Лиорская мельница (СИ) - Андросов Андрей - Страница 18

– У них тоже кри в ходу?

– В ходу. Но предпочитают золото или серебро. Кристаллы ценный ресурс, их в основном используют для мелкого обмена и подпольных торгов. А все солидные сделки только за вот это, – разведчик за шнурок вытянул из-под кожанки маленькую блестящую монетку, кинул Браку. – Серебряная, с первого заработка. Оставил на память.

Калека внимательно изучил монетку, повертел в пальцах. Круглая, неровная, вся покрытая мелким повторяющимся узором. На одной стороне какие-то мелкие надписи, на другой - глубоко вдавленный отпечаток пальца.

– А палец зачем? – он передал монетку требовательно протянувшему руку Логи.

– От подделок. Это палец какой-то важной шишки. Гарантия чистоты металла. Расплавить всякий сможет, а отпечаток ты попробуй подделать.

– И что, важная шишка лично каждую монетку сводит? Их же там тысячи. Палец отсохнет.

– Скорее, миллионы. Знаешь, я даже не задумывался об этом. Реально ведь отсохнет. Тоже мне, важная шишка, сидеть в подвале надышавшись эйром и пальцем шлепать от рассвета до заката.

Квок за шнурок забрал амулет у толстяка, повесил на шею. Расстегнул куртку, подставив лучам солнца удивительно волосатую грудь. Почесался.

– Может, раба какого держат, чтобы палец прикладывал. Кто проверять полезет? Мол, о Великий Доми, дозволь сравнить сию презренную монету с твоим драгоценнейшим перстом!

– Они и правда так говорят?

– Иногда. На всяких важных переговорах мед льют рекой, чуть что не облизывают друг друга. А в обычной жизни разговаривают нормально, шарга через слово поминают. Хотя я только Аркензо видел, может в других доминионах не так. Везде свои заморочки.

Разведчик достал было короткую тупоносую трубку из темного дерева, с сомнением покосился в сторону полоскающего на ветру куска ткани из расползшегося свертка. С сожалением убрал трубку обратно.

– Пристрастился на островах, не могу отвыкнуть. А за табак торгаши дерут втридорога. Так вот, о чем я? Между доминионами вечная грызня, хотя внешне все в рамках приличий. Договоры, пакты, торговые соглашения. Пафосные приемы, делегации. А на деле срут друг другу в кашу при первой возможности. Между островами пираты снуют, с ними все неистово борются и костерят по матери. фно какого пирата не копни – работает на доминион, конкурентов кошмарит. Вот откуда у вшивого пирата боевой крейсер? И не какая-нибудь древняя рухлядь, а новый стриктор? А там и не такие есть.

– Ты о Джи Тааре? – Брак любил истории об островных пиратах.

– О нем, родимом. Никак не сдохнет, падлюка...

Тарга шла ходко, время за беседой летело незаметно. Водитель явно опытный, пустил машину чуть в стороне от пылящей колонны. Не настолько, чтобы мешать едущим сзади, но достаточно, чтобы сидящие в кузове спокойно общались. Из под широких колес с шелестом летели мелкие камешки и степные колючки. По полу кузова громыхали и перекатывались остро заточенные железки.

– А вы, парни, в первый раз на медуз?

– С оружием в первый. Я раньше только на разделке был. Логи тоже.

– Решили оторваться напоследок? В последний бой, он же первый? Тоже напросились на долю?

– Что значит, тоже?

– А вы, думаете, одни такие умные? Такое нечасто, но происходит. Молодежь надо обстрелять. Перед Поиском многие затариваются оружием, а потом в рейд за долю идут. В некоторых семьях это даже негласная традиция. Родители дома остаются, а отпрыски самостоятельно участвуют. За долю потом проставляются. – мечтательно добавил Квок.

Перед мысленным образом Брака возник образ храпящего Джуса. Здесь явно не тот случай. Судя по остекленевшему взгляду Логи, тот подумал примерно о том же. Тарга с хрустом врубилась в заросли сухого пустырника, проламывая массивным отбойником широкую просеку.

– У нас не тот случай. Просто удачно сложилось, все отсыпаются.

– Да как скажете. Медуз в подмышках почти каждый сбор бьют, хотя последние годы стаи стали пожиже. Отец рассказывал, что раньше чуть ли не всем кланом уходили, весь берег в ошметках. А сейчас вон, всего две семьи, да и те не полные. Долю хоть обычную берете, или малую?

– Мы вообще не за долю. За трофей.

Хруст сминаемого пустырника и летающие вокруг обломанные веточки разбудили Ярлана. Тот с кряхтеньем распрямился, потянулся, вытряс из головы и одежды мелкий сор и набившийся песок.

