрочем, добиться оправдания на этих основаниях вряд ли удастся.

– Вы думаете, это я его убил, правда?

– Я ничего не думаю. Во всяком случае, у вас имеется алиби. Ведь ваша теща приезжала к вам вчера и вы вместе ужинали, разве нет?

– Она была не весь вечер. Уехала автобусом в семь сорок пять.

– Ну, если повезет, аутопсия покажет, что к этому времени он был уже мертв. – «А почему, собственно, – подумал Пол, – Брэдли предполагает, что еще не был?»

Брэдли подозрительно сощурил темные глаза:

– Откуда вы знаете, что теща вчера к нам приезжала?

– Мне Сюзан сказала. Дело в том, что она звонила мне в Лабораторию около двух. Расспрашивала о Лорримере. – Он подумал с минуту, потом продолжал совершенно спокойно, – она интересовалась, нет ли предположений, что он будет просить о переводе, ведь уже год прошел с назначения Хоуарта. Она подумала, я мог слышать об этом. Когда вернетесь домой, скажите ей, пожалуйста, что я не предполагаю сообщать полиции об этом разговоре, если она сама им об этом не скажет. Да, и заверьте ее, будьте добры, что не я проломил Лорримеру голову. Я готов ради Сью на многое, но надо все-таки и меру знать.

В голосе Брэдли послышались неприязненные нотки:

– А вам-то что беспокоиться? У вас алиби в порядке. Разве вы на деревенском концерте не были?

– Не весь вечер. Кроме того, есть небольшое затруднение с моим алиби даже на тот момент, когда я, со всей очевидностью, на этом концерте находился.

Брэдли посмотрел ему прямо в глаза и с неожиданной страстностью произнес:

– Это не я! О Господи, я этого не вытерплю! Я не могу больше ждать!

– Придется вытерпеть. Возьмите себя в руки, Клифф. Ничего хорошего – ни для вас, ни для Сюзан, – если вы сейчас рассыплетесь на составные. Это же английская полиция. Не КГБ же мы тут с вами ждем!

Как раз в этот момент они и услышали долгожданные звуки – отдаленный скрежещущий гул, скорее напоминающий жужжание рассерженной осы. Несвязные разговоры за столами затихли, головы поднялись от книг и журналов, и все собравшиеся двинулись к окнам. Миссис Бидуэлл рванулась занять место с наилучшим обзором. Красно-белый вертолет пророкотал над верхушками деревьев и оводом завис над террасой. Никто не проронил ни слова. Тут заговорил Миддлмасс:

– Чудо-мальчик Скотленд-Ярда должным образом снисходит к нам с небес. Что ж, будем надеяться, дело у него в руках станет спориться. Очень хочется поскорее в собственную Лабораторию попасть. Кто-нибудь должен ему объяснить, что здесь не только у него убийство на руках.

Детектив-инспектор почтенный[13] Джон Мэссингем терпеть не мог вертолеты: они казались ему слишком шумными, слишком тесными и пугающе небезопасными. Поскольку его физическая храбрость не подвергалась сомнению ни им самим, ни кем-нибудь другим, Мэссингем в обычных условиях не считал нужным скрывать это свое отношение. Но он знал, что его шеф не любит праздной болтовни, и в тесноте «Энстрома-Р28», пристегнутый ремнем к сиденью бок о бок с Дэлглишем, решил про себя, что расследование чевишемского дела пойдет гораздо успешнее, если придерживаться политики строгого и дисциплинированного молчания. Мэссингем с интересом отметил, что приборная панель в кабине замечательно похожа на автомобильную приборную доску и даже скорость полета обозначается милями в час, а не узлами. Жаль только, что на этом сходство и кончается. Он поудобнее приладил наушники и, чтобы успокоить нервы, принялся сосредоточенно изучать карту.

Им наконец-то удалось сбросить с себя коричнево-красные щупальца лондонских предместий, и клетчатый осенний ландшафт, словно коллаж из матерчатых, разной плотности лоскутков, в сменяющих друг друга коричневых, зеленых и золотых тонах, разворачивался теперь под ними, протянувшись до самого Кембриджа. Порой солнечные лучи, пробиваясь меж облаками, омывали ярким сиянием опрятные деревушки, разрезанные улицами на почти равные части, ухоженные парки и просторные поля. Крохотные игрушечные автомобили, блестящие в солнечных лучах, словно жуки-бронзовки, мчались по дорогам, обгоняя друг друга.

Дэлглиш взглянул на своего спутника: бледное волевое лицо, веснушки брызгами усыпали крупный нос и широкий лоб, шапка густых рыжих волос, взъерошенных ободом наушников. До чего же, подумал он, сын похож на отца, на этого грозного, трижды удостоенного высоких наград пэра Англии, чья храбрость могла сравниться лишь с его же собственным упрямством и недалекостью. Поразительно, как семейство Мэссингемов, уходящее корнями в пятивековую глубь, могло произвести на свет столько поколений симпатичных ничтожеств. Адам припомнил, что в последний раз он видел лорда Дангэннона в палате лордов во время дебатов о детской преступности. Его светлость почитал себя экспертом в этом вопросе, поскольку он когда-то, вне всякого сомнения, был мальчиком и даже помог организовать, правда, ненадолго, юношеский клуб в имении своего деда. Его идеи, когда наконец до них удалось добраться, были изложены примитивно, беспорядочно и оказались абсолютно банальными, лишенными всякой связи и логики. Однако высказывались они на удивление тихим голосом, с долгими паузами, во время которых его сиятельство устремлял задумчивый взор на пустующий королевский трон, так что казалось, он наслаждается общением с неким таинственным духом внутри себя. А тем временем благородные лорды, подобно учуявшим море леммингам, гуськом потянулись прочь из палаты, чтобы появиться там вновь, как только, словно по телепатическому сигналу, им стало ясно, что речь Дангэннона приближается к завершению. Но если семейство это и не внесло заметного вклада ни в государственную деятельность, ни в искусство, то представители его в каждом поколении весьма доблестно погибали за традиционные идеалы. А теперь наследник Дангэннона избрал для себя деятельность, столь далекую от традиционных идеалов. Инересно будет, если – впервые за всю пятивековую историю, да еще на таком необычном поле деятельности, – семейка сумеет должным образом проявить себя. Что заставило Мэссингема избрать полицейскую службу в качестве выхода для наследственной воинственности и отжившего свое патриотизма вместо обычной для семейства военной карьеры Дэлглиш никогда не спрашивал: отчасти потому, что с уважением относился к личным интересам и побуждениям других людей, отчасти же потому, что был вовсе неуверен, что хочет услышать ответ на свой вопрос. До сих пор Мэссингем на деле проявлял себя исключительно хорошо. Коллеги-полицейские были обычно весьма терпимы и полагали, что человек себе отца не выбирает. Поэтому принято было считать, что Мэссингем получил повышение по заслугам, хотя никто из сослуживцев не был так уж наивен и не думал, что быть старшим сыном английского пэра идет человеку исключительно во вред. За глаза, а иногда и в глаза его называли «Важняк Джон», причем совершенно беззлобно.

• Предыдущая
• 21/79
• Следующая