Ведро, тряпка и немного криминала (СИ) - Самтенко Мария - Страница 3

Рассеянно киваю врачу (знаю, знаю, надо сказать ему «спасибо», но меня почему-то не тянет) и вылезаю из машины. Школьников в обозримом пространстве не наблюдается (наверно, их отвели в тепло и оказывают более квалифицированную помощь, дети же все-таки), но тело на месте. Лежит себе в луже, никого не трогает… Тьфу! Раньше я что-то не замечала за собой подобной циничности, наверно, от медика заразилась.

Вокруг несчастного подростка суетится молодой человек в заляпанных грязью джинсах: рассматривает, фотографирует и записывает в блокнотик. Порой он так низко наклоняется к трупу, что, кажется, даже обнюхивает. Ноздри у него слегка вздрагивают, это факт. Рядом неспешно беседуют двое: невысокий, довольно круглый и совершенно седой, а местами и лысый, следак, и хорошо сложенный темноволосый юноша в кожаной куртке. На мента последний не тянет. Не скажу почему, но не тянет. Наверно, стажер или практикант.

Делаю несколько шагов, параллельно прикидывая, как бы мне обойти эту троицу, не приближаясь к телу и не вляпавшись в густую, маслянистую грязь. Следак тут же поворачивает голову, пеленгуя меня своими светло-голубыми, какими-то выцветшими локаторами, и вновь переводит взгляд на эксперта. Точнее, на стеклянную пробирку в его тонкой, обтянутой резиновой перчаткой руке.

В пробирке плещется подозрительная жидкость, она же содержится в луже.

— Ну и что это?

Эксперт нетерпеливо пожимает плечами.

— Анализ покажет, — бормочет он. Это в кино они страшно непроницаемые, а сейчас на его невыспавшейся физиономии ясно читается что-то вроде: «Отстаньте и дайте мне поработать!».

Я подхожу поближе и мрачно разглядываю искомую лужу:

— «Бомжатина» с курицей.

Мент удивленно разворачиваются ко мне:

— «Бомжатина»?

А, черт. Мент, кажется, не разбирает наш любимый школьный жаргон.

— Лапша быстрого приготовления. С курицей. Я ела ее на завтрак.

Эксперта перекашивает. Легонечко так. Похоже, он невысокого мнения о моем рационе. Да знаю я, знаю, что это вредно! Но мой закаленный желудок уже ничего не берет. Да и потом, если язва не пришла в сорок, она заблудилась и уже не дойдет.

— Так это вы обнаружили труп? — уточняет следак. Еще один любитель риторических вопросов на мою голову! Зуб даю, он уже опросил полшколы.

— Вроде того. Труп упал рядом со мной.

— Отлично!

Не представляю, что тут может быть такого отличного. Но следаку, похоже, виднее — он ласково улыбается, предлагает пройти в здание школы и побеседовать. Радостно соглашаюсь (признаться, мне уже надоело стоять под дождем) и веду его в коморку с железной дверью. Стражер/практикант увязывается с нами, чрезвычайно довольный эксперт остается у трупа, что тут же компенсируется попавшимся по пути директором. Он увязывается с нами и всю дорогу нервно бурчит, что зря приютил уголовницу и что ни грамма не удивится, если окажется, что именно я спихнула ребенка из окна кабинета физики. Я невольно краснею и отвожу взгляд, стажер с трудом сдерживает ухмылку, и даже полицейский изредка поворачивается чтобы пронзить нас с директором ехидными взглядами.

И я конце концов не выдерживаю:

— Борис Семенович, я что-то не поняла, это что, заведомо ложный донос?

Директор резко тормозит и разглядывает меня добрых пятнадцать секунд. Растягиваю губы в улыбке. У него дергается глаз. Что, вообще-то, логично — за те полгода, пока я работаю, в школе не было ни одной смерти. Наверно, директор отвык.

Тем временем полицейский подходит к двери и мягко толкает ее вовнутрь. Заходит. Освоился, зараза такая…

— Ну что ж, проходите, будьте как дома, — директор приветливо скалится и удостаивается недоуменного взгляда из-за открытой двери. — Пардон! Уже прошли.

Он втягивается в дверь, я послушно иду за ним.

Наша каморка это крохотное помещение, в которое аккуратно втиснуты маленький столик, три деревянные табуретки, скамейка, два старых шкафа под вещи (мой — левый) и относительно новый (старательно сколоченный из списанных за ветхостью парт) комод, в котором хранится уборочный инвентарь. Тот, который не стоит в углу вертикально.

