Постскриптум (СИ) - "Anzholik" - Страница 59

— У тебя есть своя комната не для того, чтобы ты оккупировала соседнюю. Оставь Ильюшу в покое и иди ложись, запарила. — Приподнимаю бровь. Немного шокированная его словами. Смотрю на вальяжно устроившегося Алексеева и думаю: ну и что на этот раз он удумал? А главное — ЧЕМ мне это грозит в конечном итоге?

Ну, бог с ним. Кровать тут, кровать там, мне по большому счету плевать, где спать, после продолжительных ночевок на полу в старой квартире. При переутомлении я и на коврике при входе в квартиру усну. Не принципиально, где отключаться. Совершенно.

Подхожу к постели, стягиваю резинку с волос, скидываю длинную домашнюю майку, оставшись лишь в трусах и коротком спортивном топе. На улице как бы не зима, становится с каждым днем все более жарко. Да и тело хочет отдохнуть от сраного тряпья. Но не голой же мне к нему ложиться, пусть и под разными пледами мы явно будем обитать.

Укладываюсь на другом краю огромнейшей кровати, прикрываю пятую точку мягкой тканью и готовлюсь отправиться в прекрасное и таинственное царство Морфея, чтобы ушло все на хрен хотя бы на пару часов. Потому что я устала. Безумно. Вымоталась морально до какой-то гребаной точки невозврата и прийти в тонус не могу совсем. Меня как на американских горках то поднимает, то одним резким движением сбрасывает вниз. Этот ненавистный мне аттракцион, почти каждодневный причем, сводит с ума. Я то люблю его до безумия, то бешусь как девчонка пубертатного возраста. Периодами вообще без причины. Или гормоны устраивают скачки из-за присутствия на моей территории самца, такого доступного с одной стороны и такого недоступного с другой.

Мне то выть охота от безнадеги и непонимания происходящего. То спрятаться подальше и даже не видеть его. Бросает из крайности в крайность, и справиться с этим с каждым днем все сложнее. Почти нереально. И именно вот в таком сраном настроении засыпаю.

И вот так уже несколько ночей подряд и сплю. В почти двух метрах от его тела. Слыша мерное дыхание и то просыпаясь от едва ли не адского пекла, с мелкими капельками пота на теле, то чуть ли не стуча зубами от работающего кондиционера. Леша, конечно, сволочь, но одного не отнять — когда он включает эту, не вызывающую у меня восторга, штуку — накрывает меня чуть ли не до самых ушей. Крупица странной заботы, почти неуместной. И отдающей сосущей тоской внутри. Потому что лучше бы согрел собой… Вот ей-богу. Лучше бы собой.

И от затишья до бури. От бури до затишья. С момента ухода его женушки прошло три дня. И чего и следовало ожидать, появляется еще один в последнее время зачастивший гость. Кир, Кириллушка, Кирилл. Ставший после произошедшего любимой и почти родной дрянью.

— Милости прошу к нашему шалашу, — посмеиваюсь, открывая ему дверь.

— Нехуевенький такой шалаш у вас, хочу отметить, — в тон отвечает. — Пошли покурим, — заговорщицки шепчет мне на ухо. Не отказывает себе в маленькой гадости и пару раз тыкает пальцем меня в ребра, вызывая почти детский писк. А я зачем-то бросаю украдкой взгляд на Лешу, который полулежит в кресле в зале и смотрит на нас. С нечитаемым, как всегда, лицом. И застывшими, как два черных камня, глазами. Что же…

Выходим в подъезд и курим. Треплемся обо всем и ни о чем. Сумев все же преодолеть препятствие в виде нашего ночного косяка. И дружба стала крепче, причем без явных, как раньше, пошлостей и прочего. Что радует неимоверно, потому что младший Алексеев, как друг, просто мечта. И мы ржем, бесимся как малолетки на кухне, чем к вечеру, что становится очень очевидно, раздражаем Лешу. Он сразу просто молчит. Потом начинает прожигать взглядом с нотками злости, а в конечном итоге вообще КАК рявкнет. После того, как Кир в очередной раз начинает измазывать мне нос кремом и щекотать.

— Да убери же ты руки от нее, а, козлина мелкая! — Мы там и замираем с Кириллом. Я — с измазанной щекой в белковом креме, а он — с руками в сантиметрах от моего тела.

