Крик в ночи (СИ) - Ридигер Владимир - Страница 31

— Ведмедятников слушает.

— Здравствуй. Это Пронин. Где шпион?

— Уехал в Штаты.

— Понятно. Пиши заявление.

— Когда поймаю, тогда напишу, — спокойно ответил полковник и бережно положил трубку, наблюдая за единственным раззадорившимся шубункином.

— Привет! Это я, бросовый экспорт из Медвежьего Угла!

— Джон! Наконец-то!..

Линда, похоже, была искренне рада Филдсу. Собственно, идея зимних каникул целиком принадлежала ей, потому как на сей счет у Линды Грэйвс имелись свои соображения. Чем мог помешать Уикли, будучи у нее под каблуком? Да ничем! (Мы не знаем, как старикашка интерпретировал мудрое изречение Сенеки о женщинах, однако доподлинно известно, что делал он это ничуть не хуже Филдса).

— Джон, ты снова дома!

— У меня нет родного очага, — драматически произнес Филдс. — Я вечный скиталец!

Линда надула губки:

— В самом деле? Я-то для тебя хоть что-нибудь значу? Фи! Можно подумать, тебя сюда выслали из Советов, как и меня…

— …причем, не за проституцию, а по политическим мотивам, — скорректировал агент 6407.

— Знаешь, — заносчиво произнесла Линда, — высший шарм для джазового пианиста-виртуоза при исполнении сложной композиции где-то чуть смазать — взыскательная публика оценивает это по достоинству, с мягким юмором. Так и у нас: если провалился, аплодисментов не слыхать, но люди, знающие специфику нашей работы, проникаются к тебе молчаливым уважением.

— Ради одного этого мне следует немедленно возвратиться!

— Не утрируй, Джон… Кто такая Дубова-Ясенева?

— Непонятно кем и с какой стати заагентуренный международный бабец.

— Это чушь! Таких агентесс сроду не было и нет. Твой международный бабец — фикция, мы проверили.

— В таком случае, кто же она?

Линда Грейвс прошептала:

— Я боюсь за тебя, Джон Филдс, мне страшно… Мой вечный скиталец!

«Тьфу, пропасть! Сейчас она станет вешаться на шею и, чего доброго, пытать о проблемах!»

Но Линда повела разговор совсем в ином ключе:

— Дорогой, мы достаточно зрелые люди, чтобы понять друг друга. Ты устраиваешь меня как мужчина и джентльмен, я устраиваю тебя как женщина и любовница твоего шефа. Однако сколько ни вглядывайся в будущее, оно для тебя покрыто мглой.

— К чему ты клонишь?

— Джон, нам надо быть вместе… до гроба!

— Вместе до гроба? Это противоречит моим холостяцким принципам.

— А куда ты денешься, мой славный? Клетка, в которой щебечут птички Сэм, Линда и Джон, носит название Лэнгли, не забывай!

Разговор происходил в зимнем коттедже Линды Грейвс на живописном склоне Аппалачей. Они ели хрустящие сандвичи, пили апельсиновый сок, говорили о проблемах, а на следующий день измочаленный Филдс предстал перед доктором Уикли.

— Хелло, Филдс! У вас чудесный цвет кожи! Что нового в России?

— Я устал, босс…

— Я тоже, скажу вам как мужчина мужчине, устаю с этой ненасытной Клеопатрой.

— Вы меня не так поняли. Вот, я подготовил отчет.

— Благодарю.

— Там сложно работать, хожу словно по лезвию бритвы, стал мнительным, раздражительным.

— Такое впечатление, будто я присутствую на торжественной закладке фундамента вашего комплекса неполноценности, — улыбнулся босс, разливая коньяк. — Не следует сгущать краски, коллега. Кстати, Робертс подал в отставку — вакансия свободна! Между нами говоря, во всякой, пусть даже очень солидной, организации имеются свои умники и свои дуралеи. Вопрос лишь в том, кто доминирует на данном этапе. Против логики вещей не попрешь, верно? Ваше здоровье!

Босс, чем-то похожий на вареного краба, вперил совиные зрачки в Джона Филдса:

— Да, дорогой, мы вполне зрелые люди, чтобы понять друг друга. Вы устраиваете меня как сотрудник, но не устраиваете как хахаль моей любовницы. Запомните одно: вы будете моим заместителем при условии, что оставите Линду и, естественно, преодолев мнительность, доработаете в России. Согласен, наша клетка зовется Лэнгли, но поют здесь только те птички, у которых на плечах имеется голова. Авиабилет в Советы возьмете у моего секретаря. Счастливого пути, милый птенчик, и до скорого свидания!..

«Черт бы побрал клетку, птичек и холидей найс!» — думал Филдс, перелетая Атлантику.

Бабушки-двойняшки прикладами автоматов ранним утром сбивали стокилограммовую сосульку за окном кабинета Филдса. Весна властно вломилась в повседневную жизнь Филиала всемирной женской организации.

Из кабинета Лизочка доносилось:

Из кабинета мадам неслось:

Секретарша сообщила:

— Агапий Иоаныч, вас хочет видеть какая-то дамочка по личному вопросу.

— Впустите.

Вошла простая, застенчивая девушка и, опасливо озираясь по сторонам, присела на краешек стульчика.

— Вас кто-нибудь обидел? — осведомился Филдс.

— Бабушки-близнечихи. Они на меня зашипели.

— О! Я им намылю за это их старческие шейки.

— Правда?

Девушка смущенно улыбнулась:

— А вы меня не узнаете?

— Постойте, постойте… Да вы же ловкая продавщица культтоваров Софочка, та, что попалась на хищении промокашки?!

— Ну да! Не представляете, как я рада!

— Значит, вы уже отсидели?

Вот уж, действительно, столь приятного сюрприза агент 6407 никак не ожидал! Софочка, оказывается, совсем не по своей воле пришла сюда. Так нужно людям, которые в свое время застукали ее в операции «МЫ». Сперва она в резкой форме отказалась на них работать. Ей пригрозили ссылкой в место падения Тунгусского метеорита. Скрепя сердце, она сдалась.

— Скажите, Софочка, теперь вы, как я понимаю, связаны с этими людьми и являетесь Троянским конем в моем стане?

— Да, вы правы. Только, к сожалению, связь у нас односторонняя. Мне объяснили, что, когда наступит час Игрек, ко мне подойдет человек и спросит: «Вам не кажется отвратительным состояние после свадебной попойки?» Я должна ответить: «Если нужен томатный рассол, можете на меня рассчитывать».

— Отлично! — воскликнул Филдс. — Нам известен пароль! Погодите, Софочка, мы им еще утрем нос — век помнить будут свой Игрек.

— За это время я много читала и превратилась в полиглота.

— По собственному опыту скажу, что у человека, ставшего полиглотом, как правило, не доходят руки до собственных мыслей.

— Ой! И я так же считаю. Их у меня совсем нет!

— Кого?

— Собственных мыслей.

— Милушка, зачем они вам? Достаточно того, что вы помните про томатный рассол, а уж остальное я беру на себя.

— А вдруг мы провалимся? Что тогда?

— Тогда… Тогда я вам расскажу о джазовом пианисте-виртуозе, который обязательно где-нибудь да смажет — иначе публика возмутится и разнесет на части фортепиано.

«Должна же Софочка, в конце концов, вытянуть на себя тех людей», — размышлял Филдс, сидя с ней в ресторане с отдающим глубокой стариной названием «Банный лаз», который представлял собой душный сруб, стилизованный под древнерусскую баньку. Еду подавали в деревянных шайках.

— Я так люблю черную икру! — вскричала Софочка.

Глотая бутерброды, Филдс невольно проникался уважением к химикам, бросившим дерзкий вызов зарвавшейся волжской осетрине.

На сценку ресторации с балалайками выползли ленивые дяди (может, люди Шельмягина?) и затянули народную: «…шел по улице малютка и прохожих раздевал…» Официантки (осведомители Воробьева!) подхватили: «…той дорогой шла старушка, не любил ее никто…» А тучный, весь в золотых пуговицах метрдотель завершил всеобщее песнопение: «Наш малютка вынул пушку, закурил и снял пальто!» И громко пристукнул лакированным ботинком. Нет! Так, пожалуй, можно совсем свихнуться, заработать профзаболевание в виде паранойи, одержимости преследования на притянутых за уши, абсурдных подозрениях.