Темное дело (сборник) - Ямалеев Рамиль Кимович - Страница 59

Фу-у-у! Чего только не придет в голову, когда ты чего-то ожидаешь. Или кого-то, как в данном случае. Где ты, Лева?

Я любимую женщину никогда не ждал с таким нетерпением, как этого Леву. Хотя, повторяю, я и сам не знал, чего, собственно, хочу от него узнать и чем таким особенным он может мне помочь. Но я был, был уверен, что любая мелочь, которой он не придал значения, может для моих рассуждений оказаться ключевой.

Но его не было.

Навстречу мне шел Илья Блудов, весь какой-то потерянный и растерянный. Он встретился со мной взглядом, молча кивнул и посторонился, чтобы дать мне дорогу. Смотрел он как-то очень отрешенно.

— Привет, — сказал я ему.

— Привет, — кивнул снова он.

И хотел было уже идти своей дорогой, но я остановил его:

— Илья!

Он обернулся, посмотрел на меня исподлобья и сказал:

— Да?

Пришибленный какой-то, подумал я. Странно, Костя рассказывал о нем совсем другие вещи. Хотя его можно понять. На его месте любой бы расклеился. Лева Яйцин не подарок во всех случаях.

— Можно поговорить с вами? — спросил я Илью как можно мягче.

Он несколько недоверчиво посмотрел в мои глаза, прочитал в них что-то себе родственное и, улыбнувшись, вдруг стал удивительно похож на Сюткина.

— Конечно, — сказал он. — Пойдемте ко мне.

И мы направились с ним в медсанчасть.

— Хотите коньяку? — это было первое, о чем он спросил меня, когда мы пришли к нему и сели.

Я отказался:

— Спасибо. В ближайшие часы мне понадобится свежая голова. Да и не пью я коньяк. Только водку.

— Могу спирт, — предложил он.

— Расслабьтесь, Илья, — попросил я его. — Я правда не хочу.

— А я, с вашего разрешения, выпью, — сказал он, наливая себе в мензурку из-под лекарств весьма дорогой коньяк.

— Ради Бога, — разрешил я.

Он одним махом выпил коньяк, так выпил, как я пью обычно водку. Я подумал, что он или не пьет вообще, или волнуется. Если верить Сюткину, первое исключалось. Значит, второе. Да и Туровский что-то такое рассказывал.

Когда он задышал посвободнее и перестал таращить на меня глаза, я спросил:

— Илья, что вы можете мне рассказать о Рохлине?

Он прищурился:

— Журналистское расследование?

— Можете назвать это частным, — ответил я. — Хотя не исключаю, что это может попасть на страницы газеты, в которой я работаю.

Он стал еще себе наливать. Надеюсь, что рассказы Сюткина правдивы хотя бы наполовину, и он в состоянии выпить половину бочки. Иначе он скоро лыка вязать не будет с такими скоростями.

— Что я могу сказать о нем? — задумчиво переспрашивал меня тем временем Блудов. — Обычный мужик. Нормальный парень. Надежный.

Опять — надежный. Сговорились они, что ли?

— Он, кажется, любил Ольгу, да? — спросил я. — Ну, вашу эту крупье.

— Любил, — пожал он плечами. — Только лучше бы он этого не делал. Холодная, как рыба, и скользкая, как жаба.

— Вот так, да? — сказал я. — Значит, вы с ней спали?

— Один раз, — поднял он указательный палец. — В первую ночь. Сам не помню, как получилось. Все были пьяны вдребезги. Короче, я с ней, а Костя — с Эльзой.

— Чего-чего?! — опешив, переспросил я.

Ай да Костя, ай да сукин сын! В тихом-то омуте, мама родная!!! Ну, Сюткин, ну, ходок.

Да ты бабник, Костя, с удивлением подумал я.

— Это с которой же Эльзой? — небрежно спросил я. — С медсестрой, что ли?

— Совершенно верно, — ответил Илья. — Но прошу вас, если Костик вам ничего не говорил, то я — тоже. Договорились?

— Конечно.

Ну погоди, «Костик»…

— Ну вот, — продолжал Илья, — а Рохлин узнал. И ничего не сказал — ни-че-го. Молча страдал, так сказать. Мне он точно ничего не сказал. Подозреваю, что ей тоже. Во всяком случае, по ней не было заметно, чтобы у них были какие-то разборки.

