Крик в ночи (СИ) - Ридигер Владимир - Страница 1

В мои 16–17 лет, когда эпоха сталинизма медленно уходила в историю, я много общался с отцом. Его воспоминания сталинских времен носили печать гнетущих воспоминаний о шпиономании, всеобщей подозрительности и страхе. Позже я понял, что отец тяжело болен — за рассказами скрывался его психический недуг. Тогда-то и пришла простая мысль — что если помочь преодолеть (или облегчить) отцу болезнь с помощью смешных фантастических вымыслов о похождениях какого-нибудь иностранного агента, шпиона?

Я взялся за перо, принялся выдумывать всякие юморные небылицы и по страничке читать отцу. Он грустно улыбался, и мне казалось, что результат достигнут…

Закончил я книгу в зрелом возрасте, отца уже не было в живых. Редакторы советских изданий, куда я приносил рукопись, хвалили мой труд, однако наотрез отказывались печатать: слишком безжалостные характеристики давались многим явлениям той жизни.

Первая часть романа увидела свет только через двадцать лет после ее написания. В девяностые годы прошлого столетия (звучит впечатляюще?). Вторую книгу я закончил уже в XXI веке (тоже сильно звучит). Герои романа пережили развал СССР и возврат капитализма в Россию.

Работая в самом центре Москвы, я наблюдал и становление новых русских, и нищету интеллигенции, и рост криминала, и разгул наркомании. Многие из тех наблюдений легли в основу Книги второй.

Я умышленно оставил нелепые ситуации, имена героев такими, какими они были в самом начале работы над книгой, — ведь это явилось заделом того будущего романа, который сегодня выносится на суд читателя.

С нескрываемым любопытством он наблюдал за ней больше часа. Казалось, ей абсолютно безразличен открытый взгляд этого немолодого господина в безупречно сидящем смокинге. Однако правила игры, той самой игры, по законам которой они когда-то жили, подсказывали именно такое поведение.

Боже праведный! Как время безжалостно ко всем нам, думали они.

Ее некогда легкая, подвижная фигура, утратив былую стать, нынче вписывается в американский стандарт шестидесятилетней дамы — председателя совета директоров известной юридической фирмы. А его солидное брюшко, второй подбородок и высокие залысины вполне соответствуют облику нового русского из бывшей партноменклатуры.

— Здравствуйте, Линда! — неожиданно приветствовал он, приблизившись вплотную. — Непринужденная атмосфера и приличная публика — что может быть лучше!

— Кажется, мы знакомы?

— Дмитрий Филдин, — представился он, — редактор ночного телешоу «Замочная скважина».

— Вот как… — улыбнулась она. — Вас и теперь влечет замочная скважина, господин Филдин?

Лукаво сощурившись, он парировал:

— Пожалуй, да. А вас?

— Пожалуй, нет.

— Жаль. С возрастом это занятие приобретает определенную, как бы сказать, привлекательность.

— Покойный Сэм Уикли говаривал так: «Замочная скважина — единственное отверстие, которое может предложить в утеху мужчине его старость».

Он сухо произнес:

— Видимо, Сэм на закате лет ударился в философию… Мой давний приятель отставной генерал Сомов — соучредитель сегодняшнего коктейля — придерживается противоположной точки зрения. Видите вон того седовласого господина?

— Этого согбенного субъекта? Какая у него милая дочь!

— Простите, не дочь, а жена.

— Очень занятно, — безразлично бросила она. И сменила тему: — Главное, помнить о прошлом, так ведь?

Он спросил:

— Как вам новая Россия?

Готовя ответ, она почему-то замялась, словно неудержимая сила былого вдруг потянула в те далекие шестидесятые: Советский Союз, Штаты, Лэнгли, интриги стареющего босса и отчужденность некогда строптивого любовника, стоящего сейчас рядом. Если не брать в расчет их теперешний имидж, в сущности, мало что изменилось.

— Вам нравится в России? — переспросил он.

«Милый и по-прежнему наивный Джон! — думала она. — Его открытая непосредственность всегда притягивала, словно магнит. Так ничего и не поняв, так ни к чему и не подойдя, он легко продал себя русскому хозяину. Ударился в финансы. Затем в религию. Теперь это никчемное шоу… При чем здесь разнесчастная Россия с ее нищетой и долготерпением? При чем здесь так называемая западная демократия, выросшая уродливым, хилым деревцем на измученной совковой земле? Он так и не увидел истинные чувства, так и не разглядел истинную любовь. Игра заменила ему все остальное…»

Собеседник не выдержал:

— Мы были свидетелями потрясающего феерического зрелища: крах нерушимого Союза, а вслед за ним — всеобщее ликование!

— Торжество новой демагогии над прежней, новых штампов над устаревшими, — добавила она. — Доступная водка, порнуха, национализм, терроризм, наркомания, отупляющий шоу-бизнес — в общем, свобода выбора…

Линда не сводила с него глаз: еще немного, и она не выдержит — или разрыдается, или рассмеется, или…

Но ничего не случилось. Светский раут подошел к концу, гости покинули сборище, на ходу бубня что-то в мобильные телефоны. А наших знакомых, так почему-то и не простившихся, унесли в разные стороны тяжелые «Мерседесы».

Действие закончилось, занавес упал, и театр в который раз опустел, чтобы назавтра вновь заполниться участниками старой как мир пьесы, идущей день за днем, без начала и конца, испокон веков…

Джон Филдс, он же Джозеф Хихиклз, он же Адис Абебович Николадзе-Нидворадзе, он же Эльза Мичигановна Горбарец, он же агент 6407, он же… но пока хватит с нас и этого, двадцатого числа тысяча девятьсот…сятого года выбросился с парашютом над населенным пунктом, обозначенным на карте как Новые Дышла. Гудела кромешная мгла. Нацепив на уши сверхчувствительный прибор фирмы «Эсквайр, Гопкинс и Ко», позволяющий улавливать членораздельные звуки в радиусе до 5473,02 км, Филдс, он же Хихиклз, услышал вперемежку с блеянием козы и гудком локомотива следующее: «Опять по бабам шастал, антипод?! Опять поздно воротился, пьяная твоя харя?! Я, понимаете, тут при ём…» (голос утонул в звоне посуды). Как опытный разведчик, Филдс понял, что засек на редкость сложный шифровой код, где за исключением слова «приём» все оставалось таким же интригующим и зовущим, как та кромешная мгла, в которую он падал. За время, отведенное на спуск, необходимо было воскресить в памяти все, чему его учили в ЦРУ, — он досконально знал страну, куда летел в качестве шпиона, знал ее обычаи, людей, ее культурное, художественное и литературное наследие. (К примеру, когда в ЦРУ его будили ночью и просили без промедления назвать автора картины «Чаепитие в Мытищах», Филдс называл не только автора и год рождения его второго незаконнорожденного сына, но также и сорт чая, изображенного на картине.) Шпион до тонкости знал и научно-технические достижения страны. (К примеру, когда в ЦРУ его будили ночью и просили назвать фамилию человека, долгое время двигавшего кукурузное хозяйство и задвинувшего его невероятно далеко, Филдс называл фамилию и просил, чтобы впредь его не будили по всяким глупым вопросам.)

Но вот, перебрав в уме все, чему научили, разведчик почувствовал сильнейший пинок в область пониже поясницы — так по простому давала о себе знать чужая, полная опасностей и риска земля. Он прислушался. Тишина… Такая же гнетущая, как в его холостяцкой квартире на Бабл-стрит. Эх, туда бы сейчас! Растянуться на диване, предаться раздумьям и медленно потягивать виски с содовой, а потом податься в ночной коктейль-бар Бружины Стружицкой, где большой выбор недорогих интеллигентных девочек.