Акула пера в СССР (СИ) - Капба Евгений Адгурович - Страница 31

Глаза Соломина стали квадратными. Он даже чай отставил в сторону.

— Доказательства? — спросил капитан.

— А какие доказательства? Выкопайте Сивуху, посмотрите в каком он виде. Ну и, возможно, диктофонная запись есть, но там ветер шумел, я не знаю, что получилось.

— Так это ты туда полез, потому что директора термопласта хоронили? А откуда зацепка-то?

— Так мне мужик звонил в редакцию — Петя зовут. Рассказал про хамство и беспредел кладбищенских, я ему порекомендовал к Глинскому сходить, пообщаться. А потом он с проломленным черепом к Тихановичу в больничку попал… Вот я и начал потихоньку разбираться.

— Разобрался… Петр Васильевич Гапоненко вчера очнулся и дал показания. Ехал на велосипеде, колесо подвернулось на высоком бордюре — упал. Дело было на Болоте, тамошняя шпана велосипед сперла, но скорую вызвали. Про кладбище тоже рассказал — с Глинским они всё полюбовно решили, всё отремонтировали.

— …ять! — сказал я. — Выходит, попал пальцем в небо. Но факт остается фактом. Сивуху можете эксгумировать — и всё станет сразу ясно.

— Слушай, Гера… Ты это. Помалкивай пока про свои открытия. Сивуха из-под земли никуда не денется. Я с Приваловым поговорю — будем делать, как он скажет. Мы с тобой люди маленькие, щелкни пальцем — и нет нас. Тебе — мины вспомнят, по браконьерам прижмут, знакомства твои вот эти, приблатненные…. Кастет, опять же. Ну и меня есть за что подцепить. Так что — маучы, будзь хитрым! — на мове закончил он. — А запись эту свою прибереги. Если дадим делу ход — пригодится.

— А со мной теперь что будет? — спросил я.

— Эх, впаять бы тебе административку, чтобы не шарился там, где не следует! — погрозил пальцем Соломин, — Но, пожалуй, с тебя и одной ночи довольно. Советская милиция она что? Она — человечная! Человек человеку — друг, товарищ и брат, журналюга и мент — это как рабочий и колхозница, можно сказать… Понимаешь, к чему я клоню?

— А кастет отдадите?

— А ты не охерел?

Когда я уходил, то встретил в коридоре у самой двери того самого сержанта-конвойного. Он как-то странно метался туда-сюда, потом состроил злобную гримасу и вошел в дверь, на которой была намалевана буква М. С такой яростью ходить в туалет? Действительно, странно. Хотя… Может, у него геморрой?

* * *

— Тебя там Исаков ищет-бегает, а ты с ментами трешься! — выдала Фаечка, как только я зашел в редакцию.

Я и так был в состоянии довольно рассеянном: ночь в камере, потом — нагоняй от Таси (это еще стоило переварить, не люблю нагоняи), разъезды на такси по городу… И сразу — с корабля на бал!

— Поехали, поехали! — директор УТТ, как всегда прекрасный и белозубый, тащил за собой Старикова с языком на плече и фотоаппаратом на груди, — Ты где ходишь, Гера? Открытие базы через двадцать минут!

— Бегу, бегу Владимир Александрович, дайте минуту!

— Тридцать секунд! Двадцать девять, двадцать восемь…

Я метнулся в кабинет, сменил батарейки в диктофоне, сунул новую кассету (ту, с записью с кладбища, по совету Соломина спрятал в месте довольно неожиданном), прихватил блокнот и карандаш — и выбежал на улицу.

— … четыре, три, два… О, Белозор. Успел. Поехали! — конечно, у Исакова не было шофера, и он гонял на служебной "Ниве" как таксист Даниэль из хорошо известного французского фильма.

Почему "Нива", а не "Волга"? Потому что УТТ. "Волга" — автомобиль замечательный, но в условиях полесского бездорожья и необходимости регулярно мотаться по отдаленным объектам Исаков отдал предпочтение полному внедорожному приводу. Расстояние от редакции до Озерной, где расположилась база управления, мы преодолели минуты за три, нарушив все правила и безбожно превышая скорость. Молодой директор только скалился и иногда ругался, выворачивая руль и выписывая немыслимые виражи, выжимая газ и дергая рычаг коробки передач.

— Всё, я — переодеваться, а вы тут ждите! Делегация вот-вот прибудет, — Владимир Александрович аки сайгак выскочил из "Нивы", хлопнул дверью и перемахнул через шлагбаум на проходной, ураганом ворвавшись в здание конторы.

— А я — блевать, — сказал Стариков, и пошел в кусты.

Кусты были аккуратно подстрижены, газон — выкошен, заборчик сверкал свежей краской и вообще — автобаза была в прекрасном состоянии. Может быть, потому что новая, а может — из-за того, что Исаков по-другому не может.

Стариков вышел из кустов, вытирая рот. Лицо его приобрело уже оттенок более живой.

— Меня никогда не укачивает, — сказал он, — С десяти лет. Этот Исаков — чудовище.

* * *

Чудовищ тут водилось предостаточно. Толкать речи на сорок минут перед собравшимися транспортниками, не взирая на стоящее в зените солнце — это тоже чудовищно, бесчеловечно и антигуманно. Но товарища Сазанца — секретаря Дубровицкого райкома КПСС — такие вопросы, как гуманность и человечность волновали в последнюю очередь. Он разливался соловьем, время от времени промакивая от пота свою лысину и крупный нос платочком. Полные люди всегда обильно потеют, у этого партийца по кустистым сросшимся бровям разве что ручьи не текли — а ему хоть бы хны.

Вообще, всем своим обликом он мне кого-то напоминал, но солнце пекло прямо в башку, скука стояла смертная, и я не мог сосредоточиться. Все эти речи с точки зрения газетного журналиста — огромная потеря времени. Цитировать — разве что пару предложений. Пересказывать всё близко к тексту — тоже не стоит. Два абзаца, мол товарищ Сазанец отметил успехи дубровицких транспортников-нефтяников и личный вклад товарища Исакова в дело укрепления материально-технической базы кровеносной системы Дубровицкого нефтегазодобывающего предприятия — вот и вся цена вопроса… Ужас и кошмар, при таких раскладах забываешь, что прочел в начале строчки, дочитав до ее конца. А слушать и вовсе невозможно.

После партийца слово взял генеральный директор Дубровицкого НГДП товарищ Савицкий. Он был в отличие от Сазанца краток. Вы молодцы, мы молодцы, партия молодцы, все — молодцы! Ура, товарищи!

Я аплодировал едва ли не громче всех, Стариков фотографировал счастливые лица. Еще бы им не быть счастливыми — жара такая, а эти треплются и треплются, и вот — закончили!

На банкет журналистов, конечно, никто не оставил. Зато Исаков прислал водителя, который отвез нас в редакцию. И ссобойку нам передал, такой заботливый — бутерброды с колбасой, баночку красной икры и бутылку грузинского вина. Шикарно живут нефтяники-мазутчики!

Грузинское вино я отдал Старикову — с меня грузинского чая хватило с утра пораньше, воспоминания не самые приятные остались. Да и вино мне сегодня явно было противопоказано: я все-таки намеревался изложить на бумаге свое видение ситуации с кладбищем, пусть пока никому и не показывать. Но это — сверх нормы. А норма сегодня — материал про автобазу, так что садись, Гера, за "Ундервуд" — и вперед, включай производственный процесс.

* * *

Это только в фильмах американских про журналистов и писателей наша работа выглядит стильно. Мол, сел такой одетый с изящной небрежностью джентльмен за стол, отпил кофе из красивой кружки, помассировал виски — и давай с интеллектуальным видом по клавишам стучать. И буквочки такие над ним летают, складываясь в гениальные слова и предложения — компьютерная графика и не такое может.

На самом деле всё куда прозаичней. Я, например, чтобы написать сто строчек заметки об открытии автобазы кофе попил три раза, сожрал все бутерброды и сходил в магазин за сахаром — он на кухне кончился. А еще — починил скрипучий буфет! Что угодно сделаешь, только бы ничего не делать. Прокрастинация — ужасная штука. Благо, не дома писал — там наверняка еще бы и огород пошел копать.

Так что материал по кладбищенскому расследованию я набирал уже в самом конце рабочего дня, и здесь даже если бы небеса обрушились мне на голову — я бы не отлепился от печатной машинки. Потому что — увлекся. И история получалась на самом деле жуткая, Стивен Кинг мог бы мной гордиться.