– Дурни вы, – голос искателя спросонья звучал хрипло. – Надо было долю брать, хотя бы оторвались вечером. А так только задарма песка нажретесь и день потеряете.

Квок кивнул, соглашаясь. Указал пальцем на зажатый подмышкой у толстяка жахатель:

– Если у вас кроме этой игрушки ничего нет, можете сразу про медузу забыть. Даже если глушанете, ее ветром унесет.

– Ветер сильный с океана сегодня, – Ярлан послюнявил палец и многозначительно поднял. С чего он так решил, учитывая что все четверо сидели в продуваемом насквозь кузове машины, осталось неясно. Но солидности словам мужчины прибавило. – Как шуганут, времени мало будет. Они сегодня злые, солнце жарит сильно, а пузыри этого не любят. Снесет быстро, а там сразу на высоту уйдут. Если не уронить, упустите. Помогать вам никто не будет, трофейных всегда подальше ставят, чтобы не путались под ногами. А то начнутся потом разборки, кто куда попал, кому помешал и кто во всем этом виноват. Трофейщики вечно срутся на разделке.

Логи кинул на Брака недоумевающе-обиженный взгляд. То мотнул головой, указал глазами на длинный сверток. Толстяк задумался, припоминая содержимое, потом просветлел лицом и заулыбался. Поправил оголовье Там-Тама, подмигнул багровому глазу, после чего спросил:

– А почему они на солнце злые? Это же пузыри, они тупые. При чем тут погода?

– Не погода, а солнце. Пока на отмели лежат, им это не мешает. А вот наверху их солнце сразу сушить начинает. Медуз сушеных жрал?

– О, точно, – Лысый извлек из кармана увесистый кулек, хапанул горстью медузок и захрустел. Протянул остальным. – Налетайте.

Отказываться никто не стал. Солено-перченые медузки отлично глушат жажду по жаре, только нужна привычка. Ярлан, сноровисто прожевав свою порцию, потянулся за новой, продолжая рассказывать:

– Это в дождь они могут сутками парить, или ночью. А жарким днем быстро теряют воду. Поэтому становятся резвые, как джорки во время гона.

– А какого шарга мы сейчас едем? Ночи бы дождались, или дождя.

– Как ты медуз ночью бить будешь? На ощупь? Они же прозрачные, почти не видно. Да и уходят на глубину обычно. В дождь можно, но муторно и мокро. А вот в солнечную погоду в самый раз. Их ярким светом глушит после воды, недолго правда. Пока сообразят, как раз успеем накрыть. Главное – не тупить и не мазать. – искатель Гряземесов кивнул на гремящие в кузове короткие копья с широченными наконечниками.

Таргу накрыло тенью от Плеши. Машины замедлялись, собирались в одну колонну. Пыля якорями, аккуратно втягивались в исполинский грот под нависающей громадой базальтового плато.

Разговор сам собой угас, все пассажиры кузова разглядывали открывающуюся взору картину.

Северная Подмышка впечатляла. Неизвестно, кто именно в стародавние времена дал ей такое название, но попал он удивительно метко. Плешь на этом месте далеко выдавалась в океан, тянулась отвесной стеной на несколько миль, прежде чем плавным изгибом уйти дальше на юг. Приливы и шторма тысячелетиями подтачивали нерушимый базальт, все глубже и глубже вгрызаясь в камень. Результатом бесконечного труда морской стихии стал огромный скальный грот на стыке побережья и плато, от которого по берегу тянулся широкий галечный пляж, густо заваленный разномастными каменными обломками. Со стороны степи пляж упирался в почти отвесный каменистый подъем. Дальше к северу, милях в трех, берег с пляжем резко уходил в океан, где и обрывался высоким закругленным скалистым мысом, носившим среди кочевников емкое название “Пятка”.

Зажатая между мысом и плато бухта, довольно мелкая и неправильной формы, служила прибежищем для всевозможной морских созданий, спасающихся от участившихся штормов. Волны сюда если и доходили, то сильно ослабленными, теряли свою ярость и бессильно расплескивались по пляжу, разбивались о каменистую осыпь. В приливы пляж затапливало целиком, уходящая вода оставляла за собой лоскутный ковер из гниющих водорослей и неудачливых морских обитателей, на которых жировали прибрежные птицы и немногочисленная живность. Воздух пах ядреной смесью соли, гниющих водорослей, моллюсков и выброшенных на берег медуз. И эйра, который во время отливов испарялся на берегу в таких количествах, что кислый запах отчетливо бил по мозгам, а воздух в Подмышке по ночам светился ярче иных светильников.