— Туровский говорит, что по ней вообще трудно что-либо заметить.

— Тоже верно, — согласился Илья. — Я бы посоветовал вам у ней самой обо всем расспросить, но просто знаю — ничего она вам не расскажет. Кремень, а не баба. Всем бы здешним обитателям поучиться у нее этому пофигизму. Тогда бы и денег поменьше в казино просаживали.

— Много просаживают? — поинтересовался я.

— Страшно подумать. Ольга, по всему видать, богатой невестой домой вернется. Она же десять процентов имеет.

— Такого не бывает, — усмехнулся я.

— А может, я что-то путаю, — снова согласился Илья. — Да мне плевать. Рохлина жаль.

— Это да. Как же он током-то убился, а?

— Понятия не имею. Вроде бы это самоубийство, и письмо какое-то оставил, правда, я ничего в нем не понял. Но не самоубийство, я и сам это понимаю. И получается, что я один из подозреваемых.

— Вот так, да? — сказал я.

— Ага. Одна надежда — на маньяка.

— На кого?!

— На маньяка. Ходит же кто-то по лодке. Или прячется, не знаю. Короче, на него у меня надежда. Иначе Лева Яйцин сожрет меня с потрохами.

— Подавится.

— Ваши бы речи — да Богу в уста.

— Не поможет. Лева не верит в Бога.

— Тоже верно. Говорю же — одна надежда, что маньяк объявится, и Лева Яйцин его схватит.

— Не схватит.

— Не схватит, — покорно согласился Илья.

— Потому что маньяк, Илья, не объявится.

Он как-то странно посмотрел на меня.

— Не объявится? — переспросил он.

— Нет, — покачал я головой.

— Точно?

— Точно.

— А вы откуда знаете, что он не объявится? — спросил меня Илья. — Вы что — связь с ним держите?

— Нет, Илья. Но это так.

— Что — так? — он начинал нервничать.

— Не объявится маньяк, — повторил я с тупым упрямством.

— Почему вы так уверены? — внимательно смотрел он на меня.

Я встал и торжественным голосом произнес:

— Потому что нет никакого маньяка, Илья. Не-ту!

Первым, кого я увидел в «Нирване», был Туровский. Я обрадовался сразу двум вещам: во-первых, мне нужно было у него кое-что спросить, пока я не забыл об этом — я еще не знал, что эта информация окажется решающей в цепи моих рассуждений. А во-вторых, это значило, что и Лева Яйцин освободился, и разговор мой с ним не за горами.

— Ну, что новенького у капитана? — спросил я.

— Узнаете за ужином, — ответил тот.

— Максим! — удивился я. — Что за тайны между своими ребятами?

— Новости действительно есть, — неохотно разговаривал со мной распорядительный директор. — Но, как я уже сказал, узнаете вы о них за ужином.

— Максим!

— Послушайте, Лапшин, — сказал он. — Я и вправду не уполномочен, можете вы это понять? Не пытайте меня ради всего святого! И так застрелиться впору.

Вообще-то со всякого рода святостью, как вы успели уже заметить, у меня большая напряженка, но чтобы он не покончил жизнь самоубийством, я решил не давить на него хотя бы в этом. Хватит с нас трупов.

— Ну ладно, — примирительно сказал я ему. — Ну, а так просто поговорить мы можем? За жизнь.

Он посмотрел на меня с тревогой.

— Спрашивать будешь? — спросил он.

— Знаешь, что? — предложил я. — Что мы с тобой то на вы, то на ты? Давай пройдем к буфету и выпьем с тобой водочки на брудершафт. А?

Он ухватился за эту идею, словно ему год не наливали.

— Согласен! — быстро проговорил он.

— Замечательно! — широко улыбнулся я. — И покалякаем о том о сем. Просто так.

— Идет, — кивнул он.

Стопочка на брудершафт повлекла за собой вторую, а потом и третью. Когда я выходил из «Нирваны», в голове моей шумело, словно в ней кто-то переворачивал листы огромной книги.

Голова кружилась, но стены передо мной не плыли, и тому было как минимум два объяснения. Первое: я не мешал спиртное и пил только первоклассный «Абсолют». Второе: Максим Туровский сообщил мне нечто такое, после чего мне оставалась совершенно пустяковая работа в плане добычи информации. Я уже знал почти все. И теперь оставался только Лева Яйцин.