Верь мне (СИ) - "Jana Konstanta" - Страница 71

— Я знаю про вас с Ликой, — наконец, прохрипел он, прежде чем потерять сознание. — И могу сказать тебе то же самое: обидишь ее — пожалеешь, что на свет родился и что сейчас меня не убил…

Через минуту Горский отключился. Макс подполз ближе и попытался нащупать пульс… Черт подери, да сдохнет же! Может, и к лучшему, конечно, но…

***

— Пойдем, дочка, слезами горю не поможешь, а здесь воздух ядовитый, надышишься… Пойдем, сейчас врач укол успокоительный тебе сделает.

Арина кивнула и отстранилась от пожарника. Мужчина, по-отечески придерживая ее за локоть, торопился покинуть сгоревший дом. И вдруг за их спинами послышался шорох. Они моментально обернулись, и сквозь слезы Арина разглядела знакомый силуэт в одном из дверных проемов…

— Максим!

Не веря глазам своим, Арина бросилась к парню. Макс покачнулся, вцепился в обгоревший дверной косяк и, уже теряя сознание, буквально падая на женщину, успел негромко проговорить:

— Там подвал… Врача…

Глава 34

По улицам города с тревожным воем друг за дружкой летели две машины реанимационной помощи.

Горский без сознания, а по щекам его жены бегут без остановки слезы — Арина держит его за руку, вглядывается в лицо под кислородной маской и молит одними губами: «Ты только живи…» И он живет. Он дышит. С трудом, с помощью, под пристальным вниманием врача, готовящего очередную инъекцию, но дышит… «Живи, Горыныч… Пожалуйста, живи…»

В машине, несущейся следом, ситуация получше. Макс пришел в себя довольно быстро — гораздо больше времени потребовалось его девочке, чтоб поверить, что он жив. Кислородная маска мешает сказать Лике, как рад он ее видеть… А еще ему очень хочется сказать ей, чтоб не плакала и не смотрела на него так испуганно — все позади уже, все живы. Даже ее отец.

Но Лика плачет и сжимает его ладонь так крепко, будто бы боится, что если отпустит, то он растворится, исчезнет, превратится в галлюцинацию ее несчастного помутившегося рассудка… Она смотрит в глаза ему — а они печальные, как у плюшевого мишки на ее кровати. И нет в них больше злости, ненависти. Он смотрит на нее с теплом. Доверчиво, не боясь больше, что она предаст: слезы ее искренни, страх за жизнь его искренен — он это чувствует. Любовь ее чувствует. Макс осторожно перехватил дрожащую ручонку и пальцем на ее ладони прочертил единственное слово: «Люблю». Жаль, что Лика, кажется, этого не заметила — подумала, что он просто гладит ее руку, и от избытка чувств ладонь его к губам своим поднесла.

— Не смей больше умирать! Еще раз я этого не вынесу, слышишь…

И вот больница. Казалось бы, самое страшное позади, здесь врачи, здесь люди, знающие что делать дальше, но Арина с Ликой места себе не находили. Начались долгие часы ожидания — мучительные, страшные, полные неизвестности.

Макса с Горским забрали в реанимацию прямо из приемного покоя, но если с Власовым все более-менее ясно, он жив и даже в сознании, то состояние Горского вызывало серьезные опасения. И ведь никто ничего не говорит! «Ждите», — сказал врач и исчез в неизвестном направлении. И Арина с Ликой ждали…

— Мамуль, не плачь, все будет хорошо, — успокаивала Лика как могла.

— За что мне все это? — плакала Арина и качала головой. — Лик, ну за что?! Ну чем я так нагрешила, а?! Если он не выкарабкается, я не переживу, — перешла она на шепот.

— Ну что ты такое говоришь? Уж если там выжил, то теперь точно выкарабкается, мам! Живучий он у нас. Ну не плачь, слышишь…

Но Арина не слышит. Стоит ей только представить, что Горского не станет — и мир рушится. Да, они давно чужие люди, и вот уже двадцать лет его нет рядом, но Арина его любит. Несмотря ни на что. Закрывая глаза на все гадости, которые делал, на предательство, на посторонних женщин рядом с ним. Даже когда детей отнимал, когда ненавидела его всем сердцем, проклинала, она чувствовала, что где-то под слоем ненависти к нему все равно жива болезненная, безоглядная любовь, подобная той, с какой матери любят заблудших своих детей — жестоких, злых, творящих бесчинства, но по-прежнему родных. И сейчас, спустя столько лет, она не разлюбила. И сейчас, в неприветливых стенах этой больницы, она готова все отдать, только бы он выжил. Но увы, никто не назначает цену.

