Крик в ночи (СИ) - Ридигер Владимир - Страница 9

— Что ж ты, подлец, не целуешь свою мамашу?! — раздался голос с дивана. — Я, между прочим, уже очнулась!

— Постойте… постойте… — туго соображал Хмырь. — Значит, вы… моя мать?

— А чья же? — обиженно отозвалась дама.

— Но ведь я гожусь вам… в деды! В пращуры!

— Выдумал тоже — в ящеры! Ах ты чумазый мордоворотик, постреленок эдакий! Конечно, ты вытянулся, возмужал, но черты лица остались те же, ты такой же лысый и беззубый, каким я кинула тебя на проселочной дороге.

— Какого ляда вы надо мной издеваетесь?! — не своим голосом заорал Хмырь.

— Ну, ну, малютка, прекрати паясничать, — спокойно сказала дама. — Таким ты напоминаешь мне своего придурковатого отца — бузотера и волокиту. Сходил по-большому — и не капризничай, расскажи лучше маме, как ты учился, много ли колов имел в кондуите, но не серчай, если я в воспитательных целях отдеру тебя по попке… Да вытри ты, пожалуйста, соплюшки — такому большому гимназистушке плакать не резон!

Анастасий Евлампиевич, он же Хмырь, ревел, ревел горючими слезами. Тем временем мамаша нацепила очки и стала внимательно разглядывать заблудшее чадо. В комнате повисло тягостное молчание, прерываемое всхлипами Анастасия Евлампиевича.

— Нет, это не он!! — заломив руки, вскричала дама. — Какой ужас! Это не мой сын!

Хмырь, не отдавая отчета своим поступкам, принялся взбивать подушку, окутавшись шлейфом пуха.

— Это какое-то чудо в перьях! — сокрушалась дама. — И рыльце в пуху!

— Послушайте! — вдруг быстро заговорил Хмырь. — Давайте вместе искать вашего сына, увезите меня отсюда в Жмеринку, куда хотите, только поскорее увезите, прошу вас! Мне обрыдла эта шпионская жизнь! Куда угодно, только увезите… А-а-а!!

В безудержном порыве Хмырь схватил ночную вазу и со всего размаха бросил в Лаокоона. В звоне фарфора и гипса утонул изумленный крик Эльзы Мичигановны Горбарец. Туча пыли, поднятая Лаокооном, на время скрыла от Хмыря образ безутешной матушки. Но вот пыль улеглась и… Анастасий Евлампиевич не верил своим глазам — перед ним стоял ДЖОН ФИЛДС!!!

— Хватит, с меня довольно… — ворчал шпион, стягивая с ноги капроновый чулок. — Если до сегодняшнего дня я еще сомневался в том, кто ты — дурак или пройдоха, — то нынче мои сомнения окончательно рассеялись. В тебе одно дополняет другое!

Хмырь, словно землеройка, энергичными телодвижениями зарывался в гипсовую пыль.

— Нет, каков прощелыга! — продолжал Филдс. — Увезите его в Жмеринку! Ему, видите ли, осточертела наша полная романтики и тревог отважная жизнь! А в перуанский заповедник к нестандартно мыслящим страусам вы не хотите?.. Я-то, глупец, верил в него, платил деньги, чтобы этот ханжа покупал себе антикварные ночные горшки. И потом, с кем я сотрудничал? С женоненавистником, который ни разу не удосужился вымыть перед сном свои ноги. Свои, не чужие! Уж больно ты грязен, как я погляжу! Сейчас же радирую в Центр, тем самым ставя точки над «i» в наших отношениях. Не хочешь честно трудиться — выметайся к чертовой матери!

— Я буду, буду! — взмолился Хмырь.

— Что «буду»?

— Мыть ноги… с мылом.

— Гм, а еще что ты «будешь»?

— Чистить зубы… щеткой.

— Щеткой? Это уже совсем иное мировоззрение.

— Просто я… ленив по натуре.

— А лень, как известно, охранительный режим? Хорошо! Даю испытательный срок ровно неделю.

И Анастасий Евлампиевич оправдал высочайшее доверие Джона Филдса. На ночь он, как сумасшедший, докрасна натирал стиральным мылом свои подагрические ноги, мало того — он ежедневно ходил в кино, сжег «Из пушки на Луну», светлой любовью полюбил женщин, млел с поп-музыки, перестал быть упрямцем, без удержу хохотал от тонкого юмора Филдса и целиком и полностью отдался их полной романтики и тревог отважной жизни.

В ЦРУ прилетела радиограмма: «Ублюдок исправлен методом душевного проникновения. 6407». Ответ гласил: «Я в отпаде от результативности вашей работы. Босс».

— А где этот перуанский заповедник с нестандартно мыслящими страусами? — вскоре осторожно поинтересовался Хмырь, дохнув легким перегаром.

