Грани сумерек - Васильев Андрей - Страница 6

– Но если? Но мало ли? – осознавая, что выгляжу минимум смешно, упорствовал я, надеясь на то, что все же услышу заветные слова, которые, возможно, в будущем мне очень даже пригодятся.

– Тогда прежде я с тобой поговорю, – пообещал дядя Ермолай. – Сразу уж изничтожать не стану. Хе-хе!

Ну, это не совсем то, что хотелось бы, но все же что-то. Теперь хоть можно не бояться того, что лес в один миг из моего друга во врага превратится.

И только одно меня всерьез смутило – взгляды, которыми после фразы лесовика обменялась эта парочка. Мне отчего-то сразу вспомнился перекресток, который находится не так далеко отсюда, и ощущение собственной глупости, которое испытал, стоя на нем и осознавая, что меня просто использовали.

А что, если я уже, так сказать, в розыске и эти двое шутников снова разыграли передо мной спектакль? Для себя все давным-давно решили и теперь, собаки сутулые, развлекаются, глядя на то, как клоун-ведьмак перед ними распинается?

Тьфу! С этими всеми приветами из прошлого дураком стать можно! И самое обидное, ведь фиг правду узнаешь. Хотя нет, узнаю. Вот в следующие выходные на дачу к родителям поеду, и все станет ясно. Если тамошний Лесной Хозяин меня традиционно встретит-приветит – волноваться пока не о чем. Ну а если нет, то придется что-то думать.

– Слушай, я тут недавно разговор двух бабенок слышал, – сказал дядя Ермолай, внимательно глянув на меня. – Они, вишь ты, решили лесным воздухом подышать, на полянке расселись и лясы давай точить. Так вот одна другую раз пять назвала «тревожной», да еще с жалостью такой! Я все думал – это как? Может, она не спит по какой причине или еще какая беда стряслась? А оказывается, это то же самое, что «с придурью». Люди вообще любят сами себе причину для печали придумать, в нее поверить, а потом ходить и жалиться всем встречным-поперечным: «Ой, пожалейте нас несчастных!» Тревожная она, погляди-ка! Сама холеная, ручки белые, ступает по траве, как по болоту, каждой капельки росы боится. Тьфу! Так я к чему, хлопот у вас всех мало, ведьмак. Бед не знаете, много у вас всего чересчур! Оттого о всякой ерунде и думаете, сами себе печали отыскиваете, чтобы жизнь вкус совсем не потеряла, такой пресной не казалась. Но ладно та бестолочь городская, которой, вместо того чтобы себя жалеть, мужика лучше бы найти с вот таким елдаком, чтобы тот ей продыху не давал ни днем ни ночью, а после от него пяток детишков нарожать. Когда пятеро за юбку цепляются да мужик с пашни вот-вот придет голодный, на зряшные мысли времени нету, тут бы все успеть. Но ты-то, ведьмак, кое-что уже понимать должон? Ты ж не тревожный?

– Я? Точно нет.

– Вот и хорошо. – Леший снова глянул на водяного, тот еле заметно кивнул. – Вот и славно.

– И про черного петуха не забудь, – напомнил мне Карпыч. – Ты обещал.

– Не было ничего такого, – возразил я ему с улыбкой, беря еще одну картофелину. – Я обещал подумать.

Кстати, тут я ни словом его не обманул. Только вернувшись домой, я озадачил сонного Антипа, который ни свет ни заря уже ходил с огромной зеленой пластиковой лейкой, что была мной куплена по его просьбе, между грядками с клубникой, следующим вопросом:

– Скажи, а для чего водяному черного петуха в жертву приносят?

– Черного? – переспросил у меня домовой, зевнув. – Чтобы, значит, вода ярей была, больше силы летом набрала. Ежели пестрого поднести, то это в честь матушки Живы, тогда рыба икру метать станет лучше, малька прибудет. Белый – в честь Стрибога, тогда реке даже сильно засушливое лето не страшно, вода если убудет, то не сильно. А черного, стало быть, Моране заповедуют, чтобы по осени лед реку быстро не сковал, чтобы вода подольше не засыпала. Ну и чтобы она на водяного деда не злилась, когда тот себе души живые забирает. Это ежели петуха жертвовать. А вот коли про несушек речь вести… Постой, а тебе оно зачем?

– Да просто интересно, – медленно проговорил я. – Для общего развития.

О как. Подозреваю, что Карпычу этот петух и на фиг не сдался, не в нем дело. Просто он, похоже, знает, чьим официальным представителем в Яви я являюсь, о чем мне нынче и было сообщено. Отдельно стоит отметить, что сделано это было достаточно тактично и мягко. Вопрос в другом – кто-то еще в курсе? Нет, с дядей Ермолаем все понятно, он тоже в теме. Но на них список местных обитателей не заканчивается.

Но надо признать, что опять эта парочка неплохо развлеклась за мой счет.

– Ежели надумал Карпыча порадовать, лучше пеструшку ему поднеси, – посоветовал мне Антип. – Но так-то дело хорошее, хорошее.

– Сосед, ты чего в такую рань на ногах уже? – отвлек меня от беседы с домовым голос Дары. – А? Вроде обычно до полудня дрыхнешь?

– Да не ложился еще, – понимая, что на этот раз от разговора с ней не отвертеться, я направился к калитке. – То одно, то другое, вот уже и рассвело.

– Ладно врать-то, – поправила платочек на голове ведьма. – Видела я тебя нынче ночью, ты с двумя этими пустобрехами, лесным да речным, на берегу костер жег. Нашел себе компанию друзей по разуму.

– Мне нравится. С ними интересно.

– Никогда вас, ведьмаков, не понимала и, наверное, не пойму. Хотя оно и к лучшему. Я тут передачу смотрела по телевизору, так там сказали, что понимание – путь к принятию моральных ценностей других людей. Мы с тобой, конечно, не люди, но все равно не надо.

– Полностью согласен, – зевнул я. – Баб Дара, чего хотела? Ты говори, я послушаю да спать пойду.

– Не знаю, ведаешь ты или нет, но с приятелем твоим мы худо-бедно поладили, – степенно произнесла ведьма. – Пока договаривались, чуть не подрались, он мой дом подпалить обещал, я его почти прокляла, но обошлось. Договорились все же.

– Честь и хвала вам обоим, – равнодушно бросил я. – Что-то еще?

– Пособил бы ты ему, – вкрадчиво попросила меня соседка. – Один этот телепень долго больно станет колупаться. Сам он тебя не попросит о помощь, слишком горд да независим, не любит в должниках ходить. А у меня, видишь ли, времени не так много, как хотелось бы, осталось. Чую, беда рядом совсем ходит.

– С меня даже сон слетел, – признался я. – Старая, ты в своем уме? Сама вдумайся, как звучит: я, ведьмак, по просьбе ведьмы стану помогать сотруднику отдела в каких-то их совместных делах. Ничего не смущает?

– А что такого? – подбоченилась старушка. – Мир на том и стоит…

– Мир стоит на трех слонах, а те на черепахе, – перебил ее я. – Разговор закончен.

– Саша, да если бы не дела, что цветом чернее сажи, не пришла бы сюда, – как-то вдруг сгорбилась до того статная ведьма. – Просто Лихо на этот раз уже не у забора вьется, а на пороге стоит. Вот до чего дошла – у ведьмака помощи прошу. Стыдоба какая!

– Хорошая попытка, кто другой на моем месте уже слезу бы пустил, но тоже нет, – заявил я. – И потом, баба Дара, за тобой и без того должок значится. Охота тебе кредитную историю увеличивать?

– Неохота, да выбора нет, – на этот раз, похоже, искренне сказала старуха, опершись локтем на забор. – Не спешит твой приятель, а Марфа, змеюка подколодная, так кольца вокруг меня и свивает. Звонили мне тут днями из Златоглавой, рассказывали, что да как. Эх, что ж я ее тогда, в двадцатом, не убила-то? Была же возможность. Была.

Интересно, в каком именно «двадцатом»? Первые две цифры года какие? Не удивлюсь, если речь идет еще о тех временах, когда опричники ведьм в домах жгли.

– Скажи, а ты болезнь почек вылечить сможешь? – спросил я у нее.

– Камень выгнать невелик труд, – моментально ответила соседка. – Сделать так, чтобы новые там не родились, – посложнее, но тоже можно.

– А если совсем дело плохо? Если почки у него уже не свои, врачи отказались и мандрагыр только боль снимает, но уже не лечит? Мандрагыр, правда, не сильно старый. Да, собственно, тот, что ты мне отдала за услугу.

– Тогда это не человек, а мертвец ходячий. Но мы вроде в прошлый раз все обговорили на этот счет?

– Тут другой бедолага, – пояснил я. – Не тот, о котором речь раньше шла.