Час, второй, третий… То ли нет уже сил плакать, то ли сказывается укол успокоительного — Арина притихла; в ужасе прикрыв лицо руками, она ждала врача. Лика, обняв ее за плечи, с опаской поглядывала в конец коридора, боясь, что, когда врач придет, все станет только хуже.

Наконец, он появился. Арина подняла глаза на седоватого мужчину в белом халате, пытаясь по лицу его понять, какую весть несет он.

— Ваши парни после пожара? — устало спросил он.

Лика с Ариной синхронно кивнули.

— А что сырость разводим? — улыбнулся доктор. — Да живы все, не волнуйтесь вы так!

«Живы!» Одно слово, а с плеч камень свалился. Врач что-то говорил им на своем, на медицинском — а у них пелена из слез на глазах; только и уловили из его слов, что состояние у обоих стабильное и оба в сознании.

— Я могу увидеть мужа? — всхлипнула Арина.

— У него серьезное отравление, высок риск осложнений — давайте пока не будем торопиться. Вы, главное, не волнуйтесь, ситуация под контролем, и мы делаем все возможное, чтоб этих осложнений не было. А сейчас, девушки, езжайте домой, отдохните. Как переведем ваших мужчин из реанимации — вам позвонят. Сейчас сидеть здесь вам нет никакого смысла.

— Я останусь, — перебила Арина, вытирая слезы.

— И я, — добавила Лика.

Доктор хотел возразить, но, глядя на женщин, видимо, понял, что гнать их бесполезно, и махнул рукой:

— Ладно. Если все будет нормально, то вечером перевезем их в палату. Сырость только не разводите, — улыбнулся он, — вашим мужчинам нужны сейчас положительные эмоции, а не слезы.

Их привезли из реанимации в одиннадцатом часу вечера. Арина позаботилась, чтобы каждому выделили отдельную палату. Лика, убедившись, что с отцом все в порядке, тут же упорхнула к Максу; Арина же, едва врач ушел, юркнула к мужу.

— Арька, — улыбнулся Горский, завидев родное лицо в дверях.

Он выглядит гораздо лучше — нет этой болезненной красноты, с которой привезли его сюда, да и вообще, видеть его в сознании куда приятней. Арина подошла ближе, уселась на краешек кровати и, почувствовав тепло руки мужа в своих ладонях, расплакалась.

— Арь! Ну ты чего?

Ему тяжело говорить, получается лишь прохрипеть. Он сжал Аринину ладонь, а она все плачет и плачет, слова вымолвить не может.

— Глупенькая, ну чего ты ревешь?

— Как ты?

— Уже хорошо. Врач сказал, что помереть не даст. Арь, ну не плачь же!

Ему пришлось собрать все силы и приподняться, прижать к себе плачущую жену. Давно же он ее не обнимал… А она все такая же худенькая, маленькая, как и двадцать лет назад… Замерла в его руках, затаилась. Так непривычно, так странно. Как, собственно, странным кажется Горскому и сам факт ее слез — вот уж не думал, что эта женщина так близко к сердцу воспримет случившееся. Сам он уверен был, что единственная причина, по которой Арина вообще разговаривает с ним — это Лика. Не будь у них дочери, Арина б и не посмотрела в его сторону — он уверен! А как иначе-то? После всего, что натворил. И вдруг, слезы… А еще Власов что-то говорил о том, что только ради Арины с Ликой он, Горский, жив. Что Арина в дом горящий рвалась… Горский нахмурился, вспоминая слова Власова. «Неужели правда? Неужели…» Еще крепче прижал к себе жену, носом зарылся в растрепавшиеся ее волосы — от нее дымом пахнет, пожаром проклятым. Горский отстранился и осторожно лица ее коснулся, заставляя в глаза ему посмотреть.

— Это правда, что ты за мной в дом рвалась?

Арина виновато глаза заплаканные опустила, будто стесняясь неразумного, но искреннего своего порыва. Промолчала. Занервничала, то ли те минуты страшные вспоминая, то ли боясь признаться обнимающему ее человеку в своей слабости перед ним.