Прямо над головой инспектора рыбнадзора Шельмягина висел плакат: «Миногой можешь ты не быть, но осьминогом быть обязан». Перед инспектором лежали вещественные доказательства — чешуйки кожного эпителия гражданина Боцманова, его почти китовый ус, рога оленя, а также хитиновый покров неизвестного мужчины.

— Из отряда хордовых, — заключил Шельмягин про Боцманова. — Живородящих.

Младший инспектор рыбнадзора Воробьев продолжил его мысль:

— Под личиной инфузории с туфелькой скрывалась щука, затаившаяся в тихом омуте пригородной дачи…

— …куда и заявилась оборотистая рыба-пила, дабы препарировать инфузорию-Боцманова в плане его темного прошлого.

— А как же ветвистые рога? — неуверенно спросил Воробьев.

— Вне всяких сомнений, наш подстреленный повеса, помимо всего прочего, был рогоносцем. В пользу этой версии свидетельствует, как ты сам говоришь туфелька на даче старой инфузории.

Тщательно изучив хитиновый покров неизвестного мужчины под увеличительным стеклом, Шельмягин составил себе полный портрет автора злодейского убийства.

— Это заморская коварная, беспринципная рыбина с прямым носом и твердым характером. Охотится на подслеповатых обитателей луж и сточных канав, клюющих на сомнительную наживку с душком. Представляет потенциальную опасность для трудолюбивых карасей, застенчивых и безвольных бычков, а также падкой до заокеанской мормышки молоди. Ну… коварен и опасен — это я уже сказал. Да! Любит выпить газированную воду. Отсюда вытекает задача…

У всех водоавтоматов и других питейных источников города М были искусно расставлены сети. И результаты превзошли самые смелые ожидания — в сетях затрепыхались центнеры всякой всячины с прямым носом и твердым характером. Планктон, жуков-плавунцов и мелюзгу тут же отделили от основной массы — и завертелось, и закрутилось: тритон за тритоном, рыбеха за рыбехой, нос за носом, характер за характером… «Дары данайских волхвов», — заметил Шельмягин при виде улова.

Сортировку проводил, подающий большие надежды младший инспектор рыбнадзора Воробьев.

— Значит, так и будем прикидываться зеркальным карпом, мутить воду, зарываться в донный ил? — постукивая пальцами по чучелу зубастой акулы, спрашивал он мужчину с прямым носом. — Или же чистосердечно всплывем на поверхность, расправим жабры, вдохнем воздух и начнем откровенный разговор?

— Вы меня с кем-то путаете, — отвечал мужчина. — Честное слово, ни какой я вовсе не карп!

Дошла очередь и до Филдса, который, возымев желание выпить газированной водички в конце жаркого, перенасыщенного хлопотами дня, и не заметил, как очутился в сетях.

— Итак, гражданин Коровкин, доколе будем брыкаться, извиваться, отсиживаться в водорослях, пускать пузыри? Нереститься соизвольте в другом месте, а у нас потрудитесь заглотнуть живца и отвечать на вопросы.

Воробьев забарабанил пальцами по чучелу морского хищника, кивнув на гарпун и капустный тесак в углу кабинета: здесь, мол, и не таких кальмаров освежёвывали, как ты.

— Не понимаю, — безразличный тоном произнес Филдс, — к чему весь этот камуфляж: гарпун, сети, ваши тритонистые вопросы? Никогда не считал себя рыбой, а тем более безмозглой каракатицей. Это не мой профиль. Я — человек, а не империалистическая акула. Я буду жаловаться!

— Что ж, давайте в открытую… — сказал Воробьев, пряча в шкаф чучело акулы, гарпун и тесак. — Итак, будем запираться или признаваться?

«М-да, напрасно я так грубо сорвал маску с рыбнадзора! — пожалел агент 6407. — Оставался бы себе каракатицей да пускал пузыри. Теперь уж поздно».

— Признаваться так признаваться!

— Совершенно правильно, — оживился Воробьев, — Чистосердечное признание намного облегчит вашу участь. Расскажите все с самого начала.

— Когда мне стукнуло восемнадцать лет и я смог принять участие в выборах, — начал подследственный, — отец, помню, усадил меня перед собой и сказал: «Трудно тебе придется, Ванек, с твоим прямым носом, но еще труднее — с твоим твердым характером». Тогда я не придал значения словам отца. Шли выборы, жизнь текла своим чередом, но с каждым годом мне становилось все труднее и труднее. Я ломал голову — почему так происходит? Я выбрал женщину, но она отвергла мои домогательства — ей больше нравился боксер с искривленной носовой перегородкой. Я выбрал работу, но был прямолинеен с начальством и в результате скатился вниз по служебной лестнице. И только тогда, когда я получил по носу за свой твердый характер от своего единственного друга, я понял, как прав был отец…