Горацио Хорнблауэр. Рассказы (СИ) - Форестер Сесил Скотт - Страница 5

— В случае дезертирства чужой мундир считается отягчающим обстоятельством, — нравоучительно заметил Робертс.

Теперь у Хорнблоуэра хватало пищи для размышлений. Больше всего его угнетала мысль, что очень скоро на корабле будет произведена казнь через повешение. Что же касалось ирландской проблемы, то чем больше он над ней размышлял, тем запутанней она становилась. Если смотреть на ирландский вопрос с позиции здравого смысла, становилось непонятно само его возникновение. При существующей в мире расстановке сил Ирландия могла выбирать только между почтением Английской Короне или революционной Франции. Третьего во время войны дано не было. Казалось совершенно невероятным, учитывая даже вековые обиды и разногласия между католиками и протестантами, что люди в здравом уме способны променять умеренную конституционную монархию Великобритании на бессмысленную жестокость и кровожадность новых правителей Французской Республики. А уж рисковать жизнью ради такого обмена казалось Хорнблоуэру верхом нелогичного поведения, хотя логика, вынужден был напомнить себе Хорнблоуэр, никогда не имела ничего общего с патриотизмом, а голые факты еще ни разу в истории не были в состоянии разубедить возбужденную толпу.

Впрочем, и английские политические методы оставляли желать лучшего. У лейтенанта Хорнблоуэра не было сомнений, что простые ирландцы видели в жертвах правосудия, таких как Вульф Тон или Фицджеральд, святых мучеников за дело свободы. Когда казнят Мак-Кула, такой же ореол засияет и вокруг его имени. Ничто так не способствует поддержке народного движения, как кровь мучеников. Повешение этого ирландца-дезертира только сильнее разожжет тот костер, который Англия пытается потушить. В результате, два народа, побуждаемые одинаковыми мотивами патриотизма и самосохранения, по-прежнему будут продолжать бессмысленную борьбу, которая не может закончиться ничем хорошим для любой из сторон.

В кают-компании появился старший помощник лейтенант Бакленд. Лицо его выглядело усталым и озабоченным, как, впрочем, у большинства старпомов военного флота, отягощенных тяжким грузом обязанностей и огромной ответственности. Он обвел взглядом собравшихся за столом, при этом все младшие офицеры, предчувствуя какое-то неприятное поручение, старались не встречаться с ним глазами и держаться как можно незаметней. Как и следовало ожидать, выбор Бакленда пал на самого младшего из лейтенантов.

— Лейтенант Хорнблоуэр!

— Сэр! — отозвался Хорнблоуэр, изо всех сил стараясь не показать степень своей досады.

— Я решил передать подсудимого под вашу ответственность.

— Сэр? — произнес Хорнблоуэр вопросительным тоном.

— Харт выступит свидетелем перед трибуналом, — пояснил Бакленд, что само по себе было неслыханной милостью с его стороны, — он имел право вообще ничего не объяснять. — Оружейник, который его стережет, — круглый болван, как всем хорошо известно. А нам необходимо, чтобы этот тип Мак-Кул предстал перед трибуналом в целости и сохранности. Я цитирую вам собственные слова капитана, м-р Хорнблоуэр.

— Так точно, сэр, — ответил Хорнблоуэр, да и что ему еще оставалось делать.

— Это чтобы не повторилась история с Вульфом Тоном, — сказал Смит.

Вульф Тон перерезал себе горло ночью накануне того дня, когда он должен был быть повешен. Он умер в жестоких мучениях неделю спустя.

— Если вам что-нибудь понадобится, лейтенант, обращайтесь прямо ко мне, — добавил Бакленд.

— Так точно, сэр.

«Караул к трапу!» — раздался сверху громовой голос вахтенного, и Бакленд поспешил на палубу, чтобы встретить прибывшего на борт капитана, несомненно, одного из членов назначенного трибунала.

Хорнблоуэр сидел молча, повесив голову и размышляя, почему этот жестокий мир так немилостив именно к нему, и почему жизнь его повернулась так, что он стал офицером самой жесткой и требовательной военной организации в мире, где человек не имеет права сказать: я не хочу или я не осмеливаюсь.

— Не огорчайся, Хорни, даст бог, повезет в другой раз, — ободрил его Смит с неожиданной теплотой в голосе.

Остальные офицеры тоже выразили ему свою симпатию.

— Идите выполняйте приказ, — со вздохом произнес Робертс. — Желаю удачи.

Хорнблоуэр поднялся со стула. Он не доверял в эту минуту своему голосу, поэтому просто молча поклонился и торопливо вышел из каюты.

— Здесь он, м-р Хорнблоуэр, — приговаривал оружейник, остановившись перед окованной железом дверью в полумраке твиндека, — целый и невредимый.

Стоящий на часах перед дверью морской пехотинец отступил на шаг в сторону и позволил оружейнику вставить ключ в скважину и открыть дверь.

— Я поместил его в пустую кладовую, сэр, — поведал оружейник. — Но он там не один. Я приказал двум капралам, чтоб глаз с него не спускали.

Дверь распахнулась, открыв взору Хорнблоуэра небольшое помещение, тускло освещенное единственной лампой. Воздух был спертым и тяжелым. Мак-Кул сидел на сундуке, а оба капрала прямо на полу, прислонившись спинами к бимсам. При появлении офицеров они вскочили на ноги и вытянулись во фрунт.

В бывшей кладовой сразу же стало невероятно тесно. Хорнблоуэр внимательно осмотрел стены и потолок, а также скудную обстановку, но не нашел ничего, что могло бы помочь заключенному совершить самоубийство или побег. Завершая осмотр, он заставил себя усилием воли взглянуть в глаза Мак-Кулу.

— Мне поручено присматривать за вами, — сказал, наконец, Хорнблоуэр после затянувшейся паузы.

— Очень рад знакомству, м-р… — Мак-Кул вопросительно смотрел на лейтенанта, одновременно поднимаясь со своего сундука.

— Лейтенант Хорнблоуэр.

— Счастлив приветствовать вас в своих апартаментах, м-р Хорнблоуэр.

Мак-Кул разговаривал на безупречном английском, лишь еле заметный акцент выдавал его ирландское происхождение. Свои длинные рыжие волосы он успел перевязать сзади ленточкой. Его голубые глаза странно блестели даже в этом полутемном помещении.

— Есть ли у вас какие-либо просьбы или жалобы? — спросил Хорнблоуэр.

— Я бы не отказался чего-нибудь перекусить и выпить, — откровенно признался Мак-Кул. — С момента захвата «Эсперансы» у меня и маковой росинки во рту не было.

«Эсперанса» была захвачена вчера. Значит Мак-Кул оставался без еды и питья больше двадцати четырех часов.

— Хорошо. Я распоряжусь, — сказал Хорнблоуэр. — Что-нибудь еще?

— Матрас или подушку… одним словом, что-то, на чем можно было бы сидеть, — сказал Мак-Кул. — Я ношу благородное имя, но у меня нет желания видеть его отпечатавшимся на… в общем, не на самой благородной части моего тела.

Хорнблоуэр только сейчас обратил внимание на сундук. Он был изготовлен из красного дерева и представлял собой настоящее произведение искусства.

Он был богато украшен резьбой и лаком. Толстая массивная крышка была обработана таким образом, что имя владельца — Б. И. МАК-КУЛ — выделялось на ней большими выпуклыми буквами.

— Я пришлю вам необходимое, — пообещал Хорнблоуэр.

В дверях показался незнакомый лейтенант.

— Лейтенант Пейн с «Победы», прибыл вместе с адмиралом, — представился незнакомец. — Мне поручено обыскать этого человека.

— Как вам будет угодно, — растерянно проговорил Хорнблоуэр.

— С моей стороны тоже никаких возражений, — заявил Мак-Кул.

Оружейник и оба капрала вынуждены были покинуть помещение из-за тесноты, но Хорнблоуэр счел своим долгом остаться. Он притулился в углу и внимательно следил за всеми действиями Пейна. Тот выполнял свою работу быстро и профессионально. Он предложил Мак-Кулу раздеться догола и тщательно проверил всю его личную одежду. Каждый предмет он внимательно прощупал, уделяя особое внимание подкладке, пуговицам и швам. При этом он сминал материю в кулаке, одновременно прислушиваясь, не зашелестит ли зашитая в одежду бумага. Покончив с этим, Пейн занялся сундуком. Ключ торчал в замке. Пейн повернул его и откинул крышку. Военная форма, рубашки, нижнее белье, перчатки, — вещь за вещью извлекалась из сундука и аккуратно раскладывалась на полу после тщательного исследования. На самом дне сундука оказались две миниатюры с детскими лицами, к которым Пейн проявил особый интерес, так как больше ничего не нашел.