Мистер Уайлдер и я - Коу Джонатан - Страница 21

— Но ведь…

— Мы с Билли не в фаворе на данный момент, — перебил он, наперед зная, что я скажу. — Наш последний громкий хит случился четырнадцать лет назад. А потом несколько картин вообще не окупились. Деньги продюсеров ушли в песок. Много денег. В Голливуде внимательно следят за такими вещами. Первым делом с утра вы читаете не Cahiers du Cinema^[23]. Вы читаете сводку продаж. Прошлым летом, когда мы познакомились с вами, мы бились над сценарием и не могли сдвинуть его с места. Если я ничего не путаю, вы приходили к нам в офис, чтобы вернуть Билли книгу, так?

— Так. Но вы были на какой-то встрече.

— О да, и на какой встрече. — В ответ на мой вопрошающий взгляд мистер Даймонд продолжил: — В тот день мы отправились в «Юниверсал», поскольку утром они письменно сообщили нам, что ставят крест на сценарии.

— Крест?

— Не пожелали вкладывать в это деньги.

— Вот как? Им что, не понравился сценарий?

— Вы все еще не понимаете, — продолжил терпеливо разъяснять он. — Дело не в том, нравится им или не нравится. Будь они лучшими в мире ценителями писательского таланта, а мы написали бы для них сценарии «Мадам Бовари» или «Моби Дика», они обошлись бы с нами точно так же. Личные пристрастия тут ни при чем. Они глянули одним глазком на «Федору» и сразу смекнули: от этого добра прибыли не жди.

Потягивая коктейль, я обдумывала услышанное.

— Но они не правы, — сказала я.

Это прозвучало отчасти утверждением, отчасти вопросом. Впрочем, независимо от смысла моей фразы, мистер Даймонд мне не ответил. Он лишь смотрел на море и дымил сигаретой.

— Так-то вот, — произнес он наконец. — Отсюда и Германия.

— A-а, значит, съемки оплачивает немецкая кинокомпания, — дошло до меня, как обычно, с запозданием.

— Не совсем кинокомпания. У них бизнес в сфере минимизации налогов. Кто бы мог подумать, что Билли станет заигрывать с людьми такого пошиба. Это новая ступень для него. — И, судя по интонации мистера Даймонда, ступень вниз. — Кстати, он рассказал мне смешную историю. Когда он приехал в Мюнхен знакомиться с ними, его спросили: «Мистер Уайлдер, почему вы хотите снять фильм в Германии?» — и он сказал: «Это все равно что спрашивать грабителя банков, почему он грабит банки. Ответ очевиден: потому что там деньги лежат». — Мистеру Даймонду удалось выдавить улыбку, пересказывая шутку своего друга, но улыбка вскоре угасла. — Конечно, они не врубились. Этак серьезно уставились на него: «Вы планируете ограбить нас?» Немцы. Ни капли чувства юмора, сами знаете.

Я начала подмечать — и со временем все чаще, — что мистер Даймонд не был большим поклонником ни Германии, ни немецкой культуры. Он долго молчал, размышляя о чем-то. Потушил сигарету и пробормотал тихо, отстраненно:

— Билли, должно быть, позарез нужен этот фильм.

Будто не со мной разговаривал, а сам с собой, но я все равно решила ответить:

— Естественно, он же режиссер. Ему мало написать сценарий, ему необходимо сделать из него картину.

— Ваша правда, — согласился мистер Даймонд. — Что для меня чистилище, для него праздник. И кстати, не стоит забывать, что на самом-то деле Билли в глубине души обожает проводить здесь время.

— Здесь?

— Здесь, — он обвел рукой вокруг, — в Европе. Колыбели цивилизации. Билли — европеец.

— Как и вы. То есть вы же родом из Румынии, верно?

— Да, но разница есть. В Штатах я живу с восьми лет. И не помню ничего о том месте, где я родился.

Он замолчал, словно проверяя, действительно ли не помнит, с деловитой торопливостью перетряхивая свое далекое прошлое в попытке извлечь какие-нибудь образы.

— Неужели совсем ничего? — подзуживала я.

