Идеальная мишень - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/78
• Следующая

– Еще Рахманинов...

– Это русский композитор, – вспомнила Джил, – говорят, что он гений.

– На Востоке тоже был свой музыкальный гений, – пробормотал он, – и он, пожалуй, мой самый любимый композитор. Эту музыку я слушал с детства.

– На Востоке? – удивилась Джил. – Как его звали?

– Узеир Гаджибеков.

– У тебя есть его записи?

– Конечно. В следующий раз я привезу тебе их.

– А из современных? – продолжала допытываться она. – Или ты любишь только классиков?

– Ллойд Уэббер, Франсис Лей, Нино Рота. Достаточно, ты проверила мою эрудицию или собираешься задавать еще вопросы?

Она замолчала, снова поворачиваясь к нему спиной.

– Ты знаешь, – вдруг сказала Джил, глядя на другой берег, – я была у гадалки.

Он всегда относился с большой иронией к подобным вещам. С его-то рациональным умом!

– И что она тебе сказала? – В его голосе, очевидно, проскользнула насмешка. Она чуть наклонила голову.

– Не смейся. Я была у гадалки впервые в жизни.

На этот раз он промолчал. Она наклонила голову еще ниже, словно положив ее себе на плечо.

– Гадалка сказала мне, что я люблю необыкновенного человека. И она сказала, что я могу родить ему сына. Нет, она сказала не так. Она сказала, что я хочу родить ему сына.

Он приподнялся на локте. И долго молчал. Это был тот редкий случай в жизни, когда он не знал, что ответить.

– Ты простудишься, – сказал он, и слова ушли куда-то в сторону.

Она вскинула голову, по-прежнему стоя к нему спиной.

– Иди сюда, – позвал он, – расскажи мне подробнее, что тебе сказала гадалка.

Джил повернулась к нему. Он не мог разглядеть выражение лица женщины. Луна освещало ее теперь со спины. Она сделала несколько шагов к нему, села рядом.

– Это серьезнее, чем ты думаешь, – печально произнесла Джил.

– Что случилось?

– Отец спрашивает меня, почему у меня нет постоянного друга. А я не знаю, что ему ответить. Мы всегда были с ним так дружны.

– Ты не хочешь говорить ему про меня?

– Не знаю. Я не знаю, что именно говорить и как об этом говорить. Когда мы с тобой познакомились в Лондоне, все было так естественно, так просто. А сейчас я не знаю.

– Тогда не говори, – рассудительно произнес он, – может, это и к лучшему. Рано или поздно мы все равно...

– Не надо, – она приложила свою узкую ладонь к его лицу, – не нужно ничего говорить. Пусть никогда не будет «поздно». Пусть всегда будет «рано».

– Если хочешь, я могу прилететь к тебе в Рим или в Лондон, – предложил Дронго, – и ты меня познакомишь со своим отцом. Хотя я считаю, что этого делать не нужно.

Рука соскользнула с лица. Она вздрогнула.

– Почему?

– У нас социальное неравенство, – пробормотал, улыбаясь, Дронго. – Ты итальянская аристократка, а я почти... по-русски есть такое слово «бомж», что переводится как «без определенного места жительства». Я человек, лишенный Родины.

– Я видела твою московскую квартиру, – сказала она с явным вызовом, – это у вас называется «бомж»? И потом, у меня тоже нет постоянного места жительства. Я живу то в Лондоне, то в Риме, то в Милане. Почему ты улыбаешься?

– Ну как тебе объяснить, что такое «бомж». Тебе будет трудно встречаться со мной. Очень трудно. Мы слишком разные, Джил. Я и раньше честно предупреждал тебя об этом. Кроме того, моя профессия не позволяет мне надеяться на стабильные заработки. Я всего-навсего частный эксперт. Пока есть нужда в моих услугах, мне оплачивают расходы. Через несколько лет они могут не понадобиться и тогда, возможно, мне придется сдавать свою шикарную квартиру, чтобы как-то свести концы с концами. Я неустроенный человек, Джил, и, по большому счету, жизнь у меня не сложилась.

– Не смей так говорить! – яростно крикнула она. – Вспомни, сколько людей ты спас в Лондоне, когда предотвратил взрыв в «Дорчестере». Вспомни все, что ты сделал. Если даже ты помог одному человеку, если даже спас одну жизнь, то и тогда ты не имеешь права так говорить. Не смей, слышишь, не смей!

Она была великолепна в своей ярости. Волосы разметались по лицу, она наклонилась к нему, и он почувствовал аромат молодого женского тела. Обнял ее за плечи, привлекая к себе.

– Может, ты и права, Джил, – прошептал он, – может, и права. Но я не хочу сам признаваться даже себе, что у меня все хорошо. После девяносто первого года я езжу как неприкаянный между Москвой и Баку. После того, как у меня отняли мою страну от Камчатки до Калининграда, я стал менее уравновешенным. Ты понимаешь, в чем дело, – оказывается, для счастья человеку нужно еще гордиться своей страной. Я гордился своим любимым городом Баку, в котором вырос и в котором знал каждую улицу, я гордился столицей своего государства – Москвой, где учился и где сейчас живу, тоже зная многие ее улицы и переулки. Я безумно любил Ленинград, его белые ночи. А как мне нравилось ездить в Прибалтику, как шумно проводили мы вечера в Тбилиси и Ереване. А потом – все. Все кончилось. У меня отняли право даже на передвижение. Чтобы попасть в Прибалтику, я должен получить визу. При этом, учитывая мое прошлое, визу мне дают не всегда. Моя родная страна, за которую я проливал кровь, был ранен, из-за которой столько страдал, потерял работу, любимую женщину, да мало ли, – оказалась Атлантидой, ушедшей на дно. И вместе с ней ушли мои надежды, мои планы, моя вера.

Он заметил, как она вдруг напряглась. Не понимая, в чем дело, он недоуменно взглянул на нее. И вдруг понял. Мужчины иногда бывают удивительно нечуткими. Даже такие аналитики, как Дронго. Он вспомнил, да ведь он сказал – «любимая женщина». Джил выбралась из-под его руки, легла на подушку и сумрачно взглянула на него.

Она даже не стала переспрашивать, как он потерял «любимую женщину». И он почувствовал, что должен сказать правду. Это был момент истины, когда нельзя врать человеку, который так доверчиво лежит рядом с тобой.

– Ее убили, – пробормотал Дронго, глядя невидящими глазами в потолок. – Мы встретились с ней в конце восемьдесят восьмого, и тогда меня тяжело ранили. Ей сказали, что я убит. Спустя три года мы снова встретились. Уже в Вене. Она была американкой. В последнюю секунду, защищая меня, она подставилась под выстрелы. Ее убили в венском аэропорту, когда она спасла мне жизнь.

– Я ничего не знала, – прошептала Джил.

– Была еще одна женщина, – безжалостно продолжал Дронго, – она просила меня перед смертью позаботиться о ее ребенке. Но когда я начал искать, мне объяснили, что семью уже вывезли в другое место.

– Ее тоже убили? – спросила с ужасом Джил.

– Нет. Она убила себя сама. Была такая ситуация, что она не могла остаться в живых.

Джил взглянула на него и внезапно порывисто обняла. Он ожидал, что она расплачется, но она была очень сильным человеком.

– Теперь я все поняла, – с глубокой болью сказала Джил, – теперь я все поняла. Ты просто боишься любить еще раз. Ты боишься, что потеряешь меня и не даешь волю своим чувствам. Так?

– Может быть, и так.

– Как ее звали? Женщину, которую убили в аэропорту. Как ее звали?

– Натали.

– У тебя есть ее фотография?

– Я не могу возить с собой чужие фотографии, – напомнил Дронго, – мне принадлежат только воспоминания.

Она вскочила, сбросила с него одеяло. Наклонилась к нему.

– Сегодня ты мой, – прошептала Джил, – сегодня ты мой. До самого утра.

– Но ведь я уеду, – напомнил он, глядя ей в глаза.

– Ничего, – у нее все же появились слезы, – ничего страшного. Мы будем встречаться с тобой долго-долго. Мы будем встречаться с тобой всю мою жизнь. И твою, – торопливо добавила она, словно сознавая, что допустила оплошность.

– Да, – негромко произнес он, – мы будем встречаться с тобой целую жизнь. Но никто не знает, какой она будет – моя жизнь.

– Переезжай ко мне в Италию, – вдруг предложила она, – я думаю, что папа мог бы помочь тебе с получением итальянского гражданства.

– Буду жить на твоем содержании. – Он улыбнулся и закусил губу. Потом они посмотрели друг на друга и расхохотались.

• Предыдущая
• 39/78
• Следующая