Ты всё ещё моя (СИ) - Тодорова Елена - Страница 7

Господи, наконец, мне здесь кто-то нравится!

– Хочешь его вернуть? – качнувшись ко мне, толкает своей качелей мою.

– Кого? – делаю вид, что не понимаю, потому что стыд сильнее всяких симпатий.

– Чару! Кого же еще?!

– Нет… – кажется, что этот хрип горло до крови раздирает. – Это невозможно.

– Почему же?

– Я… То, что я сделала, не прощают.

– Хм… И тем не менее, Чара весь вечер смотрит на тебя. Это ведь не просто так, м? Не будь трусихой. Попробуй, прежде чем заверять, что не получится.

После этих слов в моем сознании что-то переворачивается. Я поднимаю взгляд, веду его через двор и сразу же натыкаюсь на Чарушина. Смотрит, права Лия.

Мою грудь раздувает, словно воздушный шар. Телу становится жарко. А конечности разбивает тремором. Пальцы прям ощутимо подрагивают, едва не роняю на землю бокал. И все это только потому, что он смотрит.

– Слушай… – вновь придвигаясь, шепчет мне на ухо Лия. – Хочешь, я его выведу в какое-то укромное местечко?

– Что? Зачем? Сейчас?

– Конечно, сейчас!

Как же я тебя люблю…

© Лиза Богданова

– Только ты ему не говори, что я позвала, хорошо? – в последний момент ловлю Лию за руку.

Она собирается оставить меня на цокольном этаже дома, у бассейна, где я когда-то лишилась с Чарушиным невинности.

Не верится, что я снова здесь. Не верится, что добровольно ждать его собираюсь. Не верится, что попытаюсь использовать эту возможность, чтобы объясниться.

– Почему не говорить? Думаешь, Чара не захочет идти? – усмехается Лия.

И мне в который раз кажется, что она не просто больше меня понимает. Создается впечатление, что в целом больше всех на свете знает. Если бы я верила в мистику, я бы решила, что эта девушка физически нереальна. Темноволосый ангел. Посланница небес.

– Ко мне может не захотеть, – признаю с болью в сердце. – Пожалуйста, Лия, пусть Чарушин посчитает, что это ты желаешь уединиться, – озвучивая эту просьбу, краснею.

Но милейшая девчонка и тут не смущается. Понимающе подмигивает.

– Ладно. Не переживай. Подумай лучше о том, что сказать ему. Я быстро!

И правда, будто ветром ее уносит.

Я оглядываюсь и тотчас вздрагиваю. Столько воспоминаний поднимается… А с ними и эмоций. На те давние наслаиваются новые, настоящие, и внутри образуется такая буря, что и продышать ее невозможно.

«Чья ты? Кому принадлежишь?»

«Моя… Моя… Моя…»

Чем больше ярких картинок из прошлого высвобождается, тем страшнее мне становится. Время тянется немыслимо, а я все еще вынуждена держать эту бурю в одиночку. Неудивительно, что вскоре меня начинает потряхивать.

Что я ему скажу? Что же я ему скажу? Что?

Едва на лестнице слышаться шаги, всем моим существом овладевает паника. Сердце едва не лопается от натуги. Качает загустевшую кровь, словно ему не одного человека обслуживать необходимо, а минимум тройку. Пульс за миг достигает критической отметки. Дыхание срывается, резко нарастает и становится прерывисто-свистящим.

Не успеваю подумать. Порыву поддаюсь – подбегаю к выключателям и гашу на этаже все освещение.

Шаги стихают.

Мое сердце заходится в страхе, что Чарушин повернет назад. Однако еще больше я боюсь, что он пожелает включить свет. Он ведь прекрасно осведомлен, где это можно сделать. Там, наверху, в том числе, существует такая возможность.

– Пожалуйста, не уходи… – бормочу так тихо, что на слух и не уловить. Громче свое отчаяние выразить неспособна. – Пожалуйста…

Совершенно точно, что Артем меня не слышит. Вероятно, слышит кто-то свыше – его шаги возобновляются. Становятся ближе и громче.

Боже…

Кровь бросается в мозг. Наполняет мою голову шумом. Разобрать невозможно, какими процессами вызвана эта какофония звуков – безумным стуком пульса, гомоном мыслей или ускоренной регенерацией клеток.

Сердце меняет режим хода. Задает какой-то отрывистый затяжной ритм, словно сигнал тревоги выводит. Наверное, стоило бы прислушаться и задействовать все свои резервы на то, чтобы спасаться. Но я не способна даже пошевелиться.

Несмотря на весь тот шквал, который выдает мой расстроенный организм, отчетливо слышу, когда Чарушин сходит с последней ступеньки лестницы и шагает.

Ненадолго замирает, будто пытаясь вглядеться в темноту. Безуспешно, конечно. Каким бы крутым он ни был, сверхспособностей все же не имеет.

А потом приглушенно и как-то чрезвычайно холодно спрашивает:

– Кто здесь?

У меня в ответ лишь надсадный вздох вырывается.

Ни за что я не признаюсь. Да и к каким-либо обсуждениям, оказывается, все же не готова. И что дальше? Как быть? Зачем я здесь? Не способна выйти из состояния физического оцепенения.

– Хочешь поиграть, значит… – выдыхает Чарушин с какой-то особенной мрачностью. – Ну, давай поиграем.

Шагает. И вновь останавливается. Словно чувствует, где именно я стою, и намеренно растягивает эту агонию. Мое дыхание является уже настолько громким, что при желании в этой же темноте, путем нехитрых подсчетов, реально указать точные географические координаты моего местоположения. Но Артем зачем-то медлит и, как зверь, который никак не может решить, достаточно ли он голоден, лениво кружит вокруг своей добычи.

– Если есть какие-то правила, озвучивай сейчас, – выдвигает Чарушин предупреждающе.

Меня тут же озноб разит.

Когда он стал таким жестким? Неужели из-за меня?

– Молчишь? Молчание я приму как вседозволенность.

Что это значит, понять не пытаюсь. В тот момент на меня нечто такое находит, что я сама идентифицировать не могу. Тело словно какой-то порыв подхватывает, и я сама к Чарушину лечу. С рваным выдохом врезаюсь в каменную грудь, натужно вдыхаю и без промедления скольжу ладонями ему за шею. Поднимаясь на носочки, решительно тянусь с одержимым намерением поцеловать. Только вот… Артем перехватывает, стискивает ладони под моей грудью и жестко тормозит этот подъем.

Чувствую его тяжелое дыхание на своих губах – мы на расстоянии жалких сантиметров.

Зависаем. И время с нами останавливается.

Почему он не дает себя поцеловать? Понял, что это я?

Спазмы простреливают лодыжки. Прорезает судорогами и стопы. Однако я не двигаюсь. Не могу. Понимаю, что рухну обратно, только когда тело откажется выдерживать это физическое напряжение.

Издаю какой-то странный задушенный и молящий звук. Чарушин же тяжело вздыхает.

Рывок – грубо дергает меня вверх. И наши рты сливаются.

Трепет на двести двадцать. Глубоко под кожу. Взрыв по периметру.

Его язык в моем рту. Его вкус на моих рецепторах. Его сила в оковах моего голода.

Боже, это он… Он… Боже…

Мы целуемся… Целуемся…

Боже…

Наши рты двигаются совсем как раньше. И вместе с тем… Иначе. Еще отчаяннее. Еще неистовее. Еще сокрушительней.

Дико. Жадно. Свирепо.

Двусторонне нас перебивает разрядами. Разит так мощно, почти смертельно. Но не останавливает. Если даже умрем, в буйстве всех этих эмоций выживет та фанатичная любовь, которую мы на протяжении семи месяцев живьем закапываем. Мы же? Мы? Не только я? Чувствую, еще слишком много от Чарушина идет. Чувствую… Сносит меня, как долгожданная летняя буря после длительной засухи.

Фанатичная эта любовь, да. Потому что ничего нормального в ней сейчас не ощущается. Это полнейшее безумие. С дефицитом кислорода и отсутствием какого-либо желания выплыть. С одуряющими излишками эмоций, чувств и ощущений.

Чарушин пожирает мой рот. Поглощает меня. Сжимает при этом с такой силой ладонями, что, очевидно, с ума сходит и, как ни пытается, не может перераспределить эту мощь иначе.

Накрывает нас этот оглушительный шквал. Отрезает от остального мира.

Больно, страшно и потрясающе приятно. Нет, это не конец войны, но внутри меня уже парад победы. С огненными залпами, салютами и фейерверками.

Ведь Чарушину не легче. Ему не легче… Его точно так же взрывает, контузит и шмонает.