Табу на вожделение. Мечта профессора (СИ) - Сладкова Людмила Викторовна "Dusiashka" - Страница 102

Дарья замолчала, уронив голову на грудь. А Юля внезапно осознала, что буквально оцепенела от ужаса. Оцепенел и Марат. Лишь его рваное дыхание и тяжело вздымающаяся грудь выдавали в нем признаки живого человека. А также взгляд. Лютый. Свирепый взгляд. Судя по всему, он сдерживался от рукоприкладства из последних сил. Но хвала небесам, все же сдерживался. Однако, находиться рядом с Дашкой, очевидно, больше не мог.

Потому-то и ринулся прочь с их двора. Стремительно. Быстро.

Да только и к ним в дом он не вернулся. Направился прямиком к своему автомобилю. Осознав наконец, что он задумал, Юля испуганно вскрикнула. А затем рванула за ним так быстро, что заломили мышцы.

Не чувствуя земли под ногами. Не помня себя от страха за его жизнь.

— Стой! — завопила она, в последний момент протиснувшись между ним и дверью машины. — Не надо!

— Отойди! — грозный рык.

— Нет! — прильнула к его груди и обняла за талию. — Пожалуйста, остановись!

— Я не могу остановиться! Я должен уехать! И чем быстрее, тем лучше!

— Тебе нельзя за руль! В таком состоянии — нельзя!

— Я сказал, отойди!

Юля лишь крепче вцепилась в него, уподобившись дикой взбесившейся кошке, и отрицательно покачала головой.

Каримов взревел не своим голосом:

— Ты что, не понимаешь? Я же… убью ее, если останусь! Просто убью!

— А если не останешься, то убьешь себя! Ты разобьешься!

Он попытался отстранить ее, оторвать от себя силой. И почти смог.

Но Юля обхватила ладонями его лицо и принялась целовать прямо в губы. Так дико, так жадно и безумно, как только могла.

— Я прошу тебя! — шептала в перерывах. — Я умоляю тебя, успокойся! Я понимаю, как тебе сейчас хреново. Я разделяю твою боль. Только ведь прошлого не вернуть. Тимура не воскресить. Ты ничего не изменишь. Но Марат… если с тобой что-нибудь случится… я не переживу! И не только я. Подумай о матери. Подумай об Артеме. У них же никого нет, кроме тебя!

Она почувствовала на себе его руки. Вернее, руку. Каримов намертво припечатал ее к себе одной рукой. А второй… свободной…

Зарычав точно раненый зверь, он несколько раз отчаянно саданул кулаком по капоту автомобиля, оставляя характерные вмятины на металле.

— Юля, — прохрипел, утыкаясь носом в изгиб ее шеи, — девочка моя, не дай мне свихнуться!

— Не дам! — заверила клятвенно, вновь обнимая его крепко-крепко. — Ты стал всем для меня! Я люблю тебя! Слышишь? Я тебя люблю!

Мужчина застыл. Резко замолчал. И кажется, затаил дыхание.

Ошарашенно уставившись на нее и прожигая насквозь своим потемневшим взглядом, властно потребовал:

— Повтори-ка еще разок!

— Люблю тебя!

— Еще!

— Люблю!

— Еще, пташечка!

— Люблю, черт тебя подери!

Очевидно, ее признание, щедро приправленное острым отчаянием, стало для него последней каплей. Обезоруживающей. Обескураживающей. И разрывающей в клочья остатки его некогда хваленого самоконтроля. Сокрушенно застонав, Марат обрушился на ее губы с такой неконтролируемой свирепостью, что Юля даже немного испугалась.

Однако на все его требовательные ласки она отвечала с таким же остервенением. С таким же голодом. С такой же яростной потребностью. Одержимо. Лихорадочно. Словно вконец обезумевшая дикарка.

У нее заломило скулы от того, как широко приходилось открывать рот, чтобы как можно глубже принять в себя его язык. Весь мир вокруг перестал существовать. И время остановилось. Исчезло. Испарилось. Лишь его руки остались, грубо сминающие ее тело. Лишь его губы. И болезненные жалящие поцелуи.

«Господи, — скулила она мысленно, — я сдохну сейчас! Сдохну от того, как сильно ты мне нужен! Сдохну, если… остановишься! Целуй меня. Крепче. И делай со мной все, что пожелаешь! Ты — больше, чем жизнь! Ты — мой мир!»