— С хера ли? — У младшего из братьев глаза хитро поблескивают. Чертят там миллиард собралось, чтобы устроить представление. И я все еще удивляюсь. Вот как у него получается из серьезного и пугающего перевоплощаться чуть ли не в клоуна? Вот как? И почему такой черты нет в характере Леши? Может, проще было бы?

— Я говорю: не липни ты к ней, запарил. Не беси меня.

— А ты что, права хочешь заявить? А то как-то непохоже, что она кому-то принадлежит. — Закатываю глаза и просто сваливаю от них курить. Не хочу даже слышать этот маразм. Потому что ничего не понимаю. Это ревность? Кособокая и странная? Или это попытка угомонить нас, ибо раздражаем, или он не разделяет нашего веселья? Но что-то щелкает в голове, что-то, пока еще не совсем понятное. И диссонирует на фоне почти полного безразличия, показываемого им. Хер пойми что. И как на это реагировать — бог его знает.

— Лехыч, ты дебил. Не было бы у тебя еще гипса — отпинал бы. Который, кстати, тебе на днях таки снимут, я уже подсобил и даже нашел тебе отличного массажиста. Небезызвестного…

— Валеру небось. — О как, что за Валера, интересно мне, и откуда столько снисходительного неудовольствия в голосе Леши?

— Он человек с золотыми руками. Ногу твою быстро реабилитирует.

— А еще с языком без кости и отсутствием такта.

— Да брось, ахуеный же мужик. Говорит, что думает, и в лицо сразу же. Куда лучше, чем те, кто за спиной потом фекалиями поливают.

— Ладно, посмотрим.

Бочком-бочком сваливаю мимо них на кухню. Ибо на фиг. Там же и торчу остаток дня, то роясь в ноутбуке, то доделывая заказы, пока Ильюша развлекает отца. И им весело, и у меня пара часов покоя.

***

Спустя два дня гипс исчезает. Как и нужда в моей помощи. И не то чтобы я очень убиваюсь по этому поводу. Но что-то заснуть вообще не могу. Лежу, смотрю на Лешину спину, и желание просто коснуться его невыносимо. И картина с тем, как Леля гладила его, наслаивается на мое и без того слишком расшатанное состояние сегодня. И мне так плохо и одиноко. А он так близко… И далеко в то же время.

Одергиваю себя, когда почти касаюсь голой кожи. Осторожно подползаю и тихонько тяну носом воздух. И ощущаю мощную волну пробежавших по телу мурашек. Господи. Как же одурманивающе он пахнет. Прикрыв глаза, позволяю себе еще несколько секунд собственной слабости перед ним. И буквально откатываюсь, когда он сквозь сон поворачивается лицом в мою сторону. Сжимаю в кулаках плед с гулко бьющимся сердцем. Как преступница — не меньше. Боюсь даже дышать и шевелиться, через пару минут, таки глянув украдкой и выдохнув от облегчения, что он все также спит, а значит, мое безумие осталось незаметным.

Это радует. А с другой стороны хочется, чтобы что-то произошло. Пока меня не разорвало на части от ожидания непонятно чего. От сдвигов в какую-либо сторону. Потому что да, я согрешила, мать его. Поступила опрометчиво, глупо и обидела, предала. Да, это сложно выбросить из памяти и сделать вид, что ни черта не было. Но… Но, бля, ну сколько можно? Взрослые люди оба. Мои чувства, даже с налетом усталости и сдохнувшей веры в далекое и светлое, все еще сильны. Возможно, сильнее, чем когда-либо, после пережитых событий. И пусть я истощена и практически эмоциональный инвалид, он нужен мне. И по моему поведению это заметно. Потому что черта с два я бы просто так носилась за ним, как курица за яйцом, эти недели. Я не занимаюсь благотворительным раздариванием себя. И самопожертвованием для тех, кто мне безразличен. Очевидно ведь, да?

После обеда приходит тот самый Валера. Очень видный мужик, хочу сказать. Ухоженный, дорого одетый. И я могу смело сказать, что он точно имеет спрос у женской части населения, несмотря на то, что и нос с горбинкой, и глаза слишком глубоко посажены, и вообще далек от идеала красоты.

— День добрый. — Вежливая улыбка, и глаза с намеком. Целует мою руку и отправляется к Леше в зал. Где подолгу разминает ему ногу под скрежетание зубов Алексеева. Постоянно подкалывает, дразнит, и я понимаю, почему он может не понравиться. Потому что очень специфичен и своеобразен в общении.