— Ой, знаете, как это бывает. Вспоминаются лишь мелкие, разрозненные детали. — Вынув из пачки сигарету, он щелкнул изящной золотой зажигалкой. Я никогда не видела, чтобы он так много курил. — Деревянное креслице, например… даже не креслице, а скорее стульчик с подставкой для ног и высокой прямой спинкой… крошечный стульчик, только маленький ребенок поместился бы в нем, и я сижу на этом стульчике, греясь у огня. Помню мелодию, которую насвистывал отец. Помню мальчишку-одноклассника — звали его Дариус, — и однажды на школьном дворе он выворачивал мне руку, требуя денег. Такого сорта чепуху. А все прочее куда-то провалилось. Мои первые сохранившиеся воспоминания все о Нью-Йорке, и я всегда ощущал себя американцем до кончиков ногтей. Билли же было под тридцать, когда он приехал в Голливуд. А прежде он крутился в Вене, потом в Берлине, потом в Париже. Такое навсегда остается с тобой, знаете ли.

— Хотите сказать, в Америке он никогда не чувствовал себя как дома?

— Он любит Америку. Точнее, ненавидит, но и любит тоже. И Европу любит. И также ненавидит. Билли — клубок противоречий. Думаю, поэтому ему необходимо рассказывать истории. И ведь как увлекательно рассказывает. Знаете, некоторые его… качества оживают только в Европе, а в Голливуде почти не проявляются. Несколько лет назад, когда мы снимали в Италии картину с Леммоном, Билли постоянно водил его по ресторанам, по музеям, учил понимать толк в еде и разбираться в искусстве… это очень по-европейски.

— А что было до того? — спросила я. — Когда вы отправились в Англию снимать «Шерлока Холмса»? (Сюжеты и названия фильмов мистера Уайлдера я, конечно, знала наизусть, как и хронологию.)

— Там было немного иначе, — ответил мистер Даймонд. — Нет, мы там прекрасно себя чувствовали, но Англия не Европа. Знаю, формально Англия — часть Европы, но… Англия, она сама по себе, понимаете?

— Да, понимаю, — ответила я, и совершенно искренне. Когда бы я с мамой ни приезжала в Лондон, у меня всегда возникало такое ощущение, будто я не просто в другой стране, но на другом континенте. Он завораживал меня, этот континент, как и большинство моих соотечественников, но многие тамошние обычаи и нравы казались нам загадочными, эксцентричными и в общем непостижимыми.

— Съемки были трудными, — продолжал мистер Даймонд. — Многое пошло наперекосяк. — Он снова погрузился в задумчивость, глядя вдаль, на море. Я начала подозревать, что многое из того, что происходит с ним сейчас, как и многое, происходившее с ним и с Билли в последние годы, побудило его взглянуть на своего друга под иным углом, чтобы лучше и, возможно, глубже понять его. — Знаете, он ведь очень уязвимый… С виду такой кремень и соображает в сотню раз быстрее, чем любой из нас, и чувство юмора у него бесподобное, но все это… только на людях, понимаете? То, что случилось с «Холмсом», меня просто ошарашило. Мы работали над этим фильмом долгие годы. Для Билли «Холмс» был очень важен — пожалуй, самым важным из того, что он сделал. Но когда продюсеры, отсмотрев фильм, давай твердить, что он чересчур длинный, Билли утратил веру в эту картину. Напрочь. Зато верил всему, что говорили продюсеры, и, начав резать, уже не мог остановиться. Резал и резал, сокращая. В итоге пришлось мне вмешаться, чтобы положить конец этой резне. Позволь я выкинуть все сцены, которые он предназначил к уничтожению, мы бы остались с десятиминутным фильмом. А ведь предполагалось, что «Холмс» станет его шедевром. Он кромсал свое собственное дитя, свое… любимое детище. Лишь потому, что эти говнюки ему велели. «Да пошли вы, — должен был сказать он им, — в жопу». Хотя, конечно, — мистер Даймонд глотнул мартини и выпустил струю дыма, — непросто послать ребят, на чьи деньги ты делаешь кино.

— А какие проблемы возникли у вас с этим фильмом? — спросила я.

— Всякие, — ответил мистер Даймонд. — Но, думаю, доконала нас остановка производства.

— Остановка? Почему?

— Потому что исполнитель главной роли пытался покончить с собой.

— Ого, — не поверила я своим ушам: неужто такое действительно случается?

— Он был в полном раздрае, — рассказывал мистер Даймонд, и не столько мне, сколько себе. — Неудачный брак, это основная причина… Бог знает что творилось в его семье. Ну и груз ответственности за главную роль в той грандиозной картине. Прежде больших ролей ему не перепадало. А Билли бывает крут. Крут с актерами. Он от них многого требует. Но не больше, чем от себя, разумеется…