Потому свободного места в подсобке маловато, и маневрировать там не так-то и просто. Но довольно упитанного полицейского это никак не смущает — он ловко скользит за столик и размещается на самой надежной (с виду) табуретке. Я огибаю комод и усаживаюсь напротив, стажер занимает табуретку с надломанной ножкой (обычно на ней сидит Катька как самая худая из нас), директор же просто прислоняется к стене. На сидение самого молодого из нас — практиканта — он почему-то не покушается. Наверное, потому, что сейчас даже он — представитель властей.

— Дежурный следователь Следственного Управления Следственного Комитета РФ Федор Иванович Федоров, — представляется полицейский. Имя-отчество кажется смутно знакомым. Старательно напрягаю память… и тут меня осеняет! Расплываюсь в довольной улыбке, припоминая, что Федор Иванович это Хучик, совершенно очаровательный персонаж детективов Дарьи Донцовой. И еще это мопс.

— А это Вадим.

Стажер-практикант (хотя, наверно, все же стажер) складывает руки на груди и склоняет голову. Мы с директором переглядываемся и киваем. Имя «Вадим» не вызывает у меня никаких ассоциаций, ну и ладно. Зато теперь, наверно, будет вызывать.

Полицейский извлекает из кейса какой-то бланк, долго шарит в поисках ручки, и, с трудом одержав над коварной победу (ох, как я его понимаю, сама в своей торбе ничего не найду), приступает к беседе. На допрос это не похоже, скорее, что-то полуофициальное, потому что на бланке, я вижу, написано «Объяснение».

Я представляюсь, кратко описываю свою биографию (родилась тогда-то, тогда-то села в тюрьму, тогда-то освободилась, работала там-то и там-то, и вот полгода назад устроилась в эту школу).

— По какой статье судимы? — уточняет следак.

Пожимаю плечами:

— Простите, не помню, какая это статья, но сидела за кражу. И это было очень давно, — помявшись для приличия, называю годы отсидки.

Следак кивает и делает запись в листе.

— А что вы украли? — интересуется стажер, за что получает два возмущенных взгляда от нас с мопсиком и один, заинтересованный, от директора.

Еще бы. Я никогда не посвящала его в такие тонкости. Да и вообще — ни в какие. Не сказать, что я что-то скрываю, просто не очень люблю обсуждать свое криминальное прошлое.

— Не хотите — не говорите, — торопливо добавляет следак.

Задумчиво касаюсь левого уха. Свой срок я уже отсидела, новый мне не добавят, а так менты могут подумать что-то не то. Почему бы и не сказать?

Провожу языком по губам.

— Скелет.

М-да. Подумать только, всего одно слово — скелет — а какой эффект! Доблестные стражи правопорядка, а также примкнувшие к ним личности округлили глаза и удивленно разглядывают меня, и только неожиданно напавший на директора нервный кашель мешает этой сцене превратиться в немую как в «Ревизоре».

Кстати, директор почему-то смотрит не на меня, а куда-то в сторону, и взгляд у него тревожный и подозрительный. Припоминаю, что в той стороне у нас расположен кабинет биологии, где тоже хранится скелет на подставочке. Директор, наверно, боится, что я могу его умыкнуть. Вот ведь зараза!

— Марина Васильевна, — это уже Федор Иванович. — Вы… кхм…

Опять этот кашель! Похоже, в наш город наконец-то пришла осенняя эпидемия. Вернусь домой — наверну чеснока с «бомжатиной» (другой еды в доме нет).

— А можно спросить, — влезает любопытный стажер, — зачем вам понадобился скелет?

Складываю руки на груди. Я не хочу ему отвечать. Менты и так могут запросить мое личное дело, а директор, в свою очередь, в состоянии обойтись без этой ценной информации. Мне в этой школе еще работать, и не хочется прослыть идиоткой — а ведь история и вправду слегка идиотская.

Значит, так. Давным-давно, еще при Союзе, я мирно трудилась в одном НИИ над Очень Секретным Проектом. Одним из обитателей нашей уютной лаборатории был полноразмерный макет скелета, подаренный нам на каком-то протокольном мероприятии. Скелет состоял на балансе НИИ и имел инвентарный номер, а мой тогдашний начальник питал к нему совершенно непостижимую симпатию и ласково называл Гамлетом. И вот однажды скелет потерялся, а череп нашли в моих личных вещах. Потом уже следствие, суд, поганая статья про хищение государственного имущества, вину по которой я не признала, и реальный срок в тюрьме: частично из-за отказа «сотрудничать» (а много я насотрудничаю, если мне ничего не известно), частично из-за закрытого статуса нашего НИИ. Неслабый причем такой срок.