Идеальная мишень - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 24

• Предыдущая
• 24/78
• Следующая

Сегодня тринадцатое апреля. Сегодня я начинаю поиски. В Европе 13 – счастливое число, в России – наоборот. Для меня это не имеет такого уж принципиального значения. А для Труфилова? Или для полковника Кочиевского, который так хочет его ликвидации? Или для Чиряева, который, конечно, не собирается возвращаться в Москву под конвоем? Для кого как.

Итак, что же произошло со мной? Почему я добровольно согласился выступать в качестве «идеальной мишени»?

Все кончилось в августе девяносто первого. После того, как застрелился Пуго, один из самых честных и самых порядочных людей, которых я знал в своей жизни. Для меня он был воплощением чести тех самых «латышских стрелков», о которых так много рассказывал мне мой отец.

Я часто встречался с Пуго, когда он работал в Риге. Мы вспомнили его принципиальные, смелые выступления. Он никогда не был ни наивным дурачком, ни прямолинейным кретином, способным лишь произносить пламенные речи и искренне верить в то, что говорят с высоких трибун. Это был умный, начитанный, грамотный и смелый человек. Он искренне полагал, что счастливая историческая судьба нашего народа связана с Москвой. Может быть, он ошибался, но в любом случае он говорил то, что думал. И всегда поступал в полном согласии со своей совестью.

Он искренне считал, что прав, поддерживая путчистов, спасающих столь наивным образом Советский Союз. Но после провала путча, перестав верить президенту, Пуго вернулся домой, отпустил свою охрану, не забыв поблагодарить их за службу, а потом, приняв последнее решение, сначала выстрелил в жену, потом в себя.

Уже позже мне рассказал один из бывших наших сотрудников о последних минутах жизни семьи Пуго. Он погиб сразу. Его жена какое-то время еще жила. Она сидела на полу и просила дать ей платок, чтобы вытереть кровь. А по квартире уже сновали прибывшие туда «сотрудники». Потом Пуго кремировали и похоронили. А в Верховном Совете известие об их смерти встретили аплодисментами. Интересно, как сложилась потом судьба аплодировавших депутатов?

Через несколько дней независимость Латвии признала Москва. А еще через два месяца я уволился из КГБ. Следующие два года были самыми трудными в моей жизни. Мать болела, нужны были лекарства, наши отношения с Вилмой испортились окончательно. А новые испытания и вовсе разорвали наш непрочный союз.

У нее появился друг. Модный рижский художник. К тому времени мы уже только формально считались мужем и женой. Просто у меня не было ни сил, ни возможностей разменять нашу квартиру. Она, не стесняясь, уже несколько раз ночевала у него, и мне приходилось думать не только о матери, но и о нашей дочери. К тому времени Илзе пошла в школу и многое начала понимать. Я опасался, что в школе может появиться та самая старушка в белом пальто или ее дочь, которая плюнет в лицо моей дочери за то, что ее отец служил «оккупационному режиму». В Латвии нас уже открыто называли «оккупантами». Дошло до того, что людей, служивших в эсэсовских частях, стали называть героями, а нас предателями. Я долго терпел, долгих два с половиной года. Но потом понял, что терпеть больше не стоит.

Латвия достаточно маленькая страна, здесь все друг друга знают. Ни устроиться на постоянную работу, ни даже мечтать о сносном существовании я к тому времени уже не мог. Я был узким профессионалом. Ничего другого делать не умел. Правда, довольно сносно владел двумя иностранными языками, и это меня как-то спасало, поддерживало на плаву. Весной девяносто четвертого Вилма предложила мне развестись. Она даже не возражала, чтобы я оставил девочку себе.

Нас развели довольно быстро. А через месяц в Риге появился Федор Гаско, с которым я познакомился еще в Африке. Он работал в торгпредстве. Встретились мы с ним случайно, но я узнал, что он президент большой фирмы и дела у него идут неплохо. В свое время я ему очень помог, и он об этом помнил. У него тогда пропали важные документы, а я подписал акт, что они сгорели во время пожара в его офисе. После нашей встречи в Риге он побывал у меня дома, увидел мою мать, дочь, которой было уже девять лет. И сразу предложил мне переехать в Москву, руководить службой безопасности в его фирме.

В Риге к тому времени меня уже ничто не держало. Но я долго колебался. Здесь был наш дом, могилы моих предков, отца. Но весной девяносто четвертого мать снова легла в больницу. У сестры, с трудом сводившей концы с концами, денег на ее лечение не было. Врачи посоветовали мне везти мать в Германию. Или в Россию. Это и решило в конечном итоге нашу дальнейшую судьбу. Мы переехали в Москву. Сначала снимали квартиру. Илзе пошла в школу. Спасибо Федору, он дал мне под честное слово большую сумму денег. И сразу взял на довольно высокую зарплату, и вскоре я уже отработал свой долг.

Матери сделали операцию, все прошло благополучно, хотя ей было уже за семьдесят. Мы купили небольшую двухкомнатную квартиру. Я даже приобрел старый автомобиль «девятку» с пятилетним пробегом. В общем, жизнь как-то налаживалась. Но в роковой день двадцать четвертого сентября девяносто шестого года на пороге своего дома был убит Федор Гаско. Отпустив водителя, он вошел в подъезд своего дома, где киллер и настиг его тремя выстрелами. И еще был один выстрел – контрольный.

После этого все наши дела пошли наперекосяк. Меня вскоре выгнали с фирмы, мол, это я отвечал за безопасность Феди. Не желали и слушать, что я был не личным телохранителем президента, а отвечал лишь за безопасность поставок. Кое-какие связи у меня к тому времени были, и я все же устроился на работу. Следующие два года выдались довольно тяжелыми, но кое-как жили. Илзе превратилась в высокую красивую девушку, на нее уже засматривались молодые люди. Мама немного окрепла. Но я ночами стал сильно кашлять. Сначала не обращал на это внимания и пил элементарные таблетки от кашля. Потом показался врачам – у меня пошла кровь. Это случилось в конце июля девяносто восьмого года. Последующие консультации были более основательными. А как-то врач, строгий мужчина лет сорока, человек с добрыми глазами, пригласил меня в свой кабинет и, пристально глядя на меня, сказал:

– Вы серьезно больны, Эдгар Эдгарович. Вам нужно серьезно лечиться. Необходима срочная госпитализация.

– Не смогу, – улыбнулся я, – у меня семья – мать и дочь. Кто их будет кормить? Они без меня пропадут. Нет, доктор, ничего не выйдет. Я могу согласиться на что угодно, но только не на больницу. Выпишите мне таблетки, и я буду честно исполнять все ваши предписания.

Он еще раз посмотрел на рентгеновские снимки и поморщился:

– Поймите меня, вам просто необходимо срочно лечь в больницу. Иначе...

– Мои дела так плохи? – растерянно спросил я.

– У нас есть очень серьезные подозрения, – сказал он, но по его глазам я видел, что он лукавит, – пока только подозрения... Короче, нужно лечь в больницу.

– Вы не говорите, какие подозрения. Это из-за того, что я много курю?

– Прежде всего из-за этого, – признался врач, – вам нужно срочно бросить курить.

– С этим я попробую справиться, – жалко улыбнулся я.

Врач снова взялся изучать снимки.

– Я дам вам направление в другую клинику. Стоит еще раз провериться, – не очень решительно проговорил он.

Он взял бланк, начал что-то писать, но я остановил его руку.

– Не нужно, – тихо сказал я, – не думайте, что я ничего не понимаю. У меня ночью иногда идет горлом кровь. Что у меня, доктор? Это кишечник, легкие? Что? Только не скрывайте, скажите правду. Я достаточно сильный человек и обязан знать всю правду, до конца.

Доктор молчал. Лживая советская этика не позволяла врачу честно говорить с больным. На Западе, напротив, считают, что пациент обязан все знать. И рассчитывать немного на себя, а больше на Бога. Во всяком случае, чтобы иметь возможность перед смертью распорядиться своим имуществом. Завершить все земные дела. У нас же в Бога никто давно не верит, а на себя никто рассчитывать не может. Значит, наши врачи в чем-то правы. Зачем знать о страшном диагнозе среднестатистическому гражданину? Он немедленно грохнется в обморок, или у него лопнет сердце.

• Предыдущая
• 24/78
• Следующая