Перед глазами все плыло от недостатка кислорода, но Марат не отстранялся даже на короткий миг. Не позволял ей дышать без его разрешения. Он все сильнее стискивал Юлю в своих давящих объятиях, цепляясь за нее, как за единственную спасительную соломинку в этом прогнившем мире. Как за прочнейший якорь, удерживающий его от чего-то жуткого и непоправимого. Каримов пожирал ее губы, безжалостно сминая их своим порочным ртом.

А в какой-то момент, и вовсе, подхватил Юлю на руки и усадил на капот своего автомобиля, торопливо вклиниваясь между ее бедер. Табун мурашек пронесся по ее коже, от соприкосновения пятой точки с холодной поверхностью. Но несмотря на это, Поповой было жарко. Она плавилась в его руках. Сгорала заживо. Ей хотелось немедленно скинуть с себя всю одежду. А особенно, пальто. Впрочем, этим уже занялся Марат, раздраженно воюя с поясом на ее талии. И неизвестно, чем закончилось бы это безумие, это… тотальное помешательство друг на друге, если бы не… соседский пес. Заметив чужака, Тишка, как обычно, сорвался с цепи и, остановившись в нескольких метрах от незнакомого мужчины, зашелся почти в истерическом заливистом лае, демонстрируя всем, кто тут хозяин. Его «сирена» подействовала на них отрезвляюще. Тяжело дыша, Каримов отстранился.

А Юля тут же соскользнула на землю.

Покосившись в сторону домов, Марат за секунду сменился в лице.

Как только пелена страсти спала, жестокая реальность вновь поглотила все его мысли и эмоции. Его руки снова сжались в кулаки. А на висках и шее чудовищно взбугрились вены. От подобного зрелища Юле стало дурно.

— Не надо! — прошептала еле слышно. — Не думай ни о чем, кроме меня!

Мужчина удостоил ее лихорадочным, неестественно сверкающим взглядом.

— В иной ситуации именно так и было бы! — ироничный ответ. — Но…

Он резко замолчал, напряженно играя желваками.

А спустя секунду продолжил:

— Сейчас мне и правда лучше уехать! — глухо, сипло. — От греха подальше!

Юля отрицательно покачала головой, всем своим видом демонстрируя готовность броситься под колеса его автомобиля, если придется.

— Пташечка, — ласково, почти нежно, — я едва контролирую себя! Едва!

— Я… вижу, — она шумно сглотнула. — И поэтому ни при каких обстоятельствах не пущу тебя за руль! Пожалуйста, смирись с этим. Тебе нужно остыть. И успокоиться. Хоть немного. Хоть самую малость. Хоть…

— Как? — в его голосе звенела сталь. — Как я должен это сделать, если буквально в нескольких метрах от меня…

Поражаясь собственной смелости, Юля схватила мужчину за ворот рубашки и прижалась губами к его губам, вынуждая умолкнуть. Но именно в тот момент она и осознала, что кроме этой самой рубашки, брюк и обуви на ее профессоре больше ничего нет. Что он уже продолжительное время находится на холоде без верхней одежды, но… будто и не замечает этого.

— Где твое пальто? — мягко выдохнула Попова, отстраняясь. — Дома?

Каримов нахмурил брови и задумался. Точно сосредоточиться пытался.

Или вспомнить. Лишь через некоторое время он утвердительно кивнул.

А Юля осознала с предельной четкостью, что Марат скорее превратиться в обледеневшую от холода статую, чем вернется в ее дом.

По крайней мере, сейчас. Ведь это означало одно — вновь пройти по дорожке… в жалких метрах от… убийцы собственного брата.

Да, не идеального. Да, временами эгоистичного.

И даже в какой-то степени… не менее виновного в случившемся.

Но… родного, горячо любимого человека. Человека, который даже при самом худшем раскладе не заслужил подобной участи. И жестокости.

Девушка содрогнулась, представив, каково сейчас Марату. Каково осознавать, что он потерял брата просто так. Из-за чьей-то… ревности.

На фоне общей катастрофы эта самая «уважительная причина» казалось такой мелочью. И глупостью. Юля неосознанно прижала ладонь к груди.

Туда, где за ребрами так сильно ныло и щемило сердце от сочувствия.

Горло будто невидимой рукой стиснули, мешая ей полноценно дышать. Мешая здраво мыслить. И все же, собравшись с духом, Попова проскрипела: