Мемуары гейша (СИ) - Остромир Марина - Страница 14

…Короче, Эльвира не может признаться “номер два” еще и потому, что у той, вроде как, кто-то есть…

— Ну, вроде как есть, а вроде как и нет — все время в отъезде, вот она и вьется вокруг Эльвиры, морочит ей голову, — уточнила секретарша. Секретарша была привязана к Эльвире, тоже была ее дальней родственницей. Эльвира подобрала, брошенную всеми сироту, дала ей образование, в надежде, что подготовит себе ученицу и помощницу — молодую ведьмочку. Но, увы, у молодой родственницы не оказалось никакого дара и годилась она только в секретарши…

— А видели плакат с ногами в кабинете? — спросила у публики уборщица.

Макс много раз видел тот плакат на стене. Это просто фотография крупного формата — обыкновенные женские ступни, не меньше сорокового размера, с красивым педикюром, стоящие на песке. Довольно странный выбор декорации магического офиса.

— Это вон той, еейной, ноги! — торжествующе объявила уборщица, — Может, Эльвирочка давно разобралась бы со сердечными делами, но боится хахаля этой вашей… как там ее… ”номер два”!

Эльвира? Боится?! Эльвира, которая зарабатывает тем, что сводит, разводит людей, манипулируя тысячами способов, управляет всеми мужчинами, до которых может дотянуться, боится какого-то там хахаля? Не может отбить ту, которую хочет? Да она же Макса этому всему научила!

Не успели сплетники перетрусить постель Эльвиры как следует, как в кабинет зашла сама Эльвира. Не услышав ни слова, ведьма сразу поняла, что обсуждают ее, и начала всех бить зонтиком — секретарша ловко сползла под стол, Макс быстро убежал, а старушка-уборщица храбро скрестила свою швабру с эльвириным зонтиком — одна кровь!

Раз уж Максик был признан внебрачным сыном, то решил подружиться с “родней” и поразузнавать про “мамашу”. Эльвира ведь сама учила, что главное в любом бизнесе — владеть информацией. “Кто владеет информацией — тот владеет миром” — это был второй ее принцип, после безумного “Главное — рост!”.

Сначала он подружился с секретаршей. Конечно, дружба требовала некоторых вложений, да и массажем ушек не обошлось, но иметь свои уши в приемной у начальства — всегда полезно. Может, у бесхитростной секретарши и не было дара, зато он был у Макса — примы-балерины магического агентства.

Потом взялся за уборщицу. Доверительные отношения появились после того, как Макс умело починил ей швабру — жадная Эльвира вычитала из зарплаты за сломанное оборудование, ну, а расцвели после совместного дела.

Максу нужно было познакомиться с одной дамой, которая навещала любимую бабушку в больнице. Поразить ее в самое сердце и втереться в доверие тем, что он тоже навещает и трепетно относится к своей старушке в той же палате. Чтобы дама представила его этой своей любимой бабушке. Чтобы бабушка дамы не валяла дурака и не вздумала переписать завещание в пользу каких-то новоявленных родственников вместо тех, кто о ней заботится.

Милый, светловолосый мальчик должен был привести нотариуса к своей бабушке, а по пути — адвокату было совсем несложно! — заверить завещание и ее соседки по палате… Дама, та что с бабушкой, — была не в курсе, ей не нужно было знать про все эти манипуляции. Заказчиком был муж дамы, он совсем не верил в чудеса, воспринимал магическое агентство, как бюро по решению кризисов.

— Решите мой кризис, наследство уплывает, — сказал заказчик, — хорошо плачу, — показал сумму на бумажке.

— По рукам! — ответила мадам Эльвира. Она очень любила здравомыслящих людей, с которыми не нужно было изображать магический цирк. Но жену заказчика следовало пощадить, не втягивать в внутрисемейные интриги.

Схема была сложновата, многоуровнева, не без недочетов. Но нельзя было повторяться. Ведь сарафанное радио — основной инструмент рекламы в деликатных делах с наследством, могло обратить внимание на однообразность чудес, предоставляемых мадам Эльвирой — великой и ужасной, и, как карета превратилась в тыкву, так и чудеса превратились бы в обыкновенное мошенничество. Поэтому никаких повторов!

…Так вот, Максу нужна была бабушка. Практичная Эльвира решила, что зачем нанимать какую-то левую бабушку, которой нужно платить и которая может разболтать про их дела, если она уже платит ставку уборщицы “этой старой корове, которую давно пора подлечить”. Купила тетке красивую пижаму — Максу было интересно, вычла ли у тетки из зарплаты за этот реквизит? — положила в больницу, болезней оказалось полно. Категорически запретила больной разговаривать — бабушка Макса по легенде немая. А то ляпнет еще что-нибудь, в своем дикарском репертуаре, и сорвет всю операцию. Пусть Макс за двоих разговаривает, ему за это почасово платят.

Ну, он и разговаривал. И всего лишь за неделю ежедневных посещений своей немой “умирающей старушки” добился полного доверия жены заказчика, а уж ее бабушка, та, вообще была в таком восторге от “милого мальчика”, что и на него бы могла переписать все имущество, если бы чуточку поднажать.

— Это большое испытание, — учила мадам Эльвира, — не смотря на возможность и большой соблазн обогатиться, остаться в рамках договора. Это профессионализм, Максик. Надо быть профессионалом, а не мелким жуликом “на доверии” — в итоге профессионал заработает больше, а мелкий жулик только в тюрьму сядет.

Тюрьмы Максик очень боялся, поэтому вел себя профессионально. Он настолько вжился в роль внука, настолько вовлекся, что его мнимая бабушка — его партнерша по делу, эта уборщица, решила, что Максик ее настоящий внук, ну или внучатый племянник — он ведь внебрачный сын Эльвирочки. Никто никогда не был так добр с этой пожилой женщиной, никто не был так предупредителен и участлив. И надо сказать, что Максу совсем не сложно было таким быть. Когда-то давно он очень любил свою бабушку, вот также навещал ее в больнице, когда та болела. Ему было несложно вспомнить эти чувства, несложно их вызвать снова, и даже по настоящему почувствовать и сочувствовать.

Эльвира считала это лишним расходом эмоционального ресурса, а на актерских курсах это называли “системой Станиславского”. Эльвира говорила, что нервов на всех не напасешься, а на робкие возражения Макса, что “а вот на курсах учили…” закатывала глаза, бормоча “выучила на свою голову…”, очень ревновала к этим курсам. Ведь, она, Эльвира — лучший преподаватель…

В общем, после того больничного дела, Макс получил верного агента — уборщица ему исправно докладывала, где Эльвира, если он не хотел попадаться ей на глаза, что планирует относительно Максика — ведь везде ходила со своей шваброй и была весьма наблюдательна. Это было удобно — можно было заранее слинять от неприятного задания, сказаться больным. Или, например, напиться. Макс совсем не был алкоголик и даже не пьяница, просто ловко использовал то, что впервые Эльвира увидела его в совершенно непотребном виде и считала, что он в группе риска из-за дурной наследственности. Конечно, морщился, когда Эльвира в тысячный раз рассказывала — иногда даже посторонним людям! — про “спущенные штаны и прекрасные волосы в луже рыгачки”, но ведь сейчас была всего лишь роль пьяницы, его задача — обмануть начальство, чтобы сохранить себя, пассивный бунт против властолюбия своей обожаемой и обожествляемой Эльвиры.

Я — Прометей, — думал Макс, начитавшись книжек на очередных курсах, — я ворую у Эльвиры — злой богини, огонь знания. Был очень доволен собой, приятно быть титаном. Но только Макс не дочитал тогда еще книжку, не знал, что для Прометея это вообще-то плохо закончилось.

…А ему было так плохо тогда, когда Эльвира нашла его “в луже рыгачки и со спущенными штанами”. Его жизнь неслась в ад, он сам жизнь туда толкал — то, что его выгнали из армии, и тот тяжелый и долгий суд с модельным агентством истощили его полностью, он был совсем один. Не было работы, денег, жилья… Вот он и связался с одной компанией, что со школы еще знал — они были гопники и наркоманы, это всем было видно, им нужен был кто-то, на человека похожий, чтоб внимания не привлекать — вот Макс и подвернулся, со своей смазливой физиономией. Оливер Твист. Таким его прозвали, таким он был… И он хотел быстрее стать алкоголиком, как его папаша — омерзительным, опухшим, осоловевшим, быстрее стать, как все они…