Вспомнить Нельзя Забыть (СИ) - Петров Марьян - Страница 2

— Дорогой, — отдёргиваю голову назад, стряхивая его любопытный взгляд, — может, обнимемся?

Мотает головой и кривится вполне натурально. Не представляет даже, как у меня всё внутри обрывается, как болит за грудиной, и душит паника. Но улыбаюсь в ответ на любую его реакцию. Ничего больше не остаётся.

— Тогда по делу.

Сползаю со своего укрытия и на негнущихся ногах иду к шкафу, достаю две кружки, наливаю кипяток, плюхаю пакетики с заваркой. Одну протягиваю ему. Берёт осторожно и отставляет на стол подальше. Именно в этот момент затаившийся зверь кидается на меня. Кто куда рванул — не поняли, то ли я за Вика, то ли он ко мне, но зверь влетел ему в грудь и так же быстро сел обратно, стоило только их глазам встретиться. Кружка вдребезги. Всё, блядь, напился!

Сердце ещё долго колотится, как ненормальное. Зубастую пасть вижу около своего лица, едва прикрыв глаза, и это реально страшно. Но ритм сбило не испугом, а сработавшим, как надо, рефлексом. Вик чувствует, кого должен защищать, это сильнее генов неча, это то, что есть только у нас двоих, и оно всё ещё живо. Ему этот факт не понравился, Бойко даже покраснел, словно смутился, или…

— Ты не веришь, что ли, что мог спать с мужиком? — делаю предположение, уж больно эротично красным он залился.

— До этого момента не замечал за собой ничего такого, но сказанное тобою было бы последним, что я хотел узнать.

— А ещё ты не всегда сверху.

А что? Мне тоже больно, я просто не показываю. Надо разделить конфетку надвое. И нечего тут говорить, что его утрата — часть сущности, волчара же живой. Пока…

— Как ты заставил меня поставить метку? — вот это поворот.

— Я до встречи с тобой даже не знал о возможности её постановки!

— Вот и жил бы в неведении! Зачем в моей жизни нарисовался? — ого, как сильно мужика перезапустили.

— Это не я себя укусил. — Вспоминаю через силу, кто из нас тут старше и должен быть умнее. Раньше эту роль брал на себя Вик, а я расплёскивал эмоции, которые он мастерски разливал по банкам и убирал на хранение, а я, наоборот, всё в себя впитываю и страшно хочу его придушить. — Но, может, мы опустим тот факт, что ты меня любишь без памяти и готов ради меня на всё, — краснота на его лице становится ярче, — и вернёмся к насущным проблемам? Тебя не смущает твоя звериная сущность, шароёбищаяся по кухне сама по себе?

Они переглянулись со зверем, и оба уставились на меня, как будто это я виноват. Поднимаю примирительно руки.

— Вик, это не я тебя сломал.

— А кто?.. — не могу слышать упрямство в его голосе. — Что-то мне подсказывает, до встречи с тобой у меня всё было хорошо.

— Всё хорошо у тебя было в яйце у папки! А после рождения — полнейшим адом. И заметь, не я тому виной.

— Говоришь, как будто ты единственная радость в моей жизни!

Смотрю на него и понимаю: пацан реально не въезжает. Не помнит меня, возможно, и стаю обрывками, последние годы нашей жизни стёрты под ноль. Себя разве что. У него снова бледное лицо и пустые болезненные глаза, в которых нет страха, но есть сомнение и тревога. Руки трясутся, как и мои, и душа трясётся, я уверен, и паршиво ему и физически, и морально. К тому же, я хотя бы знаю о наших чувствах, и они живы во мне. Пусть Бойко меня не помнит, но, по крайней мере, вот он стоит передо мной живой, и, надеюсь, всё остальное можно исправить. Я обязан это сделать ради нас. А Вик видит совершенно чужого человека, но о котором, помимо воли, обязан заботиться из-за метки и желательно испытывать чувства. Вот такая вот несправедливость. Ко всей его радости, я не человек. Не оборотень. Мужик к тому же. Совсем пиздец.

— Может, мне тебя ненадолго вырубить?.. — предлагаю искренне, а то мало ли истерика или нервный срыв.

— А здоровья хватит?.. — закономерный ответ.

Такими темпами мы подружиться не сможем, решаю для обоих искать мирные пути, но как же это сложно!

Что делать и куда ехать, особо не выбираю, так как и выбора никакого нет. Сунуться в управление — подставить Бойко, он занял слишком сильную позицию в стае. Более того, другие общины стали проявлять интерес к его персоне и часто приезжать за советом, не понимая, как в таком юном для вожака возрасте он добился потрясающих результатов в общении со стаей, сделав всех единым организмом. Я, собственно, потому и психанул с переездом в город, уж слишком до хрена части организма его заботили. Как только узнают о слабости Бойко — его постараются ликвидировать. Или заполучить. Действовать придётся скрытно, а это сложно, учитывая недопса, которого нужно тащить с собой как запчасть. Всё познаётся в сравнении, и сейчас я почти готов признать — перегнул палку. Почти. Вик сам виноват, слишком много мне позволял. Главное — это ему не пиздануть.

— Ты в курсе, что вслух думаешь?..

Поворачиваюсь на звук, Бойко стоит уже переодетый: тёмные джинсы, водолазка — моя, ремень — мой, куртка его, потому что моя будет жать в плечах, а то бы и её напялил.

— Привычка, — пожимаю плечами, прикусывая жало, накидываю капюшон толстовки, а сверху пялю кожанку — ранняя осень теплом не балует. — Напрягает?

— Есть немного. Не особо приятно слушать твои размышления обо мне. Тем более не всегда хорошие.

— С чего такое мнение? — вот тут я конкретно не понял.

— Такое чувство, что я у тебя в подчинении: ведёшь меня, как собаку на привязи, куда взбредёт, и заставляешь выполнять команды. Если бы я тебя любил, — а вот это «если бы» кольнуло, — то делал бы так, но не потому, что нравится, а чтобы хорошо было тебе. Со мной. Получается, используешь меня, как тебе удобно. Где тут любовь с твоей стороны?

Если честно, я просто сел. Проходит не меньше минуты, прежде чем у меня появляется дар речи, и возвращается дыхание, которое задерживал, дабы на эмоциях не разойтись в крике. Испытание нас ждёт сложное. Для обоих. Проверка чувств на вшивость, и, кажется, я её уже не прохожу. Тут хоть на говно изойдись, а заставить полюбить нельзя. Хотя… это ли говорить инкубу, смысл жизни которого именно в «подчинении». Я потому на Бойко и подсел, что он никогда не продавал себя, не просил любить, не уговаривал и не подставлялся по дури, приходилось брать самому. Потому что только ему хватало сил быть рядом, другой бы давно сломался, а этот — сильнее меня, в чём-то умнее и терпимее, и я не представляю уже, как без него прожить. Не хочу больше никого! Такой вот пиздец всемирного масштаба. И не надо говорить, будто такова порода инкубов, и, закрепившись, мы от других кормиться не можем. Это сильнее обеих наших пород. Всеми силами надо это сохранить.

— Судишь по поступкам обычно, а сейчас — по первому впечатлению. Ты дезориентирован, и единственный способ собрать информацию — поверхностный, чем и занимаешься. Потом поймёшь, как был не прав. И ещё ты, Вик, ни черта обо мне не знаешь. Ты — нет, а он — указываю пальцем на грудь, наверняка набил бы тебе лицо за такие слова.

— В том и дело: я осознаю, что не прилепил бы метку на кого попало. Но ты мне не нравишься. Совсем.

Злость ненадолго затмевает разум. Помню вспышку красного света и то, как плотно сжал зубы до скрежета, а когда открыл глаза — Бойко уже тяжело дышал ртом, на висках у него испарина, а возбуждение, которое он сейчас испытывал, было, наверное, самым сильным из тех, которые он помнил. Желание застало его неожиданно, и он не был готов. А я оттолкнул его от себя ещё больше, напугав. Молодец, Дан, так держать. Отпускаю так же быстро, стряхиваю с себя морок, злость и панику. Не мешало бы всё это ещё смыть водой, но времени нет, поэтому выхожу за дверь, бросив через плечо, чтобы не забыл собачку.

Единственный, кто знает нечей достаточно хорошо и может помочь — Даймон. Этот демон осел почти в тысяче километрах от нас, и пилить до него около суток, учитывая, что километре на восьмисотом дорога превращается в грунтовку. Позвонить было бы проще, но, во-первых, я хочу понаблюдать за поведением Бойко и кое-что нехорошее решить для себя, а во-вторых, прослушку никто не отменял, и она здорово может нас подставить в этот раз.