Крестоносец. Византия (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 50

Среди прочего там были и древнерусские серебряные гривны, в том числе и XII века: киевские (короткие и тупоконечные, весом 163 грамма, как я вычитал в прилагавшемся к коллекции каталоге) и черниговские (копьеобразные, тянувшие на 195 граммов), помимо формы и размеров различавшиеся гербами Киева (архангел Михаил) и Чернигова (орёл с крестом). В коллекции были ещё новгородские гривны, представлявшие собой обычный прямоугольный серебряный брусок, длинной около пятнадцати сантиметров. О том, что это денежные знаки, говорили только клейма: на одном новгородский Спас Пантократор, на другом герб князя, сидевшего в Новгороде во время изготовления гривны. Обычно это были разные звери или птицы. Зато новгородская гривна была самой тяжёлой — 204 грамма!

Гривны, что те, в коллекции, что эти, из бандитского клада, были даже не отчеканены, а отлиты. Выглядело всё очень грубо и примитивно, словно эти платёжные средства были сделаны не в довольно крупных городах, не уступающих нынешним Парижу или Лондону, а где-то в диких африканских дебрях. Даже на фоне нынешних европейских монет, которые тоже не блещут изяществом и тонкой работой, гривны смотрелись как-то по-дикарски. Аж обидно стало за предков. Ведь ещё в прошлом, XI веке, делали на Руси вполне приличные златники и сребреники, ничем не хуже денег европейских стран и даже Византии — видел их в той же коллекции. Но по мере развития удельного бардака ухитрились даже технологию изготовления нормальных монет просрать. Хотя, в плане примитивизма гривны ещё не самое дно. В той же Африке вместо денег сейчас активно пользуют плитки каменной соли (а будут ещё и в XX веке), а на берегах и островах южных морей расплачиваются ракушками каури, которые играли роль денег до XIX века. Впрочем, и в Китае с его древнейшей цивилизацией не было нормальных серебряных монет, не говоря уж о золотых, до конца XIX века. В той же коллекции нумизмата были серебряные китайские ляны, похожие по форме на киевские гривны, только сделанные аккуратнее, я бы даже сказал, изящнее, да вместо гербов были совсем уж непонятные иероглифы.

А вообще интересно, откуда в кладе взялись эти гривны? Сильно подозреваю что Адольф и его шайка ограбили какого-то русского купца, которого жажда наживы на его беду занесла в Швабию.

Правда всё это я ребятам выкладывать не стал. Откуда простой рыцарь из Оверни может знать о русских деньгах? Разве что от святого Януария. Но ссылаться на него всё время мне не хотелось. Ещё в Танненберге я просто сказал, что это, видимо, деньги какой-то далёкой христианской страны на востоке, и заметил, что в Германии и окрестных странах такие «монеты» явно не в ходу, а потому лучше будет обменять их в Ульме на что-то более привычное. Парни единодушно согласились, и теперь я решил отнести гривны к Гальтиери на обмен. Хотя обычно этим занимаются менялы, но ходить по их лавкам в поисках выгодного курса, мне не хотелось, а ювелир богат, и наверняка охотно возьмёт гривны. Читал я в интернете после того дела с коллекцией, что серебро в нынешних русских деньгах было довольно высокопробным.

В своих расчётах я не ошибся. Гальтиери сразу же согласился поменять гривны на геллеры, уплатив в пересчёте на привычные французские деньги восемь ливров, десять су и одиннадцать денье. Думаю, курс он посчитал с выгодой для себя, но возражать я не стал, понимая, что лучших условий мне в Ульме никто не предложит.

Затем я приступил к продаже пафосного оружия из разбойничьего клада. Четыре десятка мечей и столько же кинжалов из лучшей стали (не булат, конечно, но тоже очень неплохо), с ножнами и рукоятями, покрытыми золотом и серебром, с драгоценными камушками, вставленными в яблоко (супершик по-нынешнему времени!) ушли за четыреста шестнадцать ливров, восемнадцать су и четыре денье. Гальтиери пытался занизить цену, но благодаря близнецам и Луиджи я неплохо ориентировался в этом вопросе, и синьору-герру Фортунато пришлось, скрепя сердце, уплатить мне после ожесточённого торга сумму, на которую я рассчитывал. Окончательно сломило ломбардца моё заявление, что в армии крестоносцев, куда я направляюсь, много знатных и богатых особ, которые не торгуясь возьмут эти великолепные клинки по запрошенной цене.

Зато ювелир явно взял реванш, покупая у меня украшения из малого бочонка. Цены на все эти цепочки, колечки, кресты, фибулы, браслеты, серёжки, ожерелья и прочую «бижутерию» Луиджи знал очень приблизительно, и хождение по ювелирным лавкам Ульма, если и увеличило мой багаж знаний в этом вопросе, то не слишком сильно. Так что за восемь фунтов и чуть больше трети унции золотых и серебряных цацек с камушками я сумел выручить триста двадцать ливров, четыре су и восемь денье, впридачу к деньгам, которые получили перед этим за гривны и за пафосные клинки.

Всё же я подозревал, что Гальтиери меня порядком нагрел, заплатив меньше того, что может стоить эта ювелирка. Но я совсем не верил, что какой-то другой ювелир в Ульме даст лучшую цену, так что пришлось согласиться на предложенные ломбардцем деньги. Да и совсем не факт, что другие ювелиры не станут задавать ненужные вопросы. Даже Гальтиери, явно не отличавшийся щепетильностью, спросил меня, показывая на купленные драгоценности и оружие:

— Мессер д'Артаньян, а не будет ли ко мне каких-то претензий со стороны тех, кому эти вещи принадлежали раньше?

Я решил ответить по возможности честно.

—Трудно сказать, мастер Гальтиери. От тех, у кого я всё это забрал, претензий точно не последует. Это были разбойники, которых я и мои люди перебили. Те, у кого они это награбили, тоже вряд ли выскажут недовольство — не думаю, что разбойники оставили в живых этих бедолаг. А вот за их родственников и друзей поручится не могу. Впрочем, на то ведь и существуют хорошие ювелиры, чтобы любую драгоценную вещь, если нужно, изменить до неузнаваемости, не так ли?

— Вы совершенно правы, мессер д'Артаньян, — улыбнулся Фортунато. — Приятно иметь дело с умным человеком.

Продав оружие и драгоценности из ухоронки Адольфа, я решил заодно реализовать перстенёк Адель. Что-то мне подсказывало, что тащить его с собой в армию крестоносцев не стоит. А ну как Людовик или кто-то из его приближённых увидит и узнает? На вопросы короля придётся отвечать, и чем это кончится — сам чёрт не знает. Так что лучше обменять приметное колечко на анонимные монеты. Я достал перстень и предложил Гальтиери купить его, заметив, что вещь, в отличие от проданных до этого, не имеет отношения к разбойникам, и была мне подарена.

— Похоже, дамой? — ювелир прищурился, разглядывая рубин. — Изящная вещица.

— Благородный человек на такие вопросы не отвечает, мастер Гальтиери, — ответил я, изображая оскорблённое самолюбие.

— Разумеется, кавальере, — понимающе ухмыльнулся ломбардец.

После изучения перстня ювелир предложил мне три ливра, семь су и семь денье. Подумав, я решил, что другого случая избавиться от колечка до приезда в Эстергом может не быть, а цена выглядела приемлемой. Я ссыпал деньги в кошель и спрятал в бочонок, где раньше лежали драгоценности. Так как перстень не был взят в бою, это были чисто мои деньги, и я не хотел мешать их с выручкой за гривны, оружие и бижутерию из бандитского клада, которые предстояло поделить с ребятами. Эти монеты мы сложили в ящик, где раньше было оружие. Парни, подхватив ящик и бочонок, вышли, чтобы навьючить их на лошадь, которая доставила проданные вещи к лавке. Я попрощался с ювелиром, накинул капюшон (по ювелирным лавкам я ходил для маскировки в плаще с капюшоном) и тоже вышел на улицу.

Да, удачно я придумал с капюшоном! К лавке Гальтиери ехал не кто иной, как маркиз Альфонс собственной персоной, в сопровождении нескольких своих людей. Как интересно! Вот уж кого не ждал здесь увидеть. Что этот подлец забыл в Ульме? Я думал, он сейчас в Эстергоме, с армией Людовика.

Меня он не узнал, да и я поспешил отвернуться, после чего вместе с ребятами завернул в переулок неподалёку, заведя туда и лошадь. Оттуда мне был довольно хорошо виден вход в лавку, а маркиз и его люди нас не видели. Подъехав к лавке, Альфонс спешился, бросил поводья одному из своих людей и вошёл внутрь. Пробыл он там с полчаса, и я уже начал терять терпение, когда наконец маркиз вышел с довольным видом, а на его правом мизинце сверкал красным огоньком приметный рубин.