Крик в ночи (СИ) - Ридигер Владимир - Страница 16

В жизни Онанги Мананги это были самые мучительные, унизительные минуты. Мучительные потому, что невозможно было смотреть, как саудовские держиморды рассовывали по своим карманам деньги и драгоценности, заработанные исправным трудом голосовых связок. Унизительные оттого, что он впервые, причем на собственной шкуре, ощутил явную взаимосвязь искусства и политики.

— Верни сокровища, мародер! — завопил Онанга.

— Твое сокровище — твой голос, — ответил жандарм, — Но если ты и дальше не перестанешь орать, я лишу тебя козлетонистого сокровища.

Их бросили в полицейский фургон и повезли.

— Что-то теперь с нами будет, экселенс?

Филдс ответил не сразу:

— Что бы с нами ни случилось, гастроли прошли на высшем уровне, и теперь, по закону этой страны, мы заслужили достойный отдых на том свете.

— Что вы под этим подразумеваете?

— Смерть через потерю способности мыслить большими категориями.

— Это… как?

— Когда человеку снимают голову, он уже не способен мыслить большими категориями, мой друг.

— А я и с головой не способен! — вскричал Онанга Мананга. — Выходит, есть возможность остаться невредимым?!

Им завязали глаза и куда-то затолкали. По запаху плесени Филдс догадался, что они в подземелье. Откуда-то доносились звуки концертного рояля.

— Околоток с музыкальным уклоном, — шепнул Филдс Онанге.

Лязгнул металлический засов. Их усадили и сорвали повязки. Первое, что бросилось в глаза, — огромное чучело варана и (неизменный атрибут доверительного диалога) капустный тесак.

— Итак! — рявкнул жандарм, страшно сверкая очами. — Будем зарываться в пустынный песок, удирать от вопросов, как тушканы, хорониться в жалкой тени саксаула?

Жандарм забарабанил пальцами по чучелу варана, метнув взгляд на капустный тесак.

— Простите, любезнейший, — не выдержал Филдс, — вам раньше не приходилось встречаться с инспектором Воробьевым?

— Как тут насчет больших категорий? — вмешался Онанга. — Сразу хочу предупредить, что у меня их нет и в помине.

Всем троим пришлось замолчать — звуки концертного рояля неистово загромыхали по околотку.

— «Вальпургиева ночь», — заметил Филдс. — Особенно хорошо вот это место: ря-ря-ря-бам! ти-ти-ти-блям!

— Я вам устрою такую пургенову ночь — век помнить будете! — рыкнул жандарм, пряча тесак и чучело варана в шкаф. — Увести заключенных!

Да, во многих отношениях это был необычный полицейский участок. Жандарм оказался своим человеком, работавшим на ЦРУ, Интеллидженс сервис и «Моссад». Он подхалтуривал в соседнем околотке, где инструктировал китайских революционеров, был общительным парнем, но… строго соблюдал полицейский Устав Саудовской Аравии: «Кто попал в темницу, пускай себе сидит и не рыпается, и да хранит его Аллах!»

К задержанным приставили няню весом нетто 120 фунтов. В околотке имелась камера пыток музыкой: азиатской для европейцев и евроафриканской для азиатов. Там же находился концертный рояль, за которым нередко солировала многопудовая няня — это была нестерпимая пытка и для европейцев, и для азиатов. Вдобавок ко всему наши герои умирали с голоду, потому как няня, нося им пищу, где-то на подходе к камере сжирала все без остатка и, входя с озабоченным видом, на чем свет стоит кляла бесстыжих поваров.

— Трудно? — говорила она, усаживаясь за рояль, побрякивая пустыми котелками. — Трудно штаны надевать через голову, а все остальное — чепуха!

Ее толстые мясистые пальцы дружно шлепались на клавиши, а звуки, которые при этом извлекались, были подобны артиллерийской канонаде. Рояль ходил ходуном, скрежетали педали, под задом солистки разваливался пуф, и няня, сотрясаясь четвертым подбородном, остервенело кричала: «Это Бах!»

— Дальнейшее наше пребывание здесь просто невозможно, ты не находишь? — говорил Филдс Онанге. — Если раньше я относился к Баху лояльно, то лишь здесь прочувствовал, что это за мерзкий тип, без души и сердца.

— Я не причисляю себя к категории мыслителей, — вторил Онанга, — но и до меня уже дошло, что бедняга рояль долго не протянет. Не та весовая категория у нашей няни, чтобы непрестанно измываться над элегантным инструментом.

Побег становился неминуем. Помощь неожиданно пришла в лице… жандарма.

— Шоумены! — возвестил он. — Вы обезглавлены! Разрешите поздравить вас и пожелать дальнейших творческих успехов.

Онанга в недоумении уставился на Филдса.

— Откровенно говоря, у меня было несколько иное представление о райских кущах, — заметил Филдс.

— Ну, разумеется, казнены не вы, а подставные лица — «марксистские певческие пропагандисты». Судебное разбирательство и приведение приговора в исполнение заняли девять минут — рекордный по продолжительности процесс за многовековую историю Саудовской Аравии. Принц дискредитирован по всем статьям! Задавака подал в отставку с поста министра культуры и сам, будучи премьер-министром, отставку принял, поручив себе временно исполнять обязанности министра культуры до принятия им окончательного решения по этому вопросу.

— Чем принц так досадил Белому дому? — спросил Онанга.

— Ему, видите ли, показалось недостаточной сумма, которую он получает от ЦРУ, являясь нашим штатным агентом. Пришлось поставить на место зажравшегося хапугу.

— Значит, мы свободны?

— О'кей!

Им предстояло под покровом тьмы покинуть таинственный Эр-Рияд, перемахнуть через Аравийскую пустыню к следующему месту назначения, а уж там — судя по обстоятельствам.

На прощанье, обращаюсь к Филдсу, жандарм сказал:

— За вами взрыв трикотажной фабрики, новые ракеты и профессор Тарантулов. Да хранят вас Аллах, вороной кольт и госсекретарь Бенц!

Няня неистовствовала за роялем, когда Филдс и Онанга покинули саудовский околоток.

Потасканный лендровер с астматическим придыхом из последних сил карабкался по зыбучим барханам. Нещадно жгло солнце.

— Мне не хватает воздуха, экселенс!

Негр с полуострова Кактусячий облизал потрескавшиеся губы, до отказа выжал скорость и всем корпусом привалился к рулю, издав гортанный звук, чем-то напоминающий трубный клич африканского носорога в брачный сезон.

— Еще немного — и мы у цели, — вяло отозвался Филдс, потягивая теплую, ставшую противной пепси-колу.

Смахнув песок с инструкции, он в который раз перечитал: «Миновав барханы, выезжайте на трансконтинентальное шоссе им. короля Фейсала. Проехав восемь миль в сторону границы, увидите лошадь Пржевальского (повышенной проходимости), оседлав которую следует скакать в северо-западном направлении. На погранично-пропускном пункте не задерживаться и, пришпорив лошадь, скакать дальше…» Воистину, столь неординарные планы рождаются на свет только у кабинетных чинуш ЦРУ! А кривая геморроя этих бюрократов постоянно тянется вверх.

Барханы, барханы… Им не видно ни конца, ни края…

Старенький лендровер буркнул что-то нецензурное, уперся носом в бархан и стал как вкопанный.

— Аминь! — произнес Филдс.

— Теперь ни Аллах, ни госсекретарь Бенц не сдвинут с места эту перечницу на колесах.

— А тебе не кажется, мой друг, что мы влипли в глупейшую историю, причем по собственной врожденной дебильности?

— Похоже на то, экселенс. Нас обвели вокруг пальца и выбросили за ненадобностью, как откукарекавшихся певческих индивидуумов. Принцу вмазали за дело — мавры могут подыхать!

Филдс огрызнулся:

— Уж лучше загибаться от пургеновых пассажей няни, чем пропадать ни за грош в поджаренном виде.

Но что они теперь могли сделать? Допить кислую пепси-колу? А дальше?

— Подождем до захода солнца, — отрыгнув пепси-колой, сказал Филдс, — а там что-нибудь да скумекаем. Кстати, гляди в оба: в барханах ютится бешеная змея подкласса удавчик.

Несколько часов они недвижимо валялись под лендровером, вдыхая бензиновый наркоз. Онанга в полусне начал заговариваться, предлагал руку и сердце многопудовой няне: «…Пусть я не Шопен, а шпион, я вправе рассчитывать на взаимность!..»

«Бедный малый! — думал Филдс. — Вышибал бы завсегдатаев коктейль-бара, так нет — подавай ему острую политическую борьбу, няню, овации и сокровища